Читаем без скачивания Паралипоменон - Надежда Горлова

Я купила теплый черный хлеб с пористыми корками, и когда я клала буханки в сумку, все они как живые вздохнули, раздувая сдавленные на лотке бока.

Прошел второй автобус.

За мной увязались собаки - они проводили хозяев до остановки и теперь принюхивались к теплым запахам моей шубы и моего хлеба, забегали вперед и устроили возню на дорожке, которую каждое утро расчищали Аслановы.

Меня встретила Зухра. Сегодня ей было лень идти в школу, и она стирала. Я спросила, можно ли мне переждать у нее, пока пробегут собаки.

О, конечно!

Мы прошли на кухню, где простыни истекали над ванной рисовыми каплями.

Я услышала голос выходящего из спальни и опустилась на табуретку, покрытую испариной.

Вошел юноша смуглый, и румяный от того, что он только что, чуть раньше меня, с мороза. Холодные вишни его зрачков так ясно блестели, что мне захотелось тотчас же, при Зухре, сказать ему, что я его люблю.

Но завязалась суетная беседа, Юсуф спрашивал, когда приедет Марина, рядом Зухра раскладывала чайные ложки, пыталась мокрой тряпкой вытереть мокрый стол.

Я решила дождаться вечера. Я хотела только, чтобы Юсуф запомнил что-то, связанное с моей любовью.

-4

Я ушла и оставила у Аслановых хлеб для того, чтобы вернуться, или чтобы Юсуф догнал меня с каленой от мороза сумкой в руках.

Но они прислали Вениамина.

Я и Вениамину была рада: он носил в себе образ Юсуфа - даже родинки на лице у него были расположены так же. У него тоже были две макушки и привычка щелкать пальцами при ходьбе. Мне казалось, что семь лет назад Юсуф был точно таким же.

Вениамин постучал в окно, поставил сумку за дверь, рядом с валенками, и убежал. Еще не разогнавшись, он на бегу собрал с нашего подоконника снег для снежка, и его рука без варежки проскакала за окном как бельчонок.

В этот же день Лена зашла ко мне попрощаться. В искусственной шубе и вязаном платке она была как в коконе.

Она сказала, Юрочка приехал в Лебедянь, к своей замужней сестре - с ней Лена училась в одном классе. Она узнала об этом случайно, через конторских, теперь едет с третьим. Она придет к подруге, как будто не знает, кто у нее в гостях, и скажет, что ездила в больницу и опоздала на все автобусы.

Я не могла читать и смотрела гравюры в "Одиссее".

-5

Дорогу на главной улице так укатали, что сапоги стучали по снегу, как по деревяшке. Я ждала Аслановых, глядя, как сумерки пожирают видимость.

Один раз я уже ошиблась - приняла за одинокую Зухру дочку Инженера. На лыжах младшего брата она бежала к почте опускать письмо. Без лыж она не добралась бы до почтового ящика - он висел на стене, между окон, а дорожку расчищали только к крыльцу. Инженеровы собаки сопровождали ее и наступали ей на лыжи.

Наконец соринка на горизонте превратилась в одинокую фигуру.

-- Юсуф спит, - сказала Зухра.

Она будила его, но он не встал.

В доме у Конька светились окна, и в комнате с яркими тенями все было видно отчетливо - даже трещины на печке можно было увидеть в окно.

Ванька Толстый черным совком копался в топке. Его кожа переняла цвет пламени, и красное раскаленное ухо грозило расплавиться и капнуть мочку на распирающее телогрейку плечо. Штукатурка на печи лупилась от жара и отскакивала, как скорлупа.

Гриша ножницами стриг Конька, собирая серые волосы в щепотки.

Мы вошли, и Конек замычал, замахал на нас желтой рукой с черными гранеными ногтями.

Выйдите, девчонки, он стесняется, - сказал Гриша.

Мы вернулись в темный тамбур и держались за руки. Снег слабо светился в маленьком окошке, ничего не освещая, только две тусклые блестки отражались в глазах Зухры.

"Сейчас скажу, что заболела голова, и уйду. Буду бросать снег в его окно".

Кто-то прошел у окошечка и открыл дверь.

Юсуф! - позвала Зухра.

Что ты здесь?

Там Конек стригется, нас Гришка не пустил.

Пусть не фигеет.

Невидимый Юсуф ногой толкнул дверь в комнату, и электрический свет бросился к нам, вылепив Юсуфа оранжевым, в валенках и синтепоновой куртке в снегу. Гриша дул на Конька, словно хотел остудить его со всех сторон.

Мы ушли все вместе, и Конек уже спал, один, в темноте. В доме у него не было ни капли воды, и я знала, что когда он проснется на рассвете и жажда будет мучить его, он выйдет на крыльцо и будет есть снег, как манну.

Молча прощались друг с другом, пожимая руки - сначала Ваньке Толстому, потом Сене. Я попросила Юсуфа проводить меня. Он остановился со мной у калитки и пожал руку Грише.

Гриша уходил и орал слова, смысл которых сводился к пожеланию всем спящим плодиться и размножаться. Просыпались и лаяли собаки. Мы с Юсуфом смотрели вслед Грише, и Юсуф улыбался, морща родинку в ямке у губы. Я спросила его, помнит ли он, когда мы познакомились.

Нет, не помню.

Я сказала, что летом.

Вы приехали сюда той зимой.

Два года назад.

Я сказала: - Тогда я тебя любила.

Юсуф опустил голову и стал валенком расчищать площадку в снегу.

А сейчас?

Я сказала, что не знаю.

А как ты хочешь?

Мне все равно.

И сейчас.

А Марина не любила.

Я сказала: - И сейчас.

Меня в Чаплыгине многие любят.

А меня в Москве.

У тебя есть часы?

Без десяти три.

Юсуф разровнял площадку, и она блестела ярче, чем рыхлый снег вокруг, блестела как чистый лист бумаги.

Юсуф сказал: - Ну что, по домам, что ли?

Да, по домам.

Может, увидимся завтра. Ты с каким поедешь?

Меня дядя Василий повезет, или с третьим.

А я со вторым.

Он подал мне руку, сухую, не горячую, мягкую, как хлеб, и пошел в обход, как я ходила от Лены.

Я решила смотреть, как он идет, пока он не свернет к школе, и он сказал мне, громко, не оборачиваясь:

Я писем уже два года не пишу, времени нет, но, может, напишу, если время будет.

Оттого, что он соврал, отрекся от письма, вложенного в "Одиссею", или даже забыл о нем, мне стало хорошо.

Я ложилась спать, думая, что он почувствовал, что я не ушла и смотрю на него, и в то же время зная, что он просто не слышал, как скрипит снег у меня под ногами и как я стучу калиткой.

-6

Мы встретились на следующий день на автобусной остановке.

Я "со вторым" ездила в "Инициатор" - крестная передавала мне мясо.

В "Инициаторе" автобус разворачивался и снова через наш поселок уходил в Лебедянь. Юсуф пересаживался в Лебедяни.

Он пришел на остановку заранее, присоединившись к бабкам, которые были на остановке уже тогда, когда шофер в Лебедяни только садился в свою кабину.

Мы поздоровались и встали у противоположных стенок жестяной остановки. Ветер бухал по крыше и вдувал снег в просветы над не доходящими до верха стенками. Снежная труха сыпалась то на меня, то на Юсуфа.

Одна бабка пела: " Тритатушки-три-та-та, тритатушки-три-та-ту!", а две другие притопывали, спасаясь от мороза. Все они были в козьих платках. Они звали и нас "поплясать", но мы отказались, стесняясь друг друга.

"Тритатушки-три-та-та" звучало как молитва, я позволила себе не противиться и повторяла эти слова вместе с неустанной молельщицей, зная, что и Юсуф повторяет.

Юсуф не поехал в "Инициатор", и я думала, что вернусь в поселок этим же рейсом и еще раз увижу Юсуфа, когда он будет садиться, а я выйду, и специально, чтобы это сбылось, не посмотрела в окно.

Но крестная выманила меня из автобуса, завела в свой дом, потому что ее муж еще не дорубил кур, и напоила тем же самодельным вином, что было вчера у Конька.

Я спросила, не у нее ли Сенька Казаков брал вчера "брагу", и она ответила: "Да, у меня, моя бражка в округе знается".

В доме у крестной было душно, как в бане, и глаза ломило от пестроты горбатых дорожек и ковров с ткаными цветами, похожими на пироги.

ПАУЧЬЕ СЕРДЦЕ

-1

Дядя Василий провожал меня на машине Инженера. Я сидела в темном фургоне с лязгающими дверцами.

Была сильная пурга, по фургону гулял ветер и шевелил мои волосы, выбившиеся из-под накинутого на голову шарфа. Снег, залетающий в зарешеченные окна, не таял, и как крупа перекатывался по досчатому полу.

У Шовского машина остановилась. Дядя Василий запустил в фургон парня. Крупные кудри черными кольцами торчали у него из-под собачьей шапки. Я подумала, не цыган ли он.

Парень называл меня "молодая" и предлагал "согреть". Мне было неловко с ним, я хотела скорее приехать, и ничего не отвечала. От прилива крови мне действительно стало теплее.

Как звать-то тебя, молодая? Меня Андрюхой, а тебя как? - спрашивал парень, и я начинала его ненавидеть за пошлую, как мне казалось, стилизацию диалектной речи.

Когда парень сказал: - Нрависси ты мне, молодая, - делая ударение на "сси", - давай вертаться, - я спросила, всегда ли он так разговаривает.

Как?

Туды-сюды.

Парень сказал: - Не серчай, красавица. Мы люди неученые. Как звать-то тебя?

Я не ответила.

Парень ехал на вокзал провожать отца.

Мы остановились почти у самых перронов, дядя открыл дверцы, и я подавала ему сумки. Парень тоже подавал. Он поднимал каждую одним пальцем, кряхтел и корчился, притворяясь, что ему очень тяжело.