Читаем без скачивания Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона - Владимир Набоков

Не хотел переходить на личности, но вот как я себе представляю твой подход: в пылкую пору молодости ты, как и другие американские интеллектуалы 20-х годов, с энтузиазмом и симпатией воспринял ленинский режим, который издалека казался вам дерзким осуществлением ваших прогрессивных мечтаний. Вполне вероятно, что при обратной ситуации молодые русские писатели-авангардисты (живи они в американизированной России) с таким же энтузиазмом и симпатией следили бы за тем, как поджигают Белый дом. Твоя концепция досоветской России, ее истории и общественного развития, пришла к тебе сквозь просоветскую призму. Когда позднее (то есть во времена, совпавшие с восхождением Сталина) достоверная информация, большая зрелость суждений и давление неопровержимых фактов поубавили твой энтузиазм и осушили твою симпатию, ты почему-то не потрудился пересмотреть свой предвзятый взгляд на старую Россию, а с другой стороны, ореол ленинского царствования не утратил для тебя своего теплого сияния, которое есть не что иное, как порождение твоего оптимизма, идеализма и молодости. То, что тебе сейчас представляется сужением возможностей режима («сталинизм»), на самом деле является расширением твоих знаний о нем. Гром административных чисток встряхнул вас от сна (стоны на Соловках и в подвалах Лубянки оказались бессильны сделать это), поскольку они коснулись людей, на главу которых возложил руку святой Ленин. Ты (или Дос Пассос, или Рав) с ужасом произносишь имена Ежова и Ягоды — а как насчет Урицкого и Дзержинского?

В заключение несколько фактов, по-моему, неоспоримых, так что едва ли ты станешь их опровергать. При царях (несмотря на неумелость и варварский характер их правления) свободолюбивый русский человек имел несравнимо больше возможностей и средств для самовыражения, чем при ленинском и сталинском режиме. Он был защищен законом. В России были бесстрашные и независимые судьи. Русский суд после александровской реформы стал великолепным институтом, не только на бумаге. Легально или нелегально, печатались газеты самых разных направлений, существовали политические партии всех мыслимых оттенков, все партии были представлены в Думах. Общественное мнение было либеральным и прогрессивным.

При Советах с самого начала вся защита, на которую мог рассчитывать критически мыслящий человек, зависела не от закона, но от прихотей власти. Все партии, кроме правящей, оказались упразднены. Твои Алымовы{166} — это призраки, маячащие за спиной интуриста. Бюрократия, прямая наследница партийной дисциплины, тотчас все прибрала к рукам. Общественное мнение исчезло. Интеллигенции не стало. Все изменения после ноября 1919-го[136] сводились к перемене декора, так или иначе камуфлировавшего неизменную черноту бездны насилия и террора.

Пожалуй, я отшлифую это письмо и где-нибудь его напечатаю.

Твой

В.

__________________________

Уэллфлит, Масс.

7 апреля 1948

Дорогой Володя,

твои переводы в этой небольшой английской книжке чертовски хороши — хотя последняя строчка в Белеет парус одинокий — наглядный пример того, что овладеть английским сослагательным наклонением ты не в состоянии.

Сартр только что выпустил книгу под названием «Situations»,[137] где есть небольшой очерк про тебя,{167} про «La Méprise».[138] Он тебе не попадался? Кстати, Кэтрин Уайт говорит, что она рекомендовала тебя в Корнелл, когда Морис Бишоп сообщил ей, что у них открылась вакансия.

Не забудь, что ты к нам приезжаешь.

И привет Вере.

ЭУ.

__________________________

10 апреля 1948

Дорогой Кролик,

две недели провалялся в постели с тяжелым бронхитом. Из-за огромной работы, которую мне предстоит проделать в Музее перед отъездом из Кембриджа, болезнь оказалась очень некстати. Кроме того, куча дел, которая свалится на меня теперь, не даст нам, боюсь, возможности приехать на Кейп-Код. Нашу встречу преследует нечто вроде fatalité[139] — нам так хотелось повидать вас всех, и вот теперь наш визит откладывается уже в третий или в четвертый раз.

Твое скабрезное стихотворение я прочел с удовольствием. Что-то, по-моему, не то во французском сочетании sera du? genre humain — в таком виде оно, боюсь, лишено всякого смысла.

Was в последней строчке «Паруса»{168} [ «Белеет парус одинокий». — А. Л.] не случайно: в there were я ощущаю какую-то какофонию, невнятицу.

Прочел «Мартовские иды» [Уайлдера. — А. Л.] — по-своему довольно забавно, в целом же крайне неубедительно. Роман слишком легковесен, к тому же в Англии такого было уже много. У Мориса Бэринга{169} получалось это ничуть не хуже. В последнем номере «Нью-Йоркера» Коннолли написал какую-то чудовищную фрейдистскую чушь про «отцов-писателей».{170}

Привет от нас вам обоим.

В.

Рентгеновские снимки моих легких составили целую картинную галерею, а на следующей неделе мне предстоит леденящая душу операция, именуемая бронхоскопией. Не было печали, так черти накачали.

__________________________

Уэллфлит, Масс.

20 июля 1948

Дорогой Володя,

пишу рецензию на книгу воспоминаний свояченицы Толстого{171} и хочу перевести отрывки из толстовского дневника. Вот что он пишет про свою связь с крестьянкой до брака: «Уже не чувство оленя, а мужа к жене…», что я понял как «It is no longer the feeling of a rutting stag, but of a husband for a wife». Однако Чавчавадзе полагает, что олень несет здесь такую же смысловую нагрузку, как наше слово stag в словосочетаниях stag-line, a stag party,[140] то есть любовник без пары. Не мог бы ты прояснить ситуацию? Ни в одном словаре такого значения нет. Как поживаешь? Как идут дела в Итаке?

Всегда твой

ЭУ.

__________________________

957 Ист-стейт-стрит

Итака, Нью-Йорк

23 июля 1948

Дорогой Кролик,

да, в этом контексте олень попросту означает stag во время спаривания. Ничего общего с американским словосочетанием «stag dinner»[141] это слово в данном случае не имеет. Здесь может быть какая-то аллюзия с самками оленя, но, чтобы в этом убедиться, надо бы посмотреть текст.

Без тебя скучно. В этом году мне не до охоты на бабочек и не до тенниса. У нас очень уютный дом с прелестным садом. Перечел несколько русских книг. Горький-прозаик тянет самое большее на три с плюсом, но за воспоминания о Толстом заслуживает почти пять с минусом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});