Читаем без скачивания Комендань - Родион Мариничев

Семён, включит телевизор, и там будут сплошные танки, бронетранспортёры, самолёты… Солдаты с барабанами, тележурналисты в георгиевскими ленточками на пиджаках… Потом начнётся какой-нибудь фильм о войне, и танки будут чёрно-белыми, и на бесцветных лицах солдат, выглядывающих из окопа, выступят капельки пота. Праздничный обед готовить недолго: нужно только салат сделать и мясо в духовке запечь. Кусок свинины уже дожидается своего черёда. Раньше Таня ещё торт пекла, но теперь проще купить. Затем – ещё какой-нибудь фильм, уже современный, цветной, с пролётами камеры через остов разбомбленного дома, с силуэтом сталинградского фонтана в виде детского хоровода, с клубами огня и дыма, будто врывающимися в комнату, с танком, ползущим по груде руин, так что виден каждый осколочек, каждая царапинка… Ну и, наконец, салют. Пожалуй, главная радость двойного праздника, её маленькая слабость. В детстве кто-нибудь обязательно доводил Таню до набережной, сажал на плечи или гранитный парапет, и она смотрела, как переливается огнями небо. В этот день разрешалось не ложиться спать рано. Таня снова зевает. Вылезая из ванной, взмахивает руками, чтобы удержать равновесие. Как-то нелепо взмахивает, словно курица. То ли дело Дана Лосева из Артуриного класса! Вот у той руки, действительно, как крылья, – ей бы балериной быть, а не фронтовой санитаркой, как вчера.

“Работать приходилось сутки напролёт”, – говорила Дана, прижимая к груди сумочку с нашитым красным крестом, “Днём – сплошные операции и перевязки: солдат привозили с фронта одного за другим. Ночью после бомбёжек вытаскиваешь раненых из-под обломков, на себе вытаскиваешь – и как только сил хватало! Снова перевязки, утром – опять фронтовики…”

Она говорила немного пафосно, но в этом пафосе было что-то очень неподдельное. Таня даже представляла Дану там, посреди блокады. Или где-нибудь на фронте, после только что оконченного боя, в лесу, склонившейся над раненым солдатом. Медицинский халат сшит так, будто и правда пережил войну… Папа у неё – фотограф и художник, но декорации рисовать не стал. В итоге их нарисовал Игорь…

Таня вдруг вспоминает тот снежный и холодный вечер, когда учитель рисования взялся её проводить. На многое ли он рассчитывал? Был ли у него шанс? Шанса, конечно, не было. Таня вылезает из ванной, делает на голове тюрбан из полотенца и закутывается в халат. Не то чтобы она часто выводила мужчин из душевного равновесия. Скорее, наоборот, это проделывали с ней они. Одним из отличившихся был Семён. Безоговорочная мужественность, перед которой просто невозможно было устоять. Основательная, как вот этот кухонный стол… Танин взгляд снова падает на букет, топорщащийся посреди ровного пустого стола.

Рёв самолёта. Тоже аутентичный, взятый не то что не из интернета, а чуть ли не оцифрованный у каких-то надёжных знакомых. За этим фрау Жанна следила безукоризненно. Эффективные менеджеры – они такие.

“Первые бомбы упали на Ленинград пятого сентября, хотя авианалёты совершались в течение всего лета сорок первого… За всё время войны на город было сброшено около ста пятидесяти тысяч снарядов!..”

Кирилл Богомолов. Тот самый “Левитан” под два метра ростом из девятого “В”, с бакенбардами. Диктор, главный голос всего вечера. Каждый раз, когда он начинал говорить, по залу прокатывалась волна оторопи: Левитан будто оживал и поселялся где-то между переполненных рядов. Под звук рвущихся снарядов на сцене появилась Агния Головина с лопатой в руках.

“Ленинградцы превратили город в неприступную крепость. Днём и ночью тысячи измождённых, голодных, обессиленных людей рыли окопы…” – она воткнула лопату в сцену так, что раздался глухой стук. И тут же его подхватил стук метронома.

Таня открывает холодильник, понимая, что отвыкла от скрипа дверцы. Не так давно Семён её смазал, и теперь открывай сколько хочешь. Достаёт яйца и молоко, вынимает из шкафа миску. Семён обожает омлет с кусочками помидора, и за эти годы она тоже привыкла минимум раз в неделю есть его на завтрак. Ножом по скорлупе – раз – и первое яйцо стекает с миску. Два, три! – главное рассчитать удар, иначе можно раскрошить скорлупу и потом ещё полчаса вылавливать из миски крохотные осколки. Таня чувствует, как у неё дрожат пальцы, а в голове крутится кульминация вчерашнего действа, апофеоз, от которого не спрятаться до сих пор.

Кирилл и Дана взялись за руки под первые аккорды песни “Город над вольной Невой”.

“Здесь лежат ленинградцы…” – начал Кирилл, и музыка сделалась тише. Своим левитановским голосом прочитал стихотворение Берггольц до строк “никто не забыт и ничто не забыто”.

“Символом тех страшных дней навсегда остался тот самый блокадный хлеб. Сто двадцать пять граммов…” – Дана снова начала немного пафосно, но быстро сошла с этой интонации, сменив её какой-то отстранённостью и даже растерянностью. – “Но это отнюдь не тот хлеб, который мы едим сегодня. Мы приготовили для вас настоящий блокадный хлеб, по тому же рецепту. Любой желающий может взять кусочек и попробовать, чтобы самому почувствовать, что такое блокада, чтобы никогда не забывать о блокаде…”

Весь вчерашний вечер Таня натыкалась в ленте Фейсбука30 и Инстаграма31 на куски хлеба “по тому же рецепту”: серо-коричневые брусочки на ладонях, тарелках, в зубах у счастливых обладателей, словно олимпийские медали.

Ретировавшись за кулисы, а затем, выскочив в коридор, она упёрлась в вытекающую из зала толпу и поплыла по течению, но в какой-то момент её выдернула рука фрау Жанны.

“Это наш режиссёр, Татьяна Олеговна!” – бархатистым дипломатическим голосом объявила директриса, кивая лысоватому комитетчику в лоснящемся пиджаке, – “То, что мы сейчас видели на сцене, – прежде всего, её заслуга!”

Таня почувствовала, как мгновенно краснеет до кончиков ушей, словно её уличили в краже, подлоге или застукали с любовником.

“С днём Победы вас!” – расплылся в улыбке комитетчик и сунул букет. Она схватила его, словно штрафную метку, и поплыла дальше вслед за толпой.

Слушаясь Танину руку, венчик от миксера взбалтывает яйца, перемешивая их с молоком. Жёлто-белая масса пенится, скручиваясь в воронку, желток окончательно растворяется, но Таня всё месит и месит, а венчик всё стучит и стучит о стенку миски. Опомниться заставляет звук открывающейся двери. Оттуда, из прихожей, тянет тёплым весенним воздухом, наполненным солнцем, пылью и запахом чего-то расцветающего. Она кладёт венчик и суёт помидоры под воду, а затем быстро-быстро режет. Сок и красная мякоть растекаются по доске.

− Я думал: успею вернуться до того, как ты проснёшься, или не успею? – Семён входит в кухню и, обнимая большими руками жену, колет усами в шею, – Поздравляю, любимая! С двойным тебя праздником.

Уже выпил немного. На слове “любимая” будто спотыкается, произнеся его чуть