Читаем без скачивания Синяя Борода - Курт Воннегут-мл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Все непросто!
Тогда я решил записаться на писательский кружок – его три раза в неделю вел в Сити-колледж довольно известный мастер рассказа по имени Мартин Шуп. В его рассказах описывалась жизнь чернокожих людей, хотя сам он был белым. Дэн Грегори к некоторым из этих рассказов даже нарисовал иллюстрации, проявив при этом неизменную радость и заботу по отношению к существам, которых держал за обезьян.
Мне Шуп сказал, что я в писательстве не достигну ничего, пока мне не захочется описывать, как что-то выглядит – в особенности же лица людей. Он знал, что я умею рисовать, и потому ему казалось странным, что мне не хочется подробно и непрерывно расписывать, как что-то выглядит.
– Для умеющего рисовать, – сказал я, – описывать внешний вид чего-либо при помощи слов – все равно, что готовить праздничный обед из стальных шариков и битого стекла.
– В таком случае вам следует покинуть этот кружок, – заявил он.
Я так и сделал.
Что стало потом с Мартином Шупом, я тоже понятия не имею. Может, погиб на войне. Цирцея Берман никогда о нем не слыхала. То ли был он, то ли нет.
* * *
Сводка событий из настоящего: Пол Шлезингер, который, кстати, время от времени сам ведет писательские семинары, вернулся, да еще как! Он, похоже, всем все простил, и крепко спит сейчас в комнате наверху. Когда он проснется – что будет, то будет.
Спасательная команда добровольной пожарной бригады[62] поселка Спрингс доставила его вчера около полуночи. Он перебудил всех соседей воплями о помощи, которые издавал из окон своего дома – возможно, перепробовал для этого все окна, которыми владел, поочередно. Спасательная команда хотела забрать его в больницу при Министерстве Обороны, в Риверхэд. Все прекрасно знали, что он – ветеран войны. Все прекрасно знают, что я – ветеран войны.
Но он успокоился немного и пообещал спасателям, что все будет хорошо, как только его привезут сюда. Они позвонили в дверь, и я принял их в прихожей, в окружении девочек на качелях. Человеколюбивые добровольцы мягко, но крепко придерживали смирительную рубашку, внутри которой буйствовало мясо Пола Шлезингера. Они ожидали от меня разрешения его развязать и посмотреть, что будет дальше.
К этому времени вниз спустилась Цирцея Берман. Мы оба были уже в ночных халатах. Люди, внезапно оказавшиеся лицом к лицу с сумасшедшим, иногда странно себя ведут. Цирцея внимательно посмотрела на Шлезингера, повернулась к нам спиной и принялась поправлять рамы картин с девочками на качелях. Стало быть, вот чего боялась эта, казалось бы, бесстрашная женщина. Ее приводило в ужас безумие.
Безумцы для нее – все равно, что горгоны. Стоит ей на них посмотреть, как она обращается в камень. За этим наверняка что-то скрывается.
24
Размотанный Шлезингер был тих, как агнец.
– Уложите меня спать, – попросил он, и назвал комнату, которую хотел бы занять – на втором этаже, с «Замерзшими звуками №7» Адольфа Готлиба[63] над камином и с эркером, из которого открывается вид на дюны и океан. Он потребовал именно эту комнату, и никакую другую, и вел себя так, будто имел полное право в ней расположиться. Стало быть, он предавался подробным мечтам о вселении в мой дом по крайней мере несколько часов, а то и десятилетий. Я был его страховым полисом. Когда придет время, можно прекратить бороться, поднять руки вверх, и его доставят в дом восхитительно богатого армянина прямо на пляже.
Он, кстати, происходит из весьма старинного американского рода. Первым Шлязингером на этой стороне океана был гессенский гренадер, наемник в армии генерала Джона Бергойна, британского военачальника, потерпевшего поражение от войск под командованием, в том числе, генерала Бенедикта Арнольда, в то время примкнувшего к повстанцам, а впоследствии переметнувшегося на сторону англичан, во втором сражении при Саратоге, к северу от Олбани, две сотни лет назад. Предок Пола Шлезингера попал в этой битве в плен, и так и не вернулся домой в Германию, в город Висбаден, где родился в семье – кого бы вы думали? Сапожника.
* * *
" Сапог пошлет Бог деткам своим."
– Старый негритянский спиричуэл.
* * *
Признаюсь, что вдовица Берман в ту ночь, когда Шлезингер заявился ко мне в смирительной рубашке, напугала меня гораздо сильнее, чем он. Выпущенный на свободу спасателями в моей прихожей, он оказался всего лишь старым добрым Шлезингером. Но Цирцею в состоянии почти полного оцепенения я не видел еще ни разу.
Так что я уложил Шлезингера в постель самостоятельно. Раздевать его я не стал. На нем и так было надето немного – семейные трусы да майка с надписью «Шорхэму – нет!». Шорхэм – это атомная электростанция неподалеку отсюда. Если в ней что-то сработает не так, как надо, то погибнет несколько сот тысяч человек, а Лонг-Айленд на пару столетий превратится в необитаемую пустыню. Очень многие протестовали против ее строительства[64]. Очень многие приветствовали ее строительство. Лично я стараюсь вовсе о ней не думать.
Видел я ее только на фотографиях, но вот что я могу сказать. Никогда в жизни я не лицезрел произведение архитектуры, которое бы с большей убедительностью рассылало во все стороны следующее сообщение: «Я – с другой планеты. Мне без разницы, кто вы такие, что вам нужно, что вы тут делаете. Все, ребятки, это теперь мое место».
* * *
Хорошим подзаголовком для этой книги было бы «Откровения армянина с задержкой в развитии, или До всех остальных давно дошло». Представьте себе, до прибытия в дом Шлезингера я даже не подозревал, что вдовица Берман прочно сидит на таблетках.
Я уложил его в постель, укрыл простыней из лучшего бельгийского льна до самого кончика его гессенского носа, и мне пришло в голову, что ему не помешала бы таблетка снотворного. У меня их не водится, но я надеялся, что смогу позаимствовать парочку у мадам Берман.
Дверь в ее комнату была распахнута, и я решил ее навестить. Она сидела на краешке кровати, уставившись прямо перед собой. Я спросил у нее про снотворное, а она сказала мне взять самому все, что мне захочется, в ванной. Я в эту ванную ни разу не заходил с тех пор, как она у меня поселилась. Собственно, теперь мне кажется, что я не заходил туда уже много лет. Вполне возможно, что я в этой ванной вообще никогда прежде не бывал.
Боже мой, видели бы вы, сколько у нее таблеток! Насколько я понял, это все образцы, которые представители фармацевтических компаний высылали ее покойному мужу-врачу. Она их копила десятилетиями! В шкафчик для лекарств не влезла бы даже малая их доля! Вокруг раковины там мраморная полка, футов пять в ширину и по меньшей мере два в глубину, и на ней выстроились целые батальоны пузырьков! У меня будто глаза раскрылись! Все сразу разъяснилось – и странное приветствие при первой встрече на пляже, и внезапная переделка прихожей, и безупречная игра на бильярде, и помешательство на танцах, и многое, многое другое.
Так какому из пациентов я был более необходим той ночью?
Ну, для особы, торчащей на таблетках, я не мог сделать ничего, что бы она не смогла сделать сама, лучше ли, хуже ли. Так что я вернулся с пустыми руками к Шлезингеру, и мы немного поговорили о его путешествии в Польшу. А что? Чем бы дитя ни тешилось.
* * *
Вот какое решение проблемы наркомании в Америке предложила пару лет назад жена нашего президента: «Просто скажи «нет»»[65].
* * *
Возможно, мадам Берман и могла сказать «нет» своим таблеткам, но вот бедняга Шлезингер ничего не мог сказать собственному телу, которое само производило опасные химические соединения и выбрасывало их ему в кровь[66]. Ему ничего не оставалось делать, как думать странные мысли. Я какое-то время сидел и слушал, пока он с жаром объяснял, как прекрасно ему писалось бы, если бы только удалось уйти в подполье или угодить в польскую тюрьму, а также что книги Полли Мэдисон – величайшее явление в литературе со времен «Дон Кихота».
Один раз ему удалось ее здорово поддеть, хотя я сомневаюсь, что он имел это в виду, уж слишком восторженный вид был у него в этот момент. Он назвал ее «Гомером для девчонок в гольфах».
Давайте уж разделаемся раз и навсегда с достоинствами книг Полли Мэдисон. Чтобы разрешить лично для себя этот вопрос, я обратился посредством телефона к владелице книжного магазина и к библиотекарше из Ист-Хэмптона, а также к парочке вдов моих прежних дружков – абстрактных экспрессионистов, у которых теперь внучки соответствующего возраста.
