Читаем без скачивания Йоше-телок - Исроэл-Иешуа Зингер

Но эта мысль лишь на один короткий миг блеснула в его сознании. Раввин тут же почувствовал себя грешником. Он понял, что это работа Сатаны, и стал гнать от себя дурную мысль. Еврей должен верить — вколачивал он себе в голову, — верить каждый день, каждый час, каждую минуту, каждый миг, что он доживет до того времени, когда услышит шофар Мессии. «Надо учиться у деда, Ямпольского раввина», — размышлял реб Мейерл. Дед всегда был настолько готов к приходу Мессии, что спал в одежде, снимая лишь халат. Сколько бы бабушка ни упрашивала его снять хотя бы чулки, он не соглашался. «Если придет Мессия, — говорил он, — не будем же мы искать чулки».

Реб Мейерл взбодрился, укрепился в вере, и печаль стала отступать от него, и уныние прошло. Он больше не видел перед собой злых указов, гоя в эполетах, который кричал на него и перед которым он стоял покорный, как слуга. Он не видел горестей, что сыпались со всех сторон на праведных и добродетельных людей. В его старых, поросших волосами ушах что-то зазвучало, послышался глас шофара, разносящийся по всей земле, от края до края.

У реб Мейерла не было ясного представления о том, как придет Мессия. Из разных мудрых книг, что ему запомнились, он знал различные знаки. Некоторые книги утверждали, что приход Мессии будет бурным, грозным. Перед этим несколько дней будет греметь гром и сверкать молния, ужас охватит всех живых существ, и только тогда раздастся глас с небес, несущий весть. В других было написано, что Мессия явится совсем тихо, пока евреи будут торговать да кочевать, — приедет верхом на белом ослике, как бедняк, без шума, без особых знаков. Но реб Мейерл знал: как бы он ни явился, жить станет хорошо, чудо как хорошо, особенно ученым людям и цадикам.

Конечно, он знал, что невежественные люди представляют себе времена Мессии очень просто, обыденно: все будут есть мясо Шор а-Бора и Левиафана[139], пить вино, а гои станут их рабами и слугами. От этой мысли реб Мейерл улыбнулся в свою реденькую седую бородку — улыбнулся помыслам простых людей, их суетным представлениям. «Может быть, — пришло ему в голову, — все эти удовольствия как раз для простого люда, для ремесленников, ибо что они понимают, бедняги? А для ученых людей суть не в этом. Не ради еды, питья и разгула мы так долго ждем Мессию. Должно быть что-то еще, что-то совсем другое».

Он ясно увидел, как это будет. Вся картина встала у него перед глазами. Он увидел мир, светящийся таким светом, который человек и представить себе не может, светом, что сам Бог прятал до этой поры. Вокруг столов сидят цадики, мудрецы, великие люди. Каждому выделено место, подобающее его великой добродетели и учености. Святые праотцы сидят отдельно. Также и Моисей, и Аарон, и все цари, пророки и таннаи. Во главе стола сидит Господь, сам Всевышний, и беседует с цадиками, изучающими Писание.

Реб Мейерл знает: Тора огромна и полна тайн. В каждом слове, в каждой букве, даже в каждой крохотной точке сокрыты великие премудрости и тайны. Конечно, затем и родилось на свет так много праведников и мудрецов, чтобы их ясные головы, светлые умы разгадали множество загадок, сокрытых в Торе. Вот уже тысячи лет евреи сидят, и учатся, и хотят разгадать Господню Тору. Ай, ай, сколько в мире книг. Даже сам он, реб Мейерл, думает о себе раввин, — он, который в сравнении с великими людьми не более чем червяк, мальчишка, — все же сделал свое дело, написал несколько книг, чтобы своим невеликим умом помочь людям понять слова святой Торы. Может быть, за это, размышляет раввин, он тоже удостоится чести сидеть за столом, хотя бы последним, с краю, но все-таки сидеть. Ведь Всевышний любит всех, кто изучает Его святую Тору. Но он знает и то, что, сколько бы мудрецы и великие люди ни трудились над святой Торой, сколько бы ни разъясняли, все по-прежнему неясно, люди по-прежнему ничего не знают. И как же велика будет радость людская, когда сам Всевышний, для которого нет никаких тайн, никаких неясностей, откроет своим праведникам все глубины, все тайны, что они не могли постичь.

Огромная радость охватила реб Мейерла, согрела его старые кости.

— Ани маймен, я верую, — с жаром сказал он, — верую в приход Мессии. И хоть он и задерживается, я жду его каждый день, каждый час, каждую минуту и даже каждый миг[140].

Реб Мейерл поднял взгляд к потолку. Его глаза различили свет сквозь низкие прокопченные балки. В его старых ушах задрожал гул. Звук подступал, становился все ближе и ближе. Он услышал крики, свист, голоса людей, целой толпы — и у него похолодело сердце. Он ждал… Звук стал отчетливее, теперь он различал шаги, шаги множества ног… Вдруг дверь распахнулась и вошла вся его община.

— Ребе! — закричали веселые голоса. — Ребе!

Реб Мейерл так и подскочил на месте.

«Пришел!» — мысль молнией озарила его голову, все его тщедушное тело, которое еще с детства, с тех самых пор, как он научился размышлять, непрестанно ждало, каждый день, час и миг ждало, когда евреям будет даровано освобождение.

Но тут в комнате раздался грохот. Четверо мясников сбросили с плеч человека — плачущую женщину. Авиш-мясник прогудел своим густым басом:

— Ребе, я ее поймал!.. Дочку шамеса! Вот она, шлюха…

Реб Мейерл был так потрясен, что схватился за свой судейский стул, чтобы не упасть.

— Кто ты? — в испуге спросил он мясника.

Он не узнал Авиша, который почти каждый день приносил ему потроха — спросить, нет ли в них трефного изъяна.

Глава 18

Цивья, дочь шамеса, лежала на полу в комнате суда, возле двери, и не хотела вставать. Как мужчины сбросили ее с плеч, так она и лежала.

— Вставай, нахалка! — кричали люди. — Нельзя валяться на полу в суде!

Цивья не слушала их, она лежала и выла в голос.

Авиш-мясник попытался было силком поставить ее на ноги. Но раввин, реб Мейерл, не позволил ему.

— Силой не надо, — сказал он.

Раввин попытался поговорить с ней по-хорошему.

— Ну-ну, — обратился он к девушке, глядя в сторону, чтобы не видеть ее, — вставай. Не годится человеку лежать как животное…

Она не отвечала и не двигалась с места.

К ней подошла ребецн.

— Ты что, девушка, — сказала она, — совсем, что ли, стыд потеряла? Здесь мужчины. Вставай!

Цивья не ответила.

Ребецн сняла с себя широкий фартук и накрыла им полуобнаженные ноги девушки.

— Она слабоумная, бедняжка, — объяснил раввин и не позволил никому обижать ее. — Тихо! — шикнул он на тех, кто плевал в Цивью и ругался. — Еврею нельзя ругаться, Боже сохрани!

Реб Мейерл велел сходить за ее отцом. А пока, в ожидании реб Куне, он стал расспрашивать лежащую девушку.

— Скажи мне, дочь Куне, — заговорил он, — ты признаешься в том, что о тебе говорят: будто ты, не про нас будь сказано, согрешила, впала в блуд?

Девушка посмотрела на него и не промолвила ни слова.

— Молчишь! — сказал раввин. — Не отрицаешь. Значит, признаешься. Раз так, скажи перед лицом суда, с кем ты согрешила?

Девушка лежала неподвижно.

— Не бойся, — сказал раввин. — Ты в моем доме, я не дам тебя в обиду. Скажи, ты сделала это умышленно, по собственной воле, или, может быть, тебя принудили, взяли силой, против твоей воли?

Девушка посмотрела на него широко раскрытыми глазами и промолчала.

— Если на тебя напали, — нараспев увещевал раввин на мотив, на который читают Тору, — и ты звала, но твоего голоса никто не слышал, то ты невиновна, ибо пострадала, будучи взята силой. Так говорит святая Тора. Если мужчина повстречал девицу в поле и лег с ней, не делай ничего девице, ибо это — как если бы человек восстал против друга своего и убил его; ибо в поле он повстречал ее, и она кричала, и не было никого, кто помог бы ей[141].

Девушка выслушала все это, как занятную историю из книжки, и ничего не сказала.

— Даже если на тебя не нападали, — сказал раввин, — а просто уговорили, и ты поддалась на уговоры, ты должна назвать суду имя того, кто тебя уговорил, и его вызовут и будут судить согласно святой Торе. Если он холост, его обяжут жениться на тебе, чтобы ты, Боже сохрани, не принесла в общину незаконнорожденного. Если он женат, его обяжут выплатить штраф вам с отцом за твой позор и горе и покаяться в этом великом грехе.

Девушка смотрела на него немигающими глазами. С ней впервые вели такой серьезный, странный разговор. Ей это нравилось.

Реб Мейерл нахмурил высокий лоб.

— Даже если, — продолжал он, — тебя не уговаривали, а ты сама, по собственной воле — не дай Бог такого детям Израилевым — согрешила, то есть поддалась дурному побуждению, все равно ты должна назвать имя виновника, будь то холостой или женатый человек, юноша или старик, местный или приезжий; и в этом случае суд также вызовет его и заставит либо жениться, либо выплатить штраф. Говори! Но говори только чистую правду, ибо ты предстала перед судом, а это равносильно тому, как если бы ты предстала перед Всевышним.