Читаем без скачивания Буйный Терек. Книга 2 - Хаджи-Мурат Мугуев

Аварец переглянулся с кумыками.

— Бери, а мы посмотрим, как ты это сделаешь.

Суровое лицо Шамиля стало еще строже.

— …А мы тебе поможем, — поспешно добавил аварец.

— Хасан, крикни русскому, чтоб не стрелял. Скажи, что его никто пальцем не тронет. Это воля имама, и это будет так.

Казак, приложив ладони ко рту, закричал:

— Э-э-эй, браток, браток, бывшее ваше благородие!..

Голос казака звучно разнесся в тишине аульской улицы. Несколько женщин пугливо выглянули из дворов.

Ответа не было.

— Вашбродь, господин разжалованный! Это я, казак Дубовской станицы, што с вами в ауле был. Не стреляй, барин, слухай, чего скажу.

Ответа не было, но спустя минуту раздался голос, глухой, как бы шедший издалека:

— Кто это? Наши, что ли, пришли? Выбили горцев?

— Никак нет, барин. Крепость они обложили, дорога и аул в иховых руках. А говорит с вами казак Гребенского полка Курынов, станицы Дубовской…

— А как же ты уцелел? — уже ближе и явственней послышался голос из сакли. По-видимому, осажденный придвинулся к оконцу.

— Я в плену, барин. Они и вас хочут в плен взять. Обещают помиловать за геройскую вашу отвагу…

— Уйди, а то в тебя стрелять буду! Изменник, продажная душа!.. — закричал солдат.

— Никак нет… Сам имам ихов, Кази-мулла, приказал помиловать, больно ваша отвага ему по душе. Вот со мной его помощник пришел…

— Не сдамся! Взорву и себя, и вас, если кто ворвется в саклю. А, да иди ты-к черту, противно с тобою говорить… Трус, шкура!

— Как знаете, вашбродь, однако я с чистой душой пришел и все, что говорю, — правда. Они б вас не пожалели, кончили б за милую душу, кабы…

— Что «кабы»?

— Кабы вы не были разжалованный. Имам ихний, Кази-мулла, сказал, что царь наш, Миколай Павлович, хороших и самых лучших русских людей повесил, а остальных в тюрьмы да ссылки послал.

— А откуда он это знает? — послышался уже несколько удивленный голос.

— Видать, знает. Они, вашбродь, и про дворян, что бунт подымали, знают, и про то, что других на Капказ сослали, тоже знают.

— Так что ж он хочет?

— Ничаво. Просто, говорит, хорошего человека спасти нужно, ежели его царь не сгубил, так чего нам таких губить, — входя в роль, от себя приврал казак.

В сакле стихло.

— А не врешь ли ты, приятель? Может, моей головой свою спасаешь, казак?

— Не такие мы люди, барин. Мы и жить могем, как надо, и умирать умеем, как следоваит. Зачем обижаешь, ежели я к тебе с чистым сердцем пошел.

— А кто это с тобой? — полувысовываясь в оконце, не таясь, спросил солдат.

Если б мюриды захотели убить его, ничего не было легче сделать это сейчас. Солдат распахнул оконце и смело, прямо и твердо смотрел на горцев.

Так прошла минута-другая. Шамиль глядел на русского, и в его памяти возник Хунзах, когда он сам, осажденный, заперся в сакле.

— Иди, казак, вместе с посланным от имама. Остальные пусть стоят на месте, — согласился солдат и пошел к двери.

— Смелый человек, воистину мужественный и свободный, — с уважением произнес Шамиль, когда казак перевел ему слова солдата.

Мюриды остались на своих местах, а Шамиль с казаком направились к сакле.

Было слышно, как осажденный отодвигал приставленные к двери вещи. Наконец дверь открылась, в ней показался молодой, среднего роста человек в потертой солдатской рубахе. С левого плеча свисал желтый егерский погон, слегка окровавленный, по-видимому, сбитый пулей.

Из запекшейся раны на предплечье, багровея, чуть выступала кровь. Он спокойно встретил вошедших в саклю Шамиля и казака. Глаза его, большие, выразительные, чуть обведенные темными кругами от усталости и напряжения, пытливо, но без страха разглядывали Шамиля. Ружье было разбито в ложе… Видимо, пули мюридов повредили его. Заметив взгляд Шамиля, солдат невесело улыбнулся:

— Я потому и не стрелял, — признался он и пихнул ногой обломки ружья.

— Скажи ему, Хасан, что наш имам любит храбрых людей, даже если они сражаются с нами. В Несомненной книге сказано: «Мужество в бою открывает двери рая».

Казак перевел. Солдат еще раз взглянул на Шамиля. Они — русский и дагестанец — стояли рядом, с изучающим любопытством вглядываясь друг в друга.

— У него чистое сердце, крепкая рука и ясные глаза. Скажи, имам не ошибся в нем.

Разжалованный выслушал переводчика.

— Скажи ему, — попросил он, — что не все русские враги горцев.

— Как тебя зовут?

— Булакович, — ответил разжалованный.

— Бу-ла-ко-вич, — медленно повторил Шамиль.

Они вышли из сакли. Горячее солнце заливало аул. Мюриды и местные кумыки с любопытством, а кое-кто и недружелюбием ожидали их на углу. Женщины высыпали на улицы, мальчишки попытались было швырять камни в русского, но два-три удара нагайкой и грозный окрик Шамиля разогнали любопытных.

А вокруг Внезапной кипел бой. Слышалась частая пальба, и время от времени то гулко, то глухо били легкие и тяжелые орудия.

Коменданта майор Опочинин нашел запершимся в своей комнате. Ни стук, ни крики, ни угрозы взломать дверь не действовали. И тогда майор вместе с денщиком коменданта и переводчиком прапорщиком Аркаевым высадили дверь.

За столом, положив голову на руки, спал мертвецки пьяный подполковник Сучков. Он похрапывал и не просыпался, пока по приказу майора его не окатили холодной водой из ведра.

— Чего такое?.. Кто сме-ет?.. Кто ты есть такой? — уставясь на майора и не узнавая его, забормотал подполковник.

— Помилуй бог, да вы в своем ли уме? Мюриды под стенами крепости, сейчас начнут штурм, а вы горькую пьете! — негодуя, закричал майор.

— М-лчать!.. Кто ты такой? А? Кто? Я тут начальник! Я комендант, а т-т-тебя раз-жалую в солдаты… Сквозь зеленую улицу пущу… розгами забью до смерти!.. «Эй, пташечка, востроносенька, кого любишь, скажи…» — вдруг запел комендант, вращая мутными глазами.

Это было так неожиданно и нелепо, что денщик не выдержал и фыркнул в кулак, а майор только сплюнул и, уходя, приказал солдату:

— Уложи его в постель да запри дверь, как бы он спьяна чего не выкинул.

— Что мне Кази-мулла… он сволочь, нехристь, а я комендант под-пол-полков-ник, а завтра… ге-ге-не-рал-лом буду… главно-ко-ман-душшим… — бормотал пьяный, пытаясь отпихнуть денщика ногами.

Когда Шамиль привел Булаковича, имаму было не до пленного. Только что подошли отряды из Акуши, Мехтулы, Унцукуля и ауховских чеченцев. Люди и их начальники ждали приказаний имама. Пришедшее на помощь мюридам ополчение было разнородным: лезгины, аварцы, лаки, — но все одинаково горячо верили в святость и непобедимость Гази-Магомеда и рвались в бой, чтобы победить гяуров или положить головы за газават и ислам. Они с почтительным восхищением смотрели на Гази-Магомеда, простого, скромного и в то же время какого-то отрешенного от земли.

Имам был храбр, его мужество и отвага поражали даже таких известных всем храбрецов, как гимринский Ташав аль-Гимри, черкеевский Hyp-Али, акушинский Абдулла аль-Акуши, но, как всегда это бывает в народе, слухи и рассказы о нем во много раз были преувеличены.

Они смотрели на его коричневую с двумя заплатами черкеску, на высокую папаху с белой чалмой, на его сосредоточенное, задумчивое, как бы аскетическое лицо и еще больше восторгались своим имамом.

— Святой… угодный аллаху человек… Подвижник, спасающий нас… Тень и подобие пророка, — повторяли они, стараясь, чтобы Гази-Магомед не услышал их. Все знали, что имам строг к тем, кто пытается возвеличить его святость, и это тоже нравилось людям.

— Хасан, скажи ему, — показывая на Булаковича, сказал Гази-Магомед, — что сейчас идет бой и у меня много, — он как-то добродушно улыбнулся смотревшему на него пленнику, — дел, которые аллах и народ возложили на меня. Пусть он спокойно отправится в Черкей. Как только позволит бог, я буду в Черкее и тогда поговорю с ним.

Казак перевел его слова. Булакович, внимательно наблюдавший за Гази-Магомедом, спокойно сказал:

— Я не сомневаюсь и буду ждать его возвращения в Черкее.

— Этого человека, — указывая на Булаковича, продолжал Гази-Магомед, — посадить на коня и отвезти в Черкей. Он будет гостем старшины. Смотрите за ним, берегите его и не делайте ничего дурного, если только он не захочет бежать.

Булаковича увели, а Гази-Магомед, отойдя в сторону от не сводивших с него глаз ополченцев, открыл военный совет. Ташов-хаджи, Шамиль, акушинский Бей-Булат и еще несколько начальников отрядов, сев на камни возле дороги, стали совещаться.

А под крепостью и вокруг нее кипел бой. Пехота имама подошла к валам. Несмотря на все усиливавшийся огонь, пешие горские цепи заняли рвы, вышли на валы и беспрерывно обстреливали бойницы и стены крепости ружейным огнем.

Конница Гази-Магомеда, рассыпавшись по равнине, блокировала все дороги и подступы к Внезапной. Ее разъезды дошли до дальних кутанов[35], но в них никого не было — ни овец, ни пастухов. Вероятно, еще с утра, заслышав пушечную стрельбу, пастухи отогнали овец в безопасное место.