Читаем без скачивания Молчание - Сюсаку Эндо

Загромыхал засов - его звук возвестил, что увещевания закончились.

Родригес не знал, достанет ли у него твердости духа. Однако перспектива мучений уже не повергала его в такой ужас, как прежде. Чувства его притупились. Он даже желал скорой смерти - единственного спасения от бесконечных страданий. Жизнь в сомнениях, тяжких раздумиях о Боге и вере не имела смысла. Он молился о том, чтобы обессилевший дух покинул его ослабевшее тело. Его преследовало навязчивое видение: мелькающая в волнах черная голова. Как он завидовал Гаррпе! Да, он до слез завидовал Гаррпе, избегнувшему этой боли...

Наутро, как он и ожидал, ему не принесли пищи. В полдень снова звякнул засов, и в дверь просунулся голый по пояс ражий детина. Он так связал священнику руки, что при малейшей попытке пошевелиться веревка впивалась в запястья и невольный стон срывался со стиснутых губ Родригеса. Затягивая веревку, верзила бормотал проклятия и угрозы, смысла которых священник не понимал. «Пробил час», - пронеслось у него в голове, и при этой мысли по спине пополз холодок незнакомого трепета.

Его вытолкали за дверь. Трое чиновников, стражники и переводчик ожидали его во дворе. Родригес обвел их взглядом и, задержавшись на переводчике, победно улыбнулся. «Даже в такие минуты, - мелькнуло вдруг у него, - не дано человеку избегнуть тщеславия...» И священник возликовал: у него еще хватает спокойствия духа, чтобы размышлять о подобных предметах!

Верзила легко поднял Родригеса и посадил на лошадь. Кляча была неимоверно худой и низкорослой, как ослик. Она потрусила вперед по дороге; следом двинулись остальные.

Вдоль обочины уже толпились жители Нагасаки. Родригес с кроткой улыбкой взирал на разинувших рты стариков, на младенцев, сосавших огурцы, на придурковато хихикавших женщин. Встретившись с ним глазами, женщины в ужасе прятались за чужие спины. Солнечный свет расцвечивал лица прихотливым узором.

В Родригеса полетели комья навоза. Священник решил про себя, что вытерпит все унижения с улыбкой. Вот, он едет верхом на осле по улицам Нагасаки - как когда-то въезжал в Иерусалим Иисус. Это Он научил Родригеса, как надо сносить поношения и насмешки: со смиренной покорностью. И он будет кроток, что бы ни пришлось ему претерпеть. Только таким подобает быть христианину между язычников.

Под огромным камфарным деревом расположились бонзы. Они злобными взглядами проводили священника, погрозив ему палками.

Родригес огляделся вокруг, в надежде увидеть хотя бы одно лицо, освещенное тайной верой, но тщетно. Во всех глазах сверкали лишь ненависть и любопытство. И вдруг... Родригес невольно напрягся, наткнувшись в этой толпе на собачий, жалобный взгляд: Китидзиро.

Оборванный, грязный Китидзиро стоял в переднем ряду. Завидев Родригеса, он тут же юркнул в толпу. Но священнику с лошади было видно, как он пробирается вслед за процессией. В этом мире врагов то был единственно близкий Родригесу человек.

«Господь не таил зла. И я уже не сержусь...» Священник кивнул Китидзиро, словно отпуская грехи.

Документы тех лет говорят, что толпа провожала процессию от Хакаты до Кацуямы и даже до Гото-мати. Перед казнью пленных миссионеров обычно возили по городу - напоказ. Давным-давно, во времена Омуры Сумитады42, когда был заложен порт Нагасаки, здесь поселились выходцы с островов Гото; из Гото-мати открывался вид на бухту. Люди стекались сюда во множестве, толкаясь и веселясь, словно на празднестве,- поглазеть на южного варвара43. Когда Родригес пытался размять онемевшие члены, на него сыпался град насмешек.

Он старался еще улыбаться, но губы не повиновались ему, лицо свела судорога. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть этих разинутых в хохоте ртов с выступающими зубами. Улыбался ли Иисус, слыша злобные вопли толпы у претории? Нет, даже у Господа недостало бы сил на это... Hos Passionis tempore...44

Продолжить Родригес не смог. Следующая строка - «Господи, спаси прегрешивших!» - застряла у него в горле. Его терзала не столько боль в связанных запястьях, сколько отчаяние - он не мог заставить себя возлюбить эту толпу, как возлюбил Иисус.

- Как самочувствие, падре? Никто не спешит к вам на помощь? - прокричал сквозь гвалт переводчик, шагая за лошадью. - Оглянитесь вокруг: они же смеются над вами! Ради них вы пришли сюда, но вы не нужны им, никчемный вы человек!

- Может быть, в этой толпе, - гневно ответил священник, глядя в налитые кровью глаза, - кто-то втайне возносит молитву!

- Послушайте меня, падре. Некогда в Нагасаки было одиннадцать храмов и двадцать тысяч прихожан. Как вы полагаете, куда они подевались? Я вам скажу: они сейчас здесь, в этой толпе, - все, кто исповедовал христианство. Только они глумятся над вами, из кожи лезут, чтобы доказать, что больше не верят в Дэуса.

- Можете оскорблять меня сколько угодно, - бросил Родригес, - это лишь укрепляет мой дух.

- Сегодня... - Переводчик с ухмылкой похлопал лошадь по брюху. - К вечеру вы отречетесь. Это сказал сам Иноуэ. Он еще никогда не ошибался. Так было с Савано… Так будет и с вами.

Переводчик самонадеянно потер руки и отошел от священника.

«Так было с Савано...» Лишь последняя фраза застряла в мозгу Родригеса. Он попробовал отмахнуться от этих мыслей.

Над бухтой клубились гигантские блистающие облака, позлащенные солнечными лучами. Грузные, белые, они высились в небе огромными замками. Никогда еще прежде они не рождали в груди Родригеса такого молитвенного благоговения.

Ему вдруг открылась возвышенная торжественность гимна, который пели японские христиане:

Мы пойдем, мы придемВ храм параисо...В далекий храм параисо...

Родригеса утешало лишь то, что и Господь познал ужас отчаяния. Нет, он не одинок! В этом море, что раскинулось под холмами, умерли мученики, привязанные к столбам. Много часов страдали они, прежде чем отправиться в дивный храм параисо. Его захлестнуло счастье нераздельности с Гаррпе, с пригвожденным к кресту Господом. С немыслимой ясностью он увидел страдающего, всевыносящего Христа. Ему захотелось быть ближе, как можно ближе к этому чудному лику!

Чиновники, расчищая путь, стегали зевак. Гудевшая, словно рой, толпа расступалась. Люди провожали испуганными глазами повернувшую в обратный путь процессию. День клонился к вечеру. Луч уходящего солнца вспыхнул на красной черепице храмовой кровли. Сразу за городом высились горы.

Снова в священника полетели комья навоза. Острый камень рассек ему щеку. Переводчик не унимался:

- Не упрямьтесь, я не прошу вас сделать что-то дурное. Скажите лишь «отрекаюсь». Одно только слово, прошу вас. Одно только слово - и вы на свободе.

- Куда вы меня везете?

- В управу. Поверьте, я не желаю вам зла. Умоляю, одно только слово, скажите «я отрекаюсь».

Священник молчал, закусив до боли губу. Струйка крови ползла по щеке. Переводчик понуро брел рядом, приложив руку к лошадиному крупу.

Пригнувшись, священник шагнул во тьму - и едва не задохнулся от застоявшейся едкой вони. Пол был залит мочой. Некоторое время он стоял неподвижно, борясь с подступающей дурнотой. Постепенно глаза привыкли к тьме, и он уже мог различить очертания предметов; он вытянул руки - и тут же коснулся противоположной стены.

Он прислушался, но ничего не услышал. Где он находится? Судя по тишине, в здании - ни единой живой души. Стены деревянные. Он провел ладонью по доскам и вдруг нащупал длинную выбоину. Сначала он принял ее за щель между досками, но тут же понял, что это не так. Ведя по царапине пальцем, Родригес определил букву L. Рядом стояла А. Как слепец, он ощупывал букву за буквой - пока они не сложились в слова Laudate Eum45. На этом строка обрывалась. Видно, какой-то миссионер вырезал надпись - для следующего страдальца. Он не отрекся; в его сердце горел огонь веры. Родригес едва сдержал слезы: какая-то неведомая высшая сила незримо хранила его.

Который теперь час? После мучительного путешествия по Нагасаки священника привезли в управу, где его долго допрашивал незнакомый чиновник, задавая все те же вопросы: откуда он прибыл, к какому ордену принадлежит, сколько в Макао миссионеров. Но его уже не принуждали отречься. Даже переводчик оставил свой издевательский тон и с постной физиономией просто переводил вопросы и ответы. Еще один чиновник записывал их на бумаге. После нелепого допроса священника заперли в этой клетке.

Laudate Eum... Прижавшись лицом к стене, Родригес - как всегда, когда оставался один, - попытался нарисовать образ Того, кому поклонялся, словно юноша, грезящий о далекой возлюбленной. В последнее время, и особенно по ночам, слушая шелест листвы в рощице за тюрьмой, он иначе, чем прежде, представлял себе этот лик. Сейчас он был совсем рядом. Уста Его были сомкнуты, но очи смотрели с ласкою и сочувствием. Родригес услышал: «Когда ты страдаешь, страдаю и я. Я буду с тобой до конца».