Читаем без скачивания Битва за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин

Подошел к концу май, а от царя Ариарата так и не было ни слуху ни духу. Марий наконец решился.

– Собирайся! – сказал он Юлии, более резко, чем хотел. – Я беру тебя и Мария-младшего с собой, но не в Мазаку. Когда мы будем достаточно высоко в горах, где можно отыскать прохладу и более-менее здоровую местность, я оставлю вас с первыми встречными, а сам отправлюсь дальше, в Каппадокию.

Юлии хотелось поспорить, но она сдержалась; ей никогда не доводилось видеть Гая Мария на поле боя, но до нее частенько доносились отголоски его военной нетерпимости к противоречиям. Сейчас она уловила также отзвуки терзающей его душевной муки.

Спустя два дня они выступили в путь, сопровождаемые отрядом местных ополченцев под командованием молодого грека из Тарса, к которому Марий проникся большой симпатией. Юлия одобрила выбор мужа. Как впоследствии выяснилось, они не ошиблись. Путешествовать пришлось верхом, поскольку путь лежал через крутой горный перевал, именуемый Киликийскими Воротами. Трясясь на ослике, Юлия думала о том, что великолепие видов способно скрашивать испытываемые ею неудобства. Тропка вилась между отвесных скал, и чем выше они забирались, тем толще становился слой вечных снегов, покрывающий горы. Сейчас было уже трудно поверить, что всего три дня назад она задыхалась в прибрежной духоте; теперь же ей пришлось извлечь из сундуков одежду потеплее. Погода стояла безветренная и солнечная, однако стоило путникам углубиться в хвойный лес, как холод пробрал их до костей и они принялись мечтать о том, как выберутся на голые скалы, где бурные водопады сливаются в неистовые потоки, оглашающие затерянные ущелья неумолкающим гулом.

Через четыре дня после отъезда из Тарса восхождение завершилось. В первой же долине Марий увидел стоянку пастухов, поднявшихся с отарами на высокогорные летние пастбища, у которых и оставил Юлию и Мария-младшего, а также проводников-ополченцев. Молодому греку из Тарса по имени Морсим был отдан приказ заботиться о них и нести неусыпный караул. Пастухи, получившие огромную мзду золотом, проявили радушие под стать вознаграждению и поселили Юлию в просторном шатре из шкур.

– Как только я свыкнусь с запахом, то почувствую себя вполне сносно, – сказала она готовому прощаться Марию. – Внутри шатра тепло. Пастухи, кажется, отправились куда-то, чтобы пополнить запас провизии. Езжай и не беспокойся за меня и за Мария-младшего, который, как я догадываюсь, воодушевлен перспективой стать хранителем отар. Морсим прекрасно позаботится о нас. Об одном я сожалею, дорогой мой муж: мы все-таки стали для тебя обузой.

С таким напутствием Гай Марий и отбыл, сопровождаемый всего-навсего двумя рабами и проводником, которого отрядил Морсим. Сам молодой грек имел при расставании такой вид, что нетрудно было догадаться: он тоже предпочел бы отправиться с Марием. Согласно прикидке Мария, плато, на котором началось его путешествие, лежало на высоте примерно полутора тысяч метров – не слишком высоко, чтобы опасаться головокружения и головных болей, но все же достаточно, чтобы пребывание в седле стало изматывающим. По словам проводника, до Эзебии Мазаки, единственного поселения в глубине Каппадокии, претендующего на звание города, предстоял еще немалый путь.

В тот самый момент, когда крохотный отряд преодолевал водораздел между реками, стекающими в Педийскую Киликию, и реками, питающими могучий Галис, солнце скрылось окончательно, после чего путешествие проходило сквозь стену дождя или в лучшем случае тумана. Замерзший, измученный верховой ездой, не помнящий себя от усталости Марий час за часом трясся с беспомощно болтающимися ногами, способный лишь на то, чтобы благодарить судьбу за выносливость своих ляжек, привыкших к дальним верховым походам.

Солнце показалось из-за туч только на третий день. Раскинувшиеся перед путниками необъятные равнины казались идеальным местом для выпаса овец и коров: трава здесь росла густая, лесов же в округе почти не наблюдалось: согласно объяснению проводника, почвы Каппадокии не благоприятствуют произрастанию лесов, зато распаханная земля родит чудесные хлеба.

– Тогда почему здесь не пашут? – спросил его Марий.

Проводник пожал плечами:

– Местные жители обеспечивают съестным себя, а также продают кое-какие излишки жителям долины Галиса, к которым наведываются по реке. В Киликии же они не могут продавать плоды своего труда, поскольку туда слишком трудно добираться. Да и зачем им такие заботы? Они сыты и всем довольны.

Это была единственная беседа между Марием и проводником за время пути; даже устроившись на ночлег в покрытом шкурами шатре кочующих пастухов или в саманной лачуге затерянной деревушки, они почти не разговаривали. Перед ними по-прежнему громоздились горы: они то отдалялись, то приближались, однако казались неизменно громадными и заснеженными.

Но вот проводник объявил, что до Мазаки осталось всего четыреста стадий (Марий мигом перевел эту греческую меру расстояния в римские мили – их оказалось 50). Это произошло на пороге столь необычайной местности, что Марий невольно пожалел о том, что с ним нет Юлии. Плато было изрезано здесь извилистыми ущельями, в которых вздымались конические башенки, словно любовно вылепленные из разноцветной глины; все вместе напоминало гигантскую игровую площадку обезумевшего дитяти-великана. Кое-где башни были увенчаны плоскими камнями, которые, как казалось Марию, раскачиваются на ветру – таким неустойчивым было их положение на шпилях конических башен. И – о чудо из чудес! – его глаза начали даже различать в некоторых из этих замысловатых сооружений, плодов фантазии самой природы, окна и двери.

– Поэтому ты и не видишь вокруг деревень, – объяснил проводник. – Здесь, на высоте, холодный климат и короткое лето. Вот жители и поселились внутри этих каменных башен. Летом они наслаждаются прохладой, зимой – теплом. Стоит ли самим громоздить дома, если Великая богиня Ма уже позаботилась об этом?

– И давно они живут внутри этих скал? – спросил пораженный Марий.

Проводник затруднился дать точный ответ.

– С тех пор, как здесь появились люди, – неопределенно объяснил он. – Не меньше. У нас в Киликии говаривают, что люди пришли к нам из Каппадокии и сперва жили таким же образом.

Они трусили по ущельям, объезжая башни, когда Марий впервые увидел эту гору. Она возвышалась в гордом одиночестве – наибольшая вершина из всех, какие ему доводилось видеть: выше греческого Олимпа, выше любого пика Альп, окружающих Италийскую Галлию. Это была коническая громадина с коническими же вершинами поменьше по бокам; при взгляде на нее делалось больно глазам – так сверкала заснеженная верхушка горы на фоне безоблачного неба. Марий отлично знал, что это – гора, называемая греками Аргей, которую видели считанные выходцы с запада. Знал он и то, что у ее подножья раскинулся единственный город Каппадокии под названием Эзебия Мазака, царская столица.

К несчастью, Марий приближался к горе с запада, из Киликии, то есть не с той стороны, откуда открывался наиболее захватывающий вид. Мазака лежала на северном склоне, ближе к Галису, великой бурой реке Центральной Анатолии, представлявшей для города наилучшую связь с внешним миром.

Лишь после полудня взору Мария предстали здания, сгрудившиеся под защитой горы; он уже готов был испустить вздох облегчения, когда обнаружил, что подъезжает к полю брани. Он и сам не сумел бы описать охватившие его чувства. Ехать по месту, где совсем недавно сражались и тысячами гибли воины, – и не только не иметь ни малейшего понятия о сражении, но и быть равнодушным к тому, кто победил! Впервые в жизни он, Гай Марий, победитель Нумидии и германцев, находился на поле сражения в качестве праздного соглядатая.

Измученный путешествием, весь измочаленный, почти бездыханный, он приближался к небольшому городу, глазея по сторонам без лишнего воодушевления. Никто не пытался убрать с места побоища жалкие останки; повсюду валялись, разлагаясь, трупы, лишенные доспехов и даже одежды. Воздух наполняло невиданное количество мух; негостеприимно прохладный горный ветер оказался здесь благом: трупное зловоние на холоде не было таким уж невыносимым. Проводник утирал слезы, обоих рабов тошнило, один лишь Гай Марий ехал себе вперед, словно не замечая страшной картины, и выискивал взглядом лагерь победоносной армии. Ожидание длилось недолго: лагерь раскинулся в двух милях к северо-востоку от места побоища и представлял собой скопище шатров из овечьих шкур под голубым небом, замутненным дымом бесчисленных костров.