Читаем без скачивания Переступая грань - Елена Катасонова

- И я? - пробормотала Лиза. Слезы выступили у нее на глазах.

- Все, - не стал хитрить Лёня, отодвинул от себя Лизу, осторожно промокнул тонкими длинными пальцами ее слезы. - Утром было мучительно, непонятно, смутно, и я все старался вспомнить: как же получилось, что ты ушла?

- А Маша? - хрипловатым от волнения голосом спросила Лиза, сглотнув сухой комок в горле.

- Что Маша? - досадливо сморщился Лёня.

- Нет, ты скажи, - не отставала Лиза, и ждала, и боялась ответа. - Она ушла?

- Нет, не ушла, - с трудом, после паузы, выговорил Лёня и торопливо добавил: - Но в этот раз она была с Пашкой.

"В этот раз..." Как больно.

- Лизонька, дорогая. - Лёня открыл бутылку вина, взял два стакана.

- Подожди, - остановила его Лиза. - У меня есть фужеры.

Она достала фужеры, взяла нож, разрезала торт.

- Значит, "в этот раз", - не удержалась она.

- Лизонька, у мужчин все иначе, - неуклюже пытался объяснить Лёня. Такие Маши не имеют для нас значения.

- Но я не мужчина. - Улыбку словно кто-то приклеил на лицо Лизе. - Для меня твои Маши значение очень даже имеют.

- А раз так, то давай поженимся и будем жить вместе, - неожиданно и легко, даже легкомысленно сказал Лёня - нашел выход из положения! - и у Лизы ёкнуло сердце.

- Так вот сразу жениться? - хмыкнула она. - Сколько же мы знаем друг друга?

Лёня беспечно махнул рукой.

- Да какое это имеет значение? Женитьба - все равно лотерея. Можно познакомиться в трамвае, через месяц сходить в загс и прожить вместе всю жизнь. А можно дружить с первого класса...

Лиза и без него знала все эти сентенции.

- За нас! - Лёня поднял фужер с золотистым вином. - За тебя и меня. Идет?

- Идет! - улыбнулась Лиза.

Чокнулись, выпили.

- Ты не смотри, что я и вино всегда рядом, - внезапно забеспокоился Леня. - Я вовсе не пьяница.

- Знаю, - успокоила его Лиза.

- А Пашке я тогда выдал по первое число!

- Правда?

Лиза только подавала реплики, говорил - оживленно и горячо - Лёня. Он пьянел на глазах, подливая и подливая себе в фужер. Лизин оставался почти не тронутым, но Лёня, похоже, этого не замечал.

- Иди ко мне! - Он властно протянул к ней руки. - Что за платочек у тебя на шее?

- Арабы подарили. Вообще-то мы обязаны подарки сдавать, но не платочки же?

- А что? - развязывая платочек, целуя Лизину шею, машинально, просто так спросил Лёня.

- Ну там, хрустальную вазу, - задыхаясь от желания, прошептала Лиза.

Но Лёня ответа на свой вопрос уже не слышал.

- Какая беленькая, - шептал он, - какая душистая у тебя шея. И такая стройная, без единой морщинки... Оставишь бедного пилигрима на ночь?

- Оставлю.

Какие чуткие у него пальцы, и эти пальцы гладят и гладят Лизины волосы. Лиза коснулась его груди - рубашка была расстегнута. Какая гладкая у него кожа, какой он ей близкий, родной, как обнимает, ласкает ее...

- Погоди, я сейчас постелю.

Он погасил верхний свет.

- Как я соскучился! Если б ты знала...

Потом они лежали и разговаривали - как очень близкие, родные люди.

- Понимаешь, - говорила Лиза, - после тебя осталось незанятое пространство, и никто не мог заполнить его...

- Понимаю. - Лёня крепче обнял ее. - А у меня опять мама больна, неожиданно сказал он, и Лиза замерла с ним рядом: впервые он говорил о своей жизни вне живописи. - Она славная, - продолжал Лёня, перебирая Лизины волосы, - тебе понравится. Но вообще мы можем жить в мастерской. - И, подумав, добавил: - Если хочешь...

- Хочу.

Лизе было немного страшно: так все это, значит, всерьез? Но ведь они и вправду невозможно мало знают друг друга!

Она легла на живот, приподнялась на локтях, заглянула Лёне в лицо.

- Милый мой, дорогой! - Она говорила осторожно, подбирая слова. - Мы ведь не будем спешить, правда? Это так серьезно, что мне даже страшно.

Он лежал утомленный отбушевавшей только что страстью, благодарный за все этой упоительной женщине. И такая она необычная, с этим своим арабским, и такое вокруг нее окружение... Он вдруг их увидел, словно они были здесь, в этой комнате: смуглые лица, гладко зачесанные волосы, а в центре зеленые распахнутые глаза, тоненькая фигурка... У Лёни даже засосало под ложечкой - так захотелось немедленно встать и сделать ну хоть набросок. А еще лучше - оказаться у себя в мастерской и встать за мольберт. Жаль, поздно уже, да и напросился, дурак, на ночь. Тело заныло от нетерпения. Сопротивляться не было сил.

- У тебя есть бумага? - неожиданно спросил он.

- Какая? - удивилась Лиза.

- Любая, любая! - закричал Лёня. - Но лучше - потолще.

- Кажется, есть.

Она поняла. Встала, ничего на себя не накинув, поискала в ящиках, наклоняясь то к одному, то к другому. Лёня жадно впитывал в себя контуры ее тела.

- Вот.

Лиза протянула несколько тонких листков.

- Ага, ага, - обрадовался Лёня. - Ты пока полежи, ладно?

На всякий случай - чтоб не обиделась - он снова поцеловал Лизу, но женщину не обманешь: она чувствовала, что мысли его далеко. Лежа на боку, молча смотрела, как он натянул брюки, накинул, не застегивая, рубаху, вытащил из кармана уже знакомый ей карандаш - с ним он, как видно, не расставался - и уселся за стол.

"Может, и мне так? - подумала Лиза. - Извлечь из недр стола роман Джебрана - она только что на него натолкнулась, - разложить на столе чистые листы, а рядом толковый словарь и словарь арабских синонимов - ценность немыслимая, переданная из Каира Ларисой Кучберия, однокурсницей, - да и начать творить?" Но место за столом было занято, а два творца на маленьком таком пространстве - это уже, как сказала бы Аля, - перебор.

- Сейчас, сейчас, - бормотал Лёня, нанося штрих за штрихом - резко, размашисто, дерзко.

Когда Лёня принес листки и Лиза взяла их в руки, она прямо ахнула. Да, он, конечно, талантлив. Ни арабов, ни ее самой не было на листочках, и все-таки они там присутствовали. Огненный взгляд Мохаммеда, изгиб талии Лизы, развевающийся балахон Лейлы - каким бы он был художником, если б не заметил обольстительной прелести этой девушки! - кусок колонны, парящая в воздухе ваза... А над всем этим - где-то там, в небесах, - витает нечто божественное, объединяя детали в единое целое, являясь их доминантой.

- Кто это? - спросила Лиза и тут же поняла, что вопрос глупый.

- А я не знаю, - пожал плечами совершенно вымотанный, счастливый Лёня. - Может, я, может, дух человеческий, или талант... Ну, талант сильно сказано: талантлив был Рафаэль... Скажем, способности, тяга к прекрасному... Ох, как я устал!

Прищурив синие глаза, он тихо улыбнулся Лизе, и ревность кольнула ее остро и неожиданно. Не к Маше или какой-нибудь другой женщине, а к его мастерству, которое, ясно же, для него всего превыше, а может, единственное, что важно на самом деле. Остается, значит, одно: быть рядом, не растворяясь в нем, - со своими туристами, переводами, дипломом, со своим делом. Главное - не раствориться в этом странном притягательном человеке.

Лёня откровенно зевнул, обнял Лизу.

- Будем спать?

- Ага.

Хоть спать ей совсем не хотелось.

8

На кровати под теплым стеганым одеялом лежала маленькая старушка.

- Мам, это Лиза. Я тебе о ней рассказывал.

Старушка внимательно посмотрела на Лизу.

- Что ж ты не предупредил? - укоризненно сказала она. - Я бы поставила чай. А то все лежу и лежу. Проводи нашу гостью в гостиную.

Гостиной называлась первая комната, очень чистая и уютная, через которую они прошли к Надежде Павловне, матери Лёни.

- Садись, Лизунь, - сказал Лёня, - а я займусь чаем.

Он скрылся в кухне.

- Что ты там делаешь? - крикнула из спальни Надежда Павловна. - Все равно по-моему не сумеешь.

- Да где уж мне! - прокричал в ответ Лёня.

- Только не вздумай заваривать! Я сама!

- Хорошо-о-о!

Так они перекрикивались друг с другом, и слушать их было весело, потому что они явно любили друг друга и, похоже, дружили. Как поняла это Лиза, она и сама не знала - может, по этим вот перекрикам? - но позднее выяснилось, что не ошиблась.

Надежда Павловна вышла в кофейном платье с белым учительским воротничком и в туфлях, не в тапочках, как ходят в большинстве московских домов. Ее выцветшие, но тоже синие, как у сына, глаза приветливо смотрели на Лизу.

- Давайте знакомиться. - Она протянула Лизе сухую, неожиданно крепкую руку. - Лёня был прав: вы действительно очень красивая.

Лиза вскинула голову, готовясь протестовать, но старушка отвела рукой ее возможные возражения.

- Уж я-то как-нибудь в этом толк знаю...

И Лиза вспомнила, что старушка - искусствовед, автор многих книг и до сих пор где-то читает лекции.

На стенах висели в рамочках фотографии.

- Это наш курс, - проследив за Лизиным взглядом, сказала Надежда Павловна. - А это наша компания, тайный кружок формалистов. - В голосе ее была улыбка. - Слыхали про такое течение?

Лиза кивнула не очень уверенно.

- Понятно, - спокойно сказала Надежда Павловна. - Нас старались не замечать. О нас не писали, работы наши не выставлялись, а рукописи лежали годами, десятилетиями...