Читаем без скачивания В чужой стране - Абрам Вольф

Поглядев издали на деревню, Шукшин сказал:

— Нет, сейчас входить нельзя. Подождем вечера. Вечером легче скрыться.

— А я бы пошел. Сил больше нету… — проговорил Зуев, но послушно опустился на траву.

Они лежат на опушке, под сосной, низко опустившей свои тяжелые ветви. На разные голоса заливаются лесные пичужки, жужжат шмели, стрекочут кузнечики. Ветерок доносит из садов тонкий аромат поспевающих яблок, меда. «Совсем как у нас дома…» — думает Шукшин и с тоской смотрит на солнце, которое никак не хочет клониться к горизонту.

Если бы удалось заснуть! Но голод не дает забыться. Под ложечкой, у самого сердца, нестерпимая ноющая боль.

— Римский император Марк Аврелий — он был философом — говорил, что боль есть только живое представление о боли. Откинь это представление, перестань жаловаться, и боль исчезнет… — Шукшин морщится, трет ладонью под ложечкой. — Интересно, был ли хоть раз этот Аврелий голодным…

Зуев не отвечает. Закрыл глаза, не шевелится. Лицо худое, изможденное, торчат одни острые, обтянутые коричневой кожей скулы. Кто поверит, что этому человеку еще нет тридцати лет. Лежит старик…

— Сколько теперь времени? — задумчиво говорит Шукшин.

— Наверное, уже часа четыре.

Зуев открывает глаза, приподнимает голову, долго смотрит в сторону деревни.

— Хлебом печеным пахнет… — ноздри его тонкого носа раздуваются, он громко глотает слюну.

— Слушай, Александр, ты заметил, какие у них поля? — снова заговаривает Шукшин. — Будто лоскутное одеяло. У нас мать, бывало, все такие шила — пестрота одна…

— Заметил… все ноги об эту проволоку искровенил! Если дома рассказать, что поле проволокой огораживают, — не поверят. Все на клеточки разгорожено. Тут, поди, и корову выгнать некуда. — Зуев умолкает, лежит неподвижно, закрыв глаза. Кажется, уснул. Но после долгого молчания продолжает: — А у нас земли-то… Боже ты мой! — Он поворачивается к Шукшину. — Как хлеба в степи поднимутся — ну просто море. А здесь и машину некуда пустить. Только повернешься — проволока соседа…

— Вот домой вернешься, расскажешь об этом на политзанятиях; конкретный пример преимущества колхозного строя…

— Нет, мне уже больше политзанятий не проводить! — Зуев вздохнул. — Не доверят… Да и сам бы отказался. Какое право я имею учить красноармейцев? Я им говорил, что советские воины в плен не попадают. А сам вот попал. Живым… Не хватило воли себя кончить. Не поднялась рука.

— Убить себя легче, чем перенести все, что мы перенесли. У меня товарищ был, майор один. Он говорил: плен еще не все, не конец. У тебя нет оружия, так остались мужество, руки. Мы еще будем бить врага. Будем! А мертвые врага не бьют…

Солнце склонилось к горизонту, село за дальним лесом. На землю легла вечерняя тень.

По улице лениво пробрело небольшое стадо коров. Галопом на гнедом коне проскакал мальчуган. Потом на велосипедах проехали крестьяне, вернувшиеся с работы. Следом за ними прогромыхала повозка. И сразу все стихло, улица опустела.

— Идем! Пора! — проговорил Шукшин.

Дом, к которому они решили идти, стоял на отшибе, на краю деревни, тылом к лесу. Около огорода, примыкавшего к дому, они остановились, огляделись. Людей не было видно. Шукшин подал знак Зуеву оставаться на месте, а сам, раздвинув проволоку, пролез в огород и направился во двор.

На открытой широкой веранде играли две девочки в розовых платьицах, белокурые, чистенькие. Рядом в палисаднике сидел мужчина, должно быть хозяин, читал газету. Под навесом молодая дородная женщина в белой косынке доила корову.

Первыми увидели Шукшина девочки. Бросив игрушки, они испуганно прижались к двери, вытаращили глазенки. Женщина перестала доить корову, но не двигалась с места, недоуменно глядела на пришельца — оборванного, обросшего, с ввалившимися глазами.

Из палисадника навстречу Шукшину неторопливо вышел хозяин. Он был молод. Расстегнутый пиджак плотно облегал широкие плечи. На темной жилетке поблескивала массивная золотая цепочка.

— Русишь? Плен? — спросил он, показывая рукой на восток. — Хэт камп ис дар, дар!..

Шукшин замотал головой. Нет, лагерь ему не нужен!

— Брот… хлеб… Эссен, эссен… — Он поднял с земли корку хлеба, показал хозяину. — Брот, эссен!

Хозяин, не спуская глаз с Шукшина, что-то крикнул жене. Она вскочила и, держась стороной, прошмыгнула к воротам.

«Фашист, черный» — понял Шукшин. Он смерил хозяина ненавидящим взглядом и ушел.

Обойдя деревню лесом, Шукшин и Зуев вышли к мельнице. Сразу за мельницей виднелся небольшой кирпичный домик. Около крыльца пожилой крестьянин снимал с велосипеда мешок картошки. Крестьянин, должно быть, проделал большой путь, маленькое морщинистое лицо его, с белыми, обвислыми усами, было покрыто, пылью. Увидев странно одетых людей, он положил мешок на землю и пошел им навстречу.

— Мы русские, — сказал Шукшин, — нам надо помочь. Понимаете, мы русские военнопленные, — стал объяснять он старику, произнося слово по-фламандски, два по-русски.

— Русски… Русишь? О, камерад, камерад! — усталое лицо крестьянина выразило одновременно и радость, и растерянность. — О, камерад! — Он начал обшаривать свои карманы.

— Возьмите! — Крестьянин протянул сигарету Шукшину. — Хлеба нет…

— Где Опутра? Нам надо найти Опутру.

— Опутерен? Нет… — крестьянин, секунду подумав, показал рукой куда-то за мельницу. — Нерутерен, Нерутерен!

— Наши, русские, тут есть? — спросил Зуев. — Русских не видал?

Старик отрицательно покачал головой.

— А, может, партизан знаешь? Партизан? Нам надо найти партизан, ты понял? — растолковывал Зуев, используя весь свой запас немецких и фламандских слов.

— Партизаны? О, партизаны! — старик закивал головой и начал что-то горячо, торопливо объяснять. Глаза его, маленькие, выцветшие, оживились. Он показывал рукой то на лес, то на мельницу, то на село, оставшееся позади. Но русские никак не могли понять, что он им толкует. Убедившись, что его не понимают, старик огорченно почмокал губами. Потом, что-то сообразив, он подал знак идти за ним, отвел их в сторону, дальше от дороги.

— Ждите здесь. Есть камерад. Я приведу!

Оставив русских, старик быстро зашагал по дороге в сторону мельницы. Зуев, поглядев ему вслед, проговорил:

— А если он немцев приведет? Или «черных»?

— Не похоже… На всякий случай отойдем к тем кустам. Мы их увидим первыми.

Старик вернулся, когда уже стемнело. Рядом с ним шел очень высокий человек — старик едва доставал ему до плеча.

— Камерад, камерад! — негромко позвал старик.

Шукшин и Зуев вышли из кустов.

Здоровяк оказался совсем молодым, безусым парнем. В руках у него была большая бутыль с молоком и буханка хлеба.

Они сели у кустов. Шукшин стал расспрашивать парня, нет ли тут поблизости русских, бежавших из лагерей.

— Двое, — Шукшин показал на пальцах. — Двое: Григорий, Петр…

— Питер?.. О, Питер, Питер! — парень обрадованно закивал головой. — Есть, есть! Питер! — Он вскочил на ноги, махнул рукой, приглашая идти за ним, и быстро зашагал по тропинке влево.

Через полчаса пути парень остановился.

— Камерад, вахт… хир… вахт, вахт!

— Ждать тут? Ясно.

Парень пошел вперед, старик остался с русскими. Ждать пришлось долго. Было около полуночи, когда послышался хруст веток, приглушенные голоса.

— Кто идет? — окликнул Шукшин, невольно схватившись за нож и прижимаясь к дереву.

— Свои! — донесся из темноты знакомый голос. Шукшин кинулся вперед. Навстречу ему шли трое.

— Костя!..

— Петя! Маринов! Наконец-то!..

Они бросились друг другу в объятия.

Бельгийцы ушли, сказав, что придут утром. Русские сели под соснами, и Маринов с Новоженовым стали рассказывать. Живут они в четырех километрах отсюда, в землянке. Лес небольшой, но укрыться можно. С другими русскими, бежавшими из лагерей, связь установить пока не удалось, а с местными партизанами контакт налажен. Молодой парень, что принес еду — его зовут Мартин, — партизан, старший группы. Старика они не знают. Мартин сказал, что он патриот, состоит в Белой бригаде и ему доверяют.

— Партизаны очень осторожны, — сказал Маринов. — Действовать тут трудно. Как я понял, крупных операций они не проводят, работают одиночками. Подкараулил гитлеровца, шлепнул и скрылся… Нас они в свои дела не посвящают. Им кажется, что в здешних условиях мы не сможем драться. Прямо об этом не говорят, но я это чувствую.

— Не хотят подвергать нас риску, — проговорил Новоженов. — Я это так понимаю, Константин Дмитриевич. И оружия они дать не могут…

— Возможно, что и так, — согласился Маринов. — Мартин обещал свести меня с комендантом района. Он о нас знает. Посмотрим, что этот скажет. Говорят, комендант у них геройский.