Читаем без скачивания Трудности белых ворон - Вера Колочкова

Открыла ему Татьяна Львовна. Стояла, щурилась, улыбалась вежливо. «Хорошо, хорошо сохранилась», — подумал Петров, оглядывая ее быстрым взглядом. — « Такая же красавица, разматерела только немного…»

— Вам кого? – спросила она приветливо. – Вы, наверное, к Андрею?

— Нет, я к тебе, Таня. Не узнаешь? Столько лет прошло…

Петров снял свою потертую кожаную кепочку, обнажив поредевшую, почти лысую голову, улыбнулся ободряюще.

— Митенька?! – ахнула Татьяна Львовна, отступая на шаг в глубину квартиры. – Не может быть… Только по улыбке и узнала! Ты зачем?.. Ты как здесь?

— Я к сыну приехал, Таня. К Илье. У нас ведь с тобой есть сын, правда? Мне его надо увидеть.

— Зачем?

— Надо, Таня… Очень надо. И мне, и ему.

Татьяна Львовна задумалась, стояла молча, глядя куда–то сквозь него. Потом резко встряхнула головой, будто разом решив сбросить с себя все прошлые обиды, и, широко и приветливо улыбнувшись, медленно отвела в сторону приглашающим жестом руку:

— Ну что ж , надо так надо… Заходи!

— Андрюша! У нас гости! Иди, я тебя познакомлю! – продолжая с улыбкой смотреть на робко ступившего в прихожую Петрова, крикнула она куда–то в глубину квартиры.

— Проходи на кухню! Сейчас чай пить будем. Замерз?

— Замерз, конечно, – улыбнулся ей Петров. – Отвык от уральской весны. Забыл уже, как мартовский ветерок насквозь по ребрам гуляет. А Илья где?

— Нет его дома, Митенька… В институте он. Ты и нас–то чудом застал – мы на дачу ехать собирались…

В прихожую, в махровом халате и тапочках, торопливо вошел Андрей Васильевич, на ходу вытирая большим полотенцем мокрые волосы.

— Прошу прощения за вид, я только из душа… — протягивая для знакомства руку и идя навстречу гостю, приветливо улыбнулся он.

И тут же, ткнувшись взглядом в лицо гостя, напряженно застыл, заморгал растерянно, уронив полотенце на пол.

— Петров? Это ты, Петров?! Откуда ты здесь?

Петров вздрогнул, отступил на шаг в сторону входной двери, удивленно уставился на Андрея Васильевича. Потом расплылся в улыбке и, засияв карими глазами, широко раскинул руки.

— Андрюха! Шувалов! Да не может этого быть! А ты как здесь оказался?

И, переведя взгляд на удивленную Татьяну Львовну, неловко втянул голову в плечи:

— А! Ну да… Простите, ребята, я ж не знал… Это же друг мой студенческий, Таня! Вместе столько лет из одной тарелки пустые щи хлебали! А ты куда пропал–то, Андрюха? Я тебя разыскивал! И писал, и звонил – ты как в воду канул! Сколько ж мы с тобой не виделись–то?

— Мы не виделись с тобой, Петров, уже больше двадцати пяти лет, — отклоняясь от его объятий, холодно произнес Андрей Васильевич. – С тех самых пор, как ты уехал в свой Краснодар по распределению… А я тогда сразу женился на Шурочке. Ты помнишь свою невесту Шурочку, а, Петров?

— Помню, конечно! И про вас мне ребята рассказывали… Ну женился и женился на моей невесте, что с того? Пропал–то почему?

— А вот это уже отдельный разговор, Петров. Пойдем, что ль, в самом деле водки выпьем… Может, и расскажу тебе чего, раз случай такой выпал. Столько лет в себе ношу… А ты–то как здесь оказался?

— Митенька – отец моего Ильи, Андрей… — уже на пороге кухни тихо сказала Татьяна Львовна, виновато улыбаясь. – Я же тоже по распределению в Краснодар попала, только на пять лет позже…

— Надо же! – ерничая, всплеснул руками Андрей Васильевич. – Наш пострел везде поспел! И здесь он отец! Куда ни плюнь – везде у нас Петров и отец…

— Ты о чем это, Андрей? – поймав удивленный и растерянный взгляд Петрова, холодно спросила Татьяна Львовна. – Что–то я не пойму вас, мужики… Тут и впрямь без бутылки не разобраться! Садитесь–ка за стол, выпейте, как люди, и выкладывайте все… Что там у вас за тайны мадридского двора такие?

- Эй, парень, а ты что тут делаешь?

- Тебя жду… — Илья соскочил с широкого больничного подоконника, подошел вплотную к Глебу, заглянул в потухшие, горестно–растерянные глаза. – Поговорить бы надо…

- Что ж, давай, раз надо. Сегодня, видно, день такой выдался, сильно разговорчивый. С врачами вот сейчас три часа подряд разговаривал…

- И что?

Глеб слабо махнул рукой, обойдя его, с трудом взгромоздился на подоконник и, болтая ногами, уперся взглядом в серый затертый линолеум больничного коридора. Взглянув коротко на усевшегося рядом Илью, снова безвольно взмахнул рукой:

- Да что – везде одно и тоже. Нет у них, понимаешь ли, никаких сомнений в моем диагнозе. Не ошиблись, говорят, ни в чем уфимские наши онкологи… Зря я сюда приехал, выходит. И зря бедной Люське опять мозги выкручивал наизнанку — все зря… Чего ты смотришь на меня так? Осуждаешь, что ли? А ты не торопись осуждать–то. Вот возьми да поумирай сам хоть минуту! Знаешь, как страшно…

- А ты ее совсем не любишь, Глеб?

- Кого?

- Люсю…

Глеб повернулся к нему и долго смотрел с обидой, удивляясь крайней этой бестактности. Вслед за обидой вспыхнула в нем и прежняя злоба на этих людей, на всех этих странных придурков, которые носятся со своей любовью, как окаянные, и того не понимают, что любовь их хваленая и гроша ломаного не стоит. Потому что она, эта их любовь, Глеб считал, лишь провокацией для подлости служит – трудно же мимо бесплатного пройти. Когда человек вдруг сам в твои руки со своей любовью лезет, очень же трудно его не использовать, пенку с этой его самоотдачи не снять. И больше всего обиду и злобу вызывало у него то обстоятельство, что они, эти придурки, и дальше будут носиться по жизни с этой своей любовью, а он – уже нет… Повернувшись всем корпусом к Илье и даже слегка наклонив к нему лицо, он, словно вложив в каждое слово по острому осколку от этой обиды злобы, проговорил ему громко и снисходительно:

— Нет! Нет, парень, не люблю я твою Люсю. Не нужна она мне больше. Извини, не пригодилась. Не мой формат. Заумный синий чулочек, а не женщина, эта Люся твоя. Белая ворона в стае сплошных женских прелестей. Нехорошо бабе умной быть, понимаешь? Не–хо–ро–шо! Женщина должна быть слабой, глупой и капризной, и все!

Илья дернулся, будто осколки эти больно впились в него колючим жестким веером, непроизвольно закрыл лицо ладонью. Потом, будто устыдившись детского своего жеста, произнес миролюбиво:

— Да ты не сердись, Глеб. Я тебя понимаю, ты не думай… И что разговор этот завел некстати – тоже понимаю. Ты прости. Просто мне за Люсю обидно. Она же всю, всю себя тебе отдать готова. А так нельзя, она же девочка, она же слабенькая… Ей бы и самой настоящей–то любви поесть полными ложками…

Глеб задумался, вздохнул, махнул вяло рукой в его сторону.

- Может, ты и прав, парень. Даже скорее всего, что прав. И про полные ложки тоже… Вот и люби себе на здоровье. А ко мне–то зачем пришел?

- Дружить… — пожал плечами Илья. – Помочь вот хочу…

- Помочь? Интересно…Странный ты какой все–таки, парень…А самое странное – мне с тобой рядом и правда легче! И дышать могу, и страх за горло не хватает, и в голове как будто яснее становится… Я это тогда еще заметил, дома у Люськи. Как это у тебя так получается, а?

Илья пожал плечами и даже попытался улыбнуться ему как можно более дружески. Только жалкой получилась эта улыбка и не дружеской совсем. Потому что за улыбкой душевного смятения никогда и не спрячешь, потому что очень уж сказать хотелось Глебу честно и прямо – вот, мол, и дружи со мной, раз легче, а от Люси отстань…

— Ладно, не грузись, парень, — глядя на него в упор, усмехнулся Глеб. – Я сегодня домой уеду…

— Как это, домой? Ты что? – всполошился Илья. – Я ведь не к тому… Я просто хотел тебе помощь предложить, вместо Люсиной…Оставайся, Глеб!

- Нет, поеду я. Ничем мне здесь не помогут, это ясно уже. Чего себя обманывать? Сейчас прямо и уйду отсюда, по–английски. А Люське с вокзала позвоню, попрощаюсь. Ты береги ее, парень. Хорошая она, и в самом деле любви достойна. Как ты говоришь – чтоб полными ложками…Ты сейчас прямо к ней и поезжай, парень…

— Так что у тебя за тайны такие, Шувалов? Колись давай… — миролюбиво спросил Петров после первой же выпитой рюмки водки, с удовольствием хрустя домашнего засола огурчиком.

— Да погоди, Петров, куда ты коней гонишь… Думаешь, я что–то приятное тебе рассказывать буду? – с трудом скрывая раздражение, ответил Андрей Васильевич. – Свалился, как снег на голову – отец он тут, видишь ли! Еще и командует сидит!

— Мальчики, не ссорьтесь! – сверкнула на них веселым глазом Татьяна Львовна. – По углам разведу! А ты, Митенька, ешь давай – с дороги же… Хочешь, я еще и яичницу сделаю?

— Митенька… — фыркнул в ее сторону Андрей Васильевич, вставая из–за стола и прикуривая у открытой форточки. – Мне этот Митенька твой, между прочим, всю жизнь перевернул в одночасье…

— Да объясни толком, Андрюха! Чем я тебя так обидел–то? – резко развернулся к нему Петров, чуть не уронив со стола свою тарелку.

— Да если со стороны посмотреть, то вроде и ничем… — медленно проговорил Андрей Васильевич. – Вроде как и не виноват ты ни в чем … А только я на себе всю жизнь этот крест обиды несу!