Читаем без скачивания Продолжение следует, или Воронежские страдания - Фридрих Незнанский

Участковый, соглашаясь с москвичом, только качал головой, удивляясь, почему сам не додумался. Так же все просто получается!

«Ну что, прорвались опера», — удовлетворенно размышлял Петр Щеткин, направляясь в городскую прокуратуру и мыча известную песенку про своего брата-оперативника. А то все застой какой-то — и в фактах, и в мыслях…

Глава одиннадцатая

Не застрахованы даже боги

Настал момент, когда показалось, будто сани облегченно «вздохнули», покатившись с горы…

Ну покатились-то, может, и покатились, да вот только их ускоряющийся бег почему-то не вызывал у Александра Борисовича довольной улыбки. Лишний раз подтвердилось его убеждение в том, что самоуспокоенность — самое глупое состояние здравомыслящего человека. Смешно ведь: киллер был фактически в руках, только протяни — и он твой. Конечно, грамотно протягивай ручонки-то, не делай пустопорожних движений, — на то ты и профи высокой пробы. И такой промах! Теперь можно сказать с изрядной долей уверенности, что он потерян. Он уже понял, что его засекли, видели, значит — линяй! А это, всего-навсего, ровно половина дела. Если не больше. Никто не может гарантировать того, что он уже не созвонился с напарником и не описал ситуацию. Следовательно, можно считать, условно пока, что и второй фигурант может оказаться потерянным. И это — красивый результат всего-навсего какой-то мелкой промашки. Будет большой удачей, если воронежский «деятель», этот пожилой киллер, снова выйдет на связь с Корженецким. Что вряд ли. Полсотни тысяч баксов — это уже результат. Не тот, на который они рассчитывали, но, с другой стороны, еще с позапрошлого века известно, что за отсутствием гербовой бумаги пишут и на простой. И не умирают…

Неловко было глядеть в глаза бывшему полковнику Кротову, объясняя причину срыва операции в Москве нелепой ошибкой самого виновника, то бишь Николая Матвеевича Щербатенко. Надо ж было на кого-то списать собственную неудачу. Кажется, получилось убедительно, ухмылки, во всяком случае, Турецкий у собеседника не заметил. Впрочем, кагэбэшная школа — хрен что прочтешь в глазах начальника службы безопасности…

Договорились лишь об одном: если киллер позвонит, пусть Георгий Витальевич «устало» соглашается на все его условия. Обязательно устало. И покорно. Ощущение покорности у твоего клиента добавляет наглой уверенности исполнителю, что и требуется. А еще тем самым будет сделана попытка убедить того «деятеля» в том, что у Щербатенко и Корженецкого не было и не может быть никаких реальных контактов. Тогда и слежка за тем, московским, киллером будет выглядеть как неловкая, непродуманная инициатива частного сыскного агентства. Если эти «выдумщики» уже не сопоставили концы, обнаружив в обоих делах присутствие категорически нежелательной для себя фигуры бывшего «важняка» Турецкого. Тогда, как говорится, суши весла… Людей, придумавших такую великолепную комбинацию, недальновидными или небрежными в своих действиях назвать трудно.

Ну а если вдруг, тогда и посмотрим, решил Александр Борисович. В одном он был уверен твердо: никакой крови здесь уже не будет. Мужики увлеклись определенным изяществом исполнения, предусмотрев все, кроме одной-единственной, словно бы и несущественной, детали. Их главная ошибка, если говорить об операции в целом, не принимая во внимание тех денег, что неосмотрительно передал киллеру Корженецкий, заключалась лишь в том, что преступники, сами того не желая, в буквальном смысле наткнулись на Александра Борисовича Турецкого, который быстро разгадал их хитроумную загадку. Но это так и называется — не повезло. В иной ситуации они сорвали бы свой миллион долларов. Или что-нибудь около того.

Но крови не будет, нет. Скорее всего, они молча отойдут в сторону, и ни у кого не останется ни малейшей зацепки, если… Вот об этом «если» и хотел вечерком поговорить Александр Борисович с Филиппом, потому что знал, как бывает обидно, когда тебя обвели вокруг пальца, а по старой привычке не бросать недоделанных дел и недорешенных вопросов, если еще имеется хоть какая-то возможность. А один из ходов, даже если все на этом и закончится, представлялся Александру Борисовичу отчасти еще перспективным. Тем более что у «Глории» теперь была замечательная сотрудница, для которой просьба Александра Борисовича поработать в архивах должна зазвучать восторженной музыкой «высокой причастности» к великим делам века — не меньше.

Шутка. Но если Филя одобрит, почему бы и нет?..

А еще образовавшаяся пауза давала возможность Турецкому сейчас активнее помочь коллегам. Зная Антона и Петра, но, совершенно не зная местных следователей и их методов работы, Александр Борисович уверенно считал, что правильно построенный допрос того «молчальника» явится ключом к разгадке всего дела. И при всем уважении к ним, сам бы не доверил им его проведение. Зачем, не надо усложнять. Пусть лучше выполняют другие пункты общего плана расследования, бомжей ищут, контачат с криминалистом, судебным медиком и прочее. В процессе расследования каждого уголовного дела всегда имеется масса вещей, из которых в конечном счете и складывается доказательная база. Профи это твердо знают, а молодежь частенько относится спустя рукава, после чего дела, как это нередко уже стало практиковаться в судах, возвращаются прокурору на дополнительное доследование. Прежде это считалось позором, теперь… в порядке вещей, что ли?..

Итак, переговорив с полковником Кротовым и успокоив Корженецкого, что волнения сейчас излишни, однако элементарную осторожность проявлять все-таки следует, Александр Борисович вдвоем со Смородиновым — как-никак лицо местное и ответственное, сел готовить допрос задержанного. И все дальнейшее по указанию Турецкого было обставлено — по известной присказке, как в лучших домах…

Одиночная камера в городском следственном изоляторе, в которой содержался задержанный парень, отказавшийся отвечать на вопросы, скоро преобразилась. Контролеры занесли в нее стол и стулья. Появились неизвестные люди и стали устанавливать осветительную аппаратуру, будто собирались снимать кино.

Бык, на которого надели наручники, настороженно смотрел на происходящее — он ничего не понимал, а с ним никто и не разговаривал. Рядом стоял охранник, который даже и не смотрел на задержанного, словно ему было наплевать на него. Два дня, проведенные в милицейском «обезьяннике», а затем и здесь, в СИЗО, угнетающе подействовали на Быка, но он продолжал молчать — скорее, из солидарности с теми, кто остался на свободе. Словно черная кожа куртки придавала ему уверенности. Да и не верил он, что у ментов что-нибудь против него имеется. Влад говорил, что все они делали чисто, никаких следов и подозрений, а уж он-то опытный в таких делах. Ну подержат и отпустят. Молчи, и ничего они тебе не сделают. Но где-то в глубине души нарастала неосознанная тревога. Ведь если не допрашивают, тогда чего держат?

Потом вошли двое молодых людей, у одного из которых на плече была большая кинокамера. Они включили свет в лампах и, направив его на Быка, начали искать нужное освещение. Смотрели в «очко» камеры, о чем-то тихо совещались.

И вот, наконец, появился в сопровождении нескольких ментов высокий мужик средних лет, в очках, с толстой папкой под мышкой. Он сел за стол. И раскрыв папку, стал молча читать. Остальные стояли за его спиной полукругом, и, значит, он был здесь самым главным.

Наконец, мужик поднял глаза, уставился на Быка и сказал:

— Начинайте.

Охранник, который стоял рядом с Быком, подхватил его под руку и поднял на ноги. Прислонил к стене. И отошел на шаг в сторону.

Мелькнула совсем страшная мысль: Бык почему-то решил, что его сейчас будут расстреливать и снимать для кино. Он же видел где-то… в кино… А этот станет читать приговор. Голову заволокло туманом. К горлу подкатила тошнота. Ноги не держали.

— Не шевелись! — грубо рявкнул охранник. — Глаза открой, смотри в камеру!

Он разлепил веки и услышал громкий стрекот работающей кинокамеры, такой громкий, что, казалось, в голове отдается.

— И фото — в фас и профиль, — сказал сидящий за столом мужик.

Отчетливо щелкнуло два раза, и свет в камере стал гаснуть. Стойки с лампами тут же унесли, ушли и все остальные, за исключением троих. Охранник снял с рук Быка наручники и подтолкнул его к стулу у стола. В камере остались Бык и еще трое.

— Ну вот, дело сделано, — спокойно сказал мужик за столом. — Я — следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович. Прибыл из Москвы, чтобы расследовать тягчайшее уголовное преступление, участником которого явились, по заключению следствия, вы, молодой человек, не желающий назвать себя и своих подельников. Я понимаю ваши чувства: выдавать товарищей вам не позволяет ваша гордость. Охотно верю. Но в таких случаях закон все равно продолжает действовать. Это означает, что отвечать за убийство иностранного дипломата придется обязательно. И виновным суд посчитает вас. Вам и отвечать — по всей строгости закона. Может быть, даже и на пожизненное заключение потянет, как суд решит. А если вы, тем не менее, будете настаивать, что убивали дипломата не вы, а кто-то другой из ваших товарищей, вам придется его назвать. Не хотите — не надо, за все ответите сами. И это будет справедливо. Это первое. Есть вопросы?