Читаем без скачивания День гнева - Мэри Стюарт

— Мне холодно, госпожа, — сквозь крепко стиснутые зубы выдавил Мордред.

Моргауза, зная, что он лжет, постаралась спрятать улыбку.

— Вскоре ты позабудешь о холоде. Стань на колени вот здесь, вознеси молитву Богине и смотри за водой. Не говори ни слова, пока я не велю тебе. А теперь, сын моря, давай узнаем, что может рассказать нам омут.

На этом она замолкла и устремила взор в чернильную тьму омута. Стараясь не шевелиться, юноша всмотрелся в темную воду. Голова у него все еще шла кругом, он даже не знал, чего он больше боится или на что он больше надеется — на то, что увидит он что-либо в этом мертвом кристалле, или на то, что не увидит ничего. Но бояться ему не стоило. Для него вода оставалась всего лишь водой.

Раз он решился искоса глянуть на королеву. Лица ее ему было не видно. Она наклонилась низко над водой, и ее не заплетенные в косы и не прихваченные заколками волосы струились вниз, закрывая ее лицо шелковым шатром и касаясь черной глади. Моргауза была так неподвижна, так поглощена своим виденьем, что даже ее дыханье не колебало поверхности воды, по которой словно водоросли плыли ее волосы. Мордреда пронзила острая резкая холодная дрожь, и он отвернулся, чтобы вновь с надеждой и пылом уставиться на воду. Но если призраки Бруда и Сулы и дюжины убиенных младенцев, смерти которых возлагали на Моргаузу, незримо витали в подземелье, то Мордред их не видел, не ощущал их холодного дыханья. Он чувствовал лишь, что ненавидит эту тьму, эту замогильную тишину гробницы, дыханье, задержанное в ожидании или в ужасе, слабые, но безошибочные испарения колдовства, исходившие от скованного трансом тела Моргаузы. Он был Артуров сын, и хотя женщина со всем своим колдовством не могла того знать, этот краткий час, когда он был посвящен в ее тайны, отвратил его от нее надежней, чем любое изгнание или ссылка. Сам Мордред этого не сознавал. Он знал лишь, что далекие шорох и грохот моря говорят о вольном воздухе и ветре, о сверкании солнца на пене прилива, и эти звуки неудержимо тянули его душу прочь от этого мертвого омута и его потаенных тайн.

Наконец королева шевельнулась. С глубоким судорожным вздохом она отбросила назад волосы и встала. Мордред благодарно вскочил на ноги и поспешил к двери, чтобы открыть ее перед королевой, а потом с чувством огромного облегченья последовал за ней через сходящуюся кверху клином расщелину. После безмолвия пещеры, нарушаемого лишь дыханьем ведьмы, даже подземелье с его жуткими сторожами казалось таким же обыденным и приземленным, как дворцовая кухня. Теперь он уже улавливал запахи масел, которые Моргауза смешивала для своих душных духов и притираний. С благодарностью заложив дверь на засов, он повернулся: ведьма как раз ставила лампу на стол.

Казалось, она сама уже знала ответ на свой вопрос, поскольку заговорила она легко и беспечно:

— Ну, Мордред, теперь ты заглянул в мой кристалл. Что ты увидел?

Он не решался заговорить и потому только покачал головой.

— Ничего? Ты хочешь сказать, что ничего не увидел? Юноша наконец обрел голос, но в этой давящей подземной тишине он прозвучал хрипло:

— Я видел озерцо морской воды. И я слышал море.

— И это все? В омуте, столь полном магии и волшебства? — К немалому его удивленью ведьма улыбнулась. Безрассудный мальчик, он ожидал, что она будет разочарована.

— Только воду и выступ скалы. Отраженье этого выступа. Я… Думаю, однажды я заметил, как что-то шевелится, но я подумал, что это минога.

— Сын рыбака, — рассмеялась она, но на сей раз в прозвище не слышалось издевки. — Да, там есть минога. Ее занесло сюда приливом в прошлом году. Что ж, Мордред, мальчик из моря, ты не пророк. Какой бы силой ни обладала твоя истинная мать, эта сила обошла тебя стороной.

— Да, госпожа.

Мордред произнес эти слова с очевидной благодарностью. Он позабыл, какое посланье она велела искать ему в кристалле. Он отчаянно желал, чтобы эта беседа подошла к концу. Едкий дым масла в лампе, смешанный с душными запахами королевиных притираний, действовал на него угнетающе. Голова у него кружилась. Даже шум моря доносился теперь словно из иного мира. Он пойман в ловушку потаенного безмолвия в этой древней и лишенной воздуха гробнице, наедине с королевой-ведьмой, которая дурачит его своими вопросами и смущает странными переменами в настроении.

Теперь Моргауза пристально наблюдала за ним. Странное выражение ее лица заставило втянуть Мордреда голову в плечи, как будто ни с того ни с сего он почувствовал себя чужим в собственном теле. Не желая этого знать, но для того, чтобы нарушить молчанье, он спросил:

— Ты видела что-нибудь в озерце, госпожа?

— Действительно видела. Оно еще там, виденье, которое явилось мне вчера, и являлось раньше, являлось еще до того, как прибыл Артуров гонец. — Ее голос стал глубоким, низким и ровным, но в мертвом воздухе подземелья не обрел эха. — Я видела хрустальный грот, а в нем — моего врага. Мой мертвый враг лежал меж свечей на погребальном помосте; нет сомненья, он гниет, погружаясь в забвенье людское, как я однажды прокляла его. И я видела самого Дракона, возлюбленного моего брата Артура, сидящего среди своих позолоченных башен, подле своей бесплодной королевы в ожиданье того, когда его корабль вернется на Инис Витрин. А еще — саму себя и моих сыновей, и тебя, Мордред; все вместе мы несли дары королю, и за самыми вратами Камелота наконец… наконец… И тут виденье поблекло, но я еще успела увидеть, как он идет к нам, Мордред, как сам Дракон идет к нам… Бескрылый теперь Дракон, готовый прислушаться к иным голосам, испробовать иное волшебство и возлечь с иными советчиками. — Тут она рассмеялась, но смех ее был столь же гнетущ и пугающ, как и выраженье лица. — Как сделал он это однажды в прошлом. Подойди ко мне, Мордред. Нет, оставь лампу. Мы сейчас вернемся наверх. Подойди ко мне. Ближе.

Сделав несколько шагов, юноша стал перед королевой. Ей пришлось поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Подняв руки, она взяла его за плечи.

— Как сделал он это однажды в прошлом, — повторила она с улыбкой.

— Госпожа? — хрипло переспросил юноша.

Руки королевы соскользнули вниз, сжали ему предплечья Потом она внезапно привлекла Мордреда к себе и прежде, чем он успел догадаться о ее намеренье, долгим поцелуем поцеловала его в губы.

Сбитый с толку, возбужденный ее запахом и неожиданно чувственным поцелуем, он трепеща стоял в ее объятьях, но на сей раз не от холода или страха. Она поцеловала его еще, и голос ее был сладок как мед у его губ.

— У тебя губы твоего отца, Мордред. Губы Лота? Ее супруга, который предал ее, когда возлег с его матерью? И она целует его? Быть может, желает его? Почему бы и нет? Она все еще хороша собой, а он молод и столь же опытен в делах любви, как и любой другой юноша его лет. Была при дворе некая дама, которая сочла за удовольствие стать его наставницей на стезе удовольствий, и была также девушка, дочка пастуха, жившая на благоразумном расстоянии от дворца, которая высматривала его, не едет ли он верхом в те края через вересковые пустоши, когда вечерний ветер дул с моря… Мордред, воспитанный на островах, которых не коснулись еще ни римский обычай, ни христианская мораль, имел не больше представления о грехе, чем молодое животное или один из древних кельтских богов, обитавших в священных каменных кромлехах, откуда они выезжали радугами в солнечные дни. Почему же тогда его тело отшатывается, а не отвечает на ее зов? Отчего ему кажется, что его коснулось вязкое засасывающее зло?