Читаем без скачивания История обыкновенного безумия - Чарльз Буковски

— ЧЕРТ ПОДЕРИ, Я ЖЕ СКАЗАЛ, ОТВЯЖИСЬ! ОТВЯЖИСЬ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, ОТВЯЖИСЬ, ОТВЯЖИСЬ, ОТВЯЖИСЬ!

— Джонни…

он сильно ее ударил, наотмашь, очень сильно, я чуть не упал с толчка, я услышал, как она давится, откашливаясь, и уходит.

потом вернулись Датч и Уилли — вся шайка, они вскрыли банки, я закончил свое дело и вышел к ним.

— я хочу составить антологию, — сказал Датч, — антологию лучших современных поэтов, я имею в виду самых лучших.

— а что, — сказал Уилли, — почему бы и нет! — потом он увидел меня: — ну как, хорошо посралось?

— не очень.

— не очень?

— да.

— тебе нужно есть побольше грубой пищи, лучше всего — побольше зеленого лука.

— ты думаешь?

— ага.

я наклонился, схватил их обоих и крепко стиснул в объятиях, быть может, в следующий раз все будет не так плохо, между тем были беспорядки, пиво, разговоры, литература, а красивые юные дамы ублажали толстых миллионеров, я протянул руку, взял одну из моих собственных ситар, развернул, снял бумажную полоску, впихнул сигару в свою сморщенную, замысловатую физиономию, а потом зажег ее — сигару, плохая литература — как плохая баба: с ней почти ничего нельзя поделать.

Я убил человека в Рино

Буковски плакал, когда Джуди Гарленд пела в зале нью-йоркской филармонии, Буковски плакал, когда Ширли Темпл пела «В моем супе печенье в форме зверюшек»; Буковски плакал в дешевых ночлежках, Буковски не умеет одеваться, Буковски не умеет разговаривать, Буковски боится женщин, у Буковски слабый желудок, Буковски полон страхов и ненавидит словари, монахинь, мелочь, автобусы, церкви, парковые скамейки, пауков, мух, блох, фанатиков; Буковски не воевал. Буковски стар и уже сорок пять лет не запускал бумажного змея; будь Буковски обезьяной, его бы взашей прогнали из племени…

мой приятель до того озабочен сдиранием мяса моей души с костей, что едва ли задумывается о собственном существовании.

— зато Буковски очень аккуратно блюет и при мне никогда не ссал на пол.

как видите, я все-таки наделен некоторым шармом, потом он распахивает маленькую дверь и там, в тесной комнатенке, заваленной бумагами и тряпьем, начинает изворачиваться.

— можешь оставаться здесь в любое время, Буковски. только ты никогда не захочешь.

ни окна, ни кровати, но зато ванная рядом, мне там все еще нравится.

— но возможно, тебе придется носить в ушах затычки, потому что я все время слушаю музыку.

— ничего, я уверен, что смогу раздобыть комплект.

мы возвращаемся в его каморку.

— хочешь послушать Ленни Брюса?

— нет, спасибо.

— а Гинзберга?

— нет, нет.

ему просто необходимо, чтобы постоянно крутились либо магнитофон, либо проигрыватель, наконец они наносят мне предательский удар Джонни Кэшем, поющим для ребят в Фол соме.

«я убил человека в Рино, чтоб увидеть, как он умирает».

мне кажется, Джонни пичкает их дерьмом, точно также, как, по моим подозрениям, поступает на Рождество с ребятами во Вьетнаме Боб Хоуп, но это мое личное мнение, ребята надрывают глотки, их выпустили из камер, но у меня такое чувство, будто голодным и угодившим в ловушку людям вместо сухарей швыряют обглоданные кости, я ни черта не чувствую в этом ни храбрости, ни благочестия, людям, сидящим в тюрьме, можно помочь только одним способом: выпустить их оттуда, и только одним способом можно помочь людям, сражающимся на войне, — остановить войну.

— выключи, — прошу я.

— в чем дело?

— это надувательство, мечта импресарио.

— нельзя так говорить. Джонни мотал срок.

— многие срок мотали.

— мы считаем, что это хорошая музыка.

— его голос мне нравится, но в тюрьме может петь только тот человек, который сидит в тюрьме, — это точно.

с нами там еще его жена и двое чернокожих парней, которые играют в каком-то ансамбле.

— Буковски любит Джуди Гарленд. «Где-то за радугой».

— один раз в Нью-Йорке она мне понравилась, у нее душа пела, она была неподражаема.

— она растолстела и спилась.

та же история — люди сдирают мясо, и все без толку, я ухожу немного пораньше, уходя, я слышу, как они опять ставят Дж. Кэша.

я останавливаюсь купить пива и не успеваю войти в дом, как звонит телефон.

— Буковски?

— да.

— Билл.

— а, привет, Билл.

— что ты делаешь?

— ничего.

— а что ты делаешь в субботу вечером?

— в субботу я занят.

— я хотел, чтобы ты пришел ко мне и кое с кем познакомился.

— в другой раз.

— знаешь, Чарли, мне скоро надоест звонить.

— ага.

— ты все еще пишешь для этого грязного листка?

— для чего?

— для этой хипповой газетенки…

— ты ее читал?

— конечно, сплошь жалкий протест, зря теряешь время.

— я не всегда пишу в соответствии с курсом газеты.

— а я думал, всегда.

— а я думал, ты читал газету.

— кстати, что слышно о нашем общем друге?

— о Поле?

— да, о Поле.

— я о нем ничего не слышал.

— ты знаешь, он в восторге от твоих стихов.

— и правильно.

— а мне лично твои стихи не нравятся.

— и это правильно.

— значит, в субботу ты не можешь?

— нет.

— ну что ж, скоро мне звонить надоест, учти.

— ладно, спокойной ночи.

еще один обдиральщик мяса, какого черта им надо? ну ладно, Билл жил в Малибу, Билл зарабатывал деньги писательским трудом — штамповал дерьмовую сексуально-философскую халтуру, битком набитую опечатками и отрывками из студенческих сочинений, — Билл не научился писать, но он не научился и держаться подальше от телефона, он снова звонил, и снова, и забрасывал меня своим мелким грязным дерьмом, я старый человек, но яйца свои мяснику еще не запродал, и это их всех бесило, окончательную победу надо мной они могли одержать, лишь нанеся мне телесные повреждения, а такое могло случиться с кем угодно и где угодно.

Буковски считал Микки-Мауса нацистом; Буковски вел себя как осел в ресторанчике «Барни»; Буковски вел себя как осел в «Колодце Шелли»; Буковски завидует Гинзбергу, Буковски завидует «кадиллаку» 1969 года, Буковски не понимает Рембо; Буковски подтирает жопу коричневой жесткой туалетной бумагой, через пять лет Буковски умрет, с 1963 года Буковски не написал ни одного приличного стихотворения, Буковски плакал, когда Джуди Гарленд… убила человека в Рино.

я сажусь, вставляю лист бумаги в машинку, открываю пиво, закуриваю.

у меня выходит парочка неплохих строк, и звонит телефон.

— Бук?

— да?

— Марти.

— привет, Марти.

— слушай, я только что наткнулся на два твоих последних фельетона, неплохо написано, а я и не знал, что ты так хорошо пишешь, хочу выпустить их в виде книги, их уже вернули из «ГРОУВА»?

— ага.

— они мне нужны, твои фельетоны ничуть не хуже твоих стихов.

— один мой приятель из Малибу говорит, что стихи у меня паршивые.

— пошел он к черту! мне нужны фельетоны.

— они у…………

— черт возьми, он же защищается порнухой! если мы с тобой договоримся, ты попадешь в университеты, в лучшие книжные магазины, когда тебя там узнают, дело будет на мази, им уже надоело то мудреное дерьмо, которым их пичкают веками, вот увидишь, выпустим твои старые и неизданные вещи, продадим по доллару или полтора за книжку и наживем миллионы.

— а ты не боишься, что я буду выглядеть идиотом?

— но ты и так всегда выглядишь идиотом, особенно когда пьешь… кстати, как у тебя дела?

— говорят, у «Шелли» я схватил какого-то парня за лацканы и слегка встряхнул, но, знаешь, могло быть и хуже.

— что ты имеешь в виду?

— я имею в виду, что он мог схватить меня за лацканы и слегка встряхнуть, вопрос престижа, сам понимаешь.

— слушай, не умирай и не давай себя убить, пока мы не выпустим тебя в этих полуторадолларовых изданиях.

— постараюсь, Марти.

— когда выходит «пингвиновская» книжка?

— Стейнджес говорит, в январе, я только что получил корректуру, и пятьдесят фунтов аванса, которые промотал на скачках.

— а нельзя ли держаться подальше от ипподрома?

— когда я выигрываю, вы, ублюдки, помалкиваете.

— и то верно, ну ладно, сообщи мне, что надумаешь насчет фельетонов.

— хорошо, спокойной ночи.

— спокойной ночи.

Буковски — выдающийся писатель; статуя дрочащего Буковски в Кремле; Буковски и Кастро — освещенная солнцем статуя в Гаване, заляпанная птичьим дерьмом, Буковски и Кастро на тандеме мчат свой велосипед к победе — Буковски на заднем сиденье; Буковски копается в гнезде певчих птиц; Буковски стегает хлыстом для тигров девятнадцатилетнюю ретивую мулатку, ретивую мулатку с тридцати восьми дюймовой грудью, ретивую мулатку, которая читает Рембо; Буковски кукует в стенах этого мира и задает себе вопрос, кто стоит на его пути к успеху… Буковски увлекся Джуди Гарленд, когда для всех ее время прошло.