Читаем без скачивания Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили

Опустившись на корточки, Доменико разрыл снег: что-то искал озябшими пальцами... Всю кисть запустил в снег, но желаемого не достиг, засучил рукав и добрался наконец, нащупал под снегом твердое, мерзлое... По­скреб пальцами, ссаднил их... Снял с себя пояс и боль­шой серебряной пряжкой ковырнул землю еще и еще... Медленно встал, распрямился с землею в руке. Однако твердой была, и он размочил ее — зажал с ней в ладонях свою снежную женщину, кривую, нескладную. Закапали серые капли, пятная снег, а в ладони размокла земля, размякла и, зажатая в ней, потеплела как будто...

— Извините, сеньор Дуилио, но я хотел бы заме­тить... Вы всегда указываете, каким следует быть муж­чине, но вы никогда не высказывались о женщине, ни­когда не говорили, какова настоящая, истинная жен­щина.

— Вы слышали?! Вы слышали, что он сказал? — Дуи­лио негодующе огляделся. — Вы только подумайте! Разве не я рассказывал вам скорбную историю о бесподобной, безупречной женщине, великодушно оставившей мужа в целях благополучия того же мужа?..

— Так это ведь ложь, сеньор Дуилио, не обижайтесь, но...

— Как так ложь?! — взорвался Дуилио. — Выходит, лжец я? Где мои...

— Хорошо, хорошо, успокойся, — примирительно сказал Александро. — Успокойся и скажи, просвети, что должно быть прекрасным в женщине.

— В женщине? — Дуилио погрузился в мысли и из­рек: — У женщины три вещи должны быть хорошими: характер, лицо и руконогое тулово.

— Что ж ты именно теперь поскупился на слова? — огорчился Александро. — Хотя и верно все, конечно.

Горсть влажной земли держал Доменико, напитан­ную снегом, намокшую, теплую... Размял и скатал ее грязными пальцами и сначала вылепил тело — непри­глядным получилось, нелепым, потом приделал ей толстые ноги, округлил затем плечи, огладил, выдавил два бугорочка — из глины женщину ваял Доменико... Круто выгнул ей бедра, осторожно приладил руки-обрубки, головку, сгладил неровности, придал ей, сколь­ко мог, красоты и поднял, ухватил ее бережно тремя пальцами — большим, указательным, средним — и огля­дел... И в этой нелепой, кривой, неказистой было что-то влекущее, а Тереза — женщина, настоящая...

— В таком случае, будьте любезны, попытайтесь са­ми! Обратите внимание — я обращаюсь к нему на «вы»! — призвал общество в свидетели Дуилио.

— Мне попытаться? — обрадовался Александро. — Попытаться описать настоящую женщину?

— Да, да. Мы слушаем вас...

— У настоящей женщины... — Александро задумчиво улыбался. — У истинной, подлинной женщины... Начну с ее появления, хорошо? Настоящая женщина ступает бесшумно... безотчетно, конечно, появляется незамет­но...

С глиняной женщиной в руке Доменико все взирал на окно и молил: «Ну открой же, открой...», молил, не от­рывая глаз от зеленой шторы, и тут плеча его легонько коснулись. Обернулся и, смутившись, смешавшись, торо­пливо упрятал фигурку в ладони и стиснул так сильно, что между пальцами выдавил глину, — перед ним стояла Тереза, настоящая женщина, но сейчас — без улыбки, чуть откинув голову, сощурив глаза. Тереза пристально смотрела на него.

Вечерело.

— А когда появится, — едва слышно говорил Алексан­дро, — когда появится и взглянет, сразу даст понять тебе что-то... Настоящая женщина, даже безмолвная, всегда высказывает, выражает что-либо.

— Это как же?

— Даже если посмотришь на нее сзади, все равно су­меешь понять ее — в подлинной женщине все вырази­тельно, говорят ее руки, плечи, затылок, спина...

— Что говорят?..

— То, чего тебе не понять... А уж если лицом повер­нется... о, тогда...

Вечерело, и спокойно смотрели на него темные зе­леные глаза. В руках ее было лекарство — тоже зеленое, темное, цвета глаз... Внезапно, не сводя с него взгляда, обошла окаменевшего Доменико неслышно, неторопли­во. И снова стала лицом к нему, задумчивая, прямая, и заглянула в глаза глубоко, в самую глубь, испугалась, смешалась, шагнула ко входу. Поднялась по трем невы­соким ступеням, тронула ручку... обернулась, снова гля­нула, но по-иному, совсем по-иному... Оробела, казалась испуганной и все же просила войти за ней следом... Оро­бела — и эта минута настала...

— Истинная женщина все умеет сказать глазами, Дуилио, мой благоречивый сеньор. Все даст понять гла­зами, и прежде всего — нужен ли ты ей...

И распахнутой настежь оставила дверь. И внутри бы­ла лестница, узкокрутая, исчезала во тьме... Потянулась рукой к фонарю — занесла над собой, а рукою, держав­шей лекарство, подхватила подол у колена, подобрала мизинцем. По высоким ступеням напряженно, чуть бо­ком поднималась Тереза, поднималась вверх женщина, и фонарь колыхался в руке ее мерно, а за ней в бледном свете, обливая ступени, изгибаясь покорно, темной, мяг­кой волною извивалась накидка, на стене же повторялось таинственно все — тень ее трепетала, гибкая, тонкая, как Тереза сама. Доменико припомнил ее взгляд — оробе­лый — и вмиг одолел три ступени и вскинул глаза: обер­нувшись к нему, смотрела Тереза, но лица ее не было видно, и он растерялся, не знал — подниматься ли даль­ше по лестнице, мучительно-трудной, иль бежать без оглядки. Поняла его женщина — осветила лицо фонарем, и Доменико сразу заметил — по-иному, по-новому, озор­но и разбойно, улыбалась Тереза. Быстро взошла по по­следним ступеням, опустила фонарь возле лестницы на пол. Доменико забрался по уступчиво мягким ступеням и, во мрак погруженный, выплыл на свет. Взял свобод­ной рукою фонарь — другая все так же сжимала смятую женщину-глину — и осмотрелся, потянул носом воздух. В дальнем углу длинной комнаты смутно темнела жен­щина, Тереза.

— И тени лица... — продолжал Александро. — У всего своя тень — у лба, у волос, у носа и губ...

И хотя стояла очень прямая, веки ее были опущены — зелень глаз притемняли ресницы. Занеся фонарь над ее лицом, Доменико напряженно, пытливо смотрел на взор опустившую... Но Тереза вскинула веки и, глянув в упор, смелый взгляд устремила мимо куда-то. За глазами ее проследил Доменико, увидал незнакомые вещи — стол со стулом, сундук и тахту... куклу на полке... стаканы, кув­шины, кувшинчик, и вконец растерялся скиталец. Она же при виде знакомых вещей уверенней стала. Но рука До­менико все держала женщину-глину, уже потеплевшую и взмокшими пальцами смятую снова... Обронил ее, бро­сил и, когда она глухо ударилась об пол, повернулся к Терезе решительно, словно требовал что-то взамен, вместо брошенной, и живая, настоящая женщина так яв­но сломилась, поникла, но тут же расправила плечи, опу­стила глаза, ожидая... И Доменико потер друг о друга два пальца — большой, указательный, ожесточенно, не­терпеливо счищая налипшую глину, и, счистив, снял ими с Терезы накидку, отшвырнул на сундук... Что делать дальше — не ведал... А женщина не открывала глаз, ожи­дала. И внезапно тряхнула высокой прической, распусти­ла ее, и волосы медленно, грузно, черной смолою поплы­ли по шее, как если бы тихо по семи нежным струнам провели большим пальцем, — так плавно стекали по шее... Что делать дальше — не знал он, не ведал... Снова поднял фонарь и, увидев приоткрытые, ждущие губы, разом все понял... А женщина, опустив глаза, откинув чуть голову, стояла, ждала... И припал к роднику Доме­нико, юный скиталец... С фонарем в руках пил из уст ее, и казались уста источником мудрости — все больше и больше постигал, познавал Доменико... На миг ото­рвался, повесил на гвоздь досаждавший фонарь. И те­перь потянуло обнять, но вспомнил — в земле были ру­ки; и, выгнув запястья, так обвил ими женщину и, припав, снова пил и пил... Она все стояла недвижимо, опустив глаза, откинув чуть голову, и Доменико открыл­ся новый родник — нежная впадинка выше ключицы — вожделенный источник утоления жажды, неиссякавший... И он пил из нее, пальцами в глине неумело ища на спине у Терезы застежку, и женщина, не размыкая по-прежнему век, улыбнулась мучительно, сладостно; отстранив его мягко, занесла руки за спину — как пленительно! — и ру­ки расстегнули там что-то, выбрались из рукавов, нырну­ли под платье, и возникли из тесного ворота уже обна­женные, белые, вскинулись, увлекая с собою и платье, прикрыв им лицо. Так постояла в недолгом раздумье, колеблясь как будто, и решилась — встрепенулась всем телом, вольно, упрямо, и легким движением сбросила платье — соскользнуло к ногам и легло на полу тусклым кругом, обвило. И только теперь открыла глаза, раски­нула руки Тереза и ступила ногою из круга, к Доменико шагнула...

— В случае надобности женщина должна уметь быть почтительной собеседницей и внимательной слушатель­ницей, — высказался Дуилио, — но, естественно, должна уметь заслужить и заслуженно высокую, возвышенную похвалу за приготовление полезных блюд...

— М-да... До такого додуматься — руконогое тулово! — вспомнил Александро.

На постели сидела Тереза. Простынею прикрывшись, гибкими пальцами устраняла с бедер преграду — что-то тонкое сняв, сильно пригнулась и с нежным, нежным до дрожи шуршаньем проводила к точеным ступням по упругой стезе и откинулась снова, завела руки за спину, плечи ее приглушенно блестели, и теперь устранила по­меху с груди — два друг с другом скрепленных теплых гнезда...