Читаем без скачивания Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Примечательно, что слово шаром стоит и перед наречием шастом, и после него, входя в оба изобразительных ряда. Четырехчленное сочетание с двойственной и противоречивой мотивацией слова шаром и, по аналогии с ним, слова жаром, с выходящей за пределы литературного языка мотивацией жигом от жгать (вероятно, об укусе змеи), граем от граять (о крике вороны), по существу, представляет собой образец глоссолалии, изображающей нашествие морока, прямо названного в последующем контексте.
Образы движения и звучания актуализируют глагольность слов шагом, шаром, шастом, жаром, жигом, граем, имеющих или допускающих глагольное происхождение. В этих экспрессивных формах соединены значения существительного, наречия и глагола, при этом лексические и грамматические свойства каждой из частей речи не ослабляют, а усиливают свойства других частей речи. Это возможно потому, что окказиональные слова здесь иконичны, а множественные контекстуальные связи и языковые ассоциации, характерные для поэзии Цветаевой, часто делают иконичными и узуальные слова в ее произведениях.
Рассмотренные отглагольные существительные-наречия в большой степени являются знаками звуковых и изобразительных жестов. Еще более отчетливо жестовый характер слова проявляется при употреблении окказиональных существительных мужского рода. Подобные слова, как и многие другие окказионализмы, объединяются в контекстуальные ряды, актуализируя модель словообразования, как, например, в сатирической сказке «Крысолов», в сцене совещания ратсгерров, вынужденных исполнить свое обещание:
Кипяток.
Топотеж.
Раты – в скок,
Герры – в лежь,
Раты – в ик,
Герры – в чих.
– И шутник!
– И жених!
‹…›
Раты – в фырк,
Герры – в верт.
– Ну и франт!
– Ну и ферт!
‹…›
Брови – вверх,
Краска – в нос.
Раты – в перх,
Герры – в чёс.
Раты – в крёхт,
Герры – в чох.
– С нами фохт!
– С нами Бог!
‹…›
Раты – в плёск,
Герры – в хлоп.
– Ну и мозг!
– Ну и лоб!
(П.: 251, 256, 263).
Параллелизм звукоподражательных и кинетически-изобразительных новообразований с наречиями типа вкось, вбок и существительными в смех, в гнев, их отглагольность, экспрессивный характер и односложность обнаруживают в окказионализмах свойства четырех частей речи. Они сохраняют глагольность, приобретают качества существительных, употребляются в функции наречий с экспрессией междометий. Такие слова с первообразной корневой основой (без суффиксов) очень хорошо показывают, что принадлежность слова к какой-либо части речи определяется не словарем, а контекстом, как, собственно, и было на ранних стадиях развития языка. Слова брык, верт, вжим, взмёт, вздрог, взрыд, вмах, глот, звяк, зык, зырк, ик, клёк, крёхт, кряк, ной, ор, перх, плёск, пряд, руб, рык, свёрк, сжим, сплёв, ступ, фырк, хлип, хляст, хлоп, чёс, чёрк, бормот, притоп, прищелк, перебег, переверт, передёрг, перемах, рукоплеск из разных произведений Цветаевой употреблены и как существительные, и как глагольные междометия.
6. Лексико-грамматические разряды
Если границы между частями речи определяются в первую очередь морфологическими и синтаксическими свойствами слов и только во вторую очередь лексической семантикой (ср.: белый – белизна – белеть), то различия между лексико-грамматическими разрядами внутри одной части речи опираются прежде всего именно на семантику означающего и логику означаемого. Связь семантики слова с меняющимися логическими отношениями в членении действительности часто приводит к внутричастеречному проникновению слов одного разряда в другой (например, переходу относительных прилагательных в качественные). Новое видение мира поэтом – а для Цветаевой оно в высшей степени характерно – неизбежно обнаруживается языковыми сдвигами в области грамматических разрядов. Рассмотрим пограничные явления индивидуально-авторского словообразования Цветаевой, наиболее ярко характеризующие межразрядные сдвиги, которые определяются картиной мира этого поэта: абстрактные и конкретные существительные, качественные, относительные и притяжательные прилагательные, глаголы активного и пассивного залога.
а) Абстрактные и конкретные существительные
Столкновение абстрактного и конкретного значения слов может быть основано на существующем в русском литературном языке противопоставлении абстрактного и конкретного в параллельных однокоренных образованиях, старославянских и русских по происхождению (см. анализ слов отвратом и в изглавьи на с. 438).
Абстрагирование лексического значения является условием символизации обозначенной реалии. Нейтрализация абстрактного и конкретного ярко проявляется в обилии форм мн. числа от абстрактных существительных. Выше уже приводились примеры типа ревности, в щебетах, где плюрализация узуальной формы выполняет словообразовательную функцию, а также примеры окказионального словообразования с суффиксами абстрактных существительных непосредственно в форме мн. числа (тишизн, тихостями). В большинстве подобных примеров перенос с номинации понятия на конкретное проявление этого понятия достаточно очевиден, и нет необходимости останавливаться на них подробнее.
В поэзии Цветаевой нашел широкое отражение такой способ устранения границ между конкретным и абстрактным, какой отметил Г. О. Винокур, анализируя язык поэзии В. В. Маяковского: «Каждому из этих двух наиболее общих семантических разрядов имен существительных придаются суффиксы обратного свойства» (Винокур 1943: 67). Чаще всего Цветаева присоединяет уменьшительные суффиксы к абстрактным существительным: воркоток, говорок, рокоток, трепеток, волеваньице, дыханьице, заклятьице, зреньицем, наступленьице, пированьице, причастьицу, странствьице, счастьица, удушьица, шествьице, царствьице.
Уменьшительные суффиксы считаются в лингвистике и словообразующими, и формообразующими (см.: Агаронян 1973: 38). Присоединение таких суффиксов к абстрактным существительным выявляет их словообразовательно-стилистическую функцию. Явление это наблюдается преимущественно в произведениях народно-разговорной и фольклорной стилистики. В народной речи слова с уменьшительным суффиксами не только обозначают «малое и милое» (Аксаков 1880: 63), но и выполняют этикетную функцию в коммуникации: «Эмоциональная лексика может распространяться как на предмет речи, так и на адресата, и на ситуацию общения в целом, придавая ей непринужденную, неофициальную окраску» (Голубева 1984: 6). Приведем несколько примеров из поэмы «Переулочки»:
А звоньба-то отколь? – Запястьица!
А урчба-то отколь? – Заклятьице!
Попытай молодецка счастьица
В переулочках тех Игнатьевских!
‹…›
А еще, молодец, не тупиться!
Али к чаше-идешь-причастьицу?
Прямо в очи глядят, – не застятся
В переулочках тех Игнатьевских!
‹…›
Уж и странствьице –
Любота для глаз!
Шемаханские
Паруса у нас!
‹…›
Еще кланяйся
На восток-ковыль.
Волеваньице,
Дорогая быль –
С памяти!
С памяти!
(П.: 106–110).
В сцене заманивания доброго молодца колдуньей диминутивы ласкового обращения к герою являются в то же время знаками положительных
