Читаем без скачивания Галлант - Виктория Шваб

Оливия вытягивает шею, прислушиваясь: откуда-то доносится ритмичный стук и шорох движущихся в пространстве тел. Кажется, будто это ветер шелестит в ветках деревьев.

Она идет на шум по коридору, затем сворачивает еще в один и оказывается у двойных дверей бальной залы. Той самой, через которую прошла в другом доме, шлепая босыми ногами по инкрустированным полам.

Двери распахнуты, в окна льется серебристый свет полумесяца. Выглянув из-за створки, Оливия видит… танцоров.

Два десятка пар кружатся по зале, и сразу ясно: это не призраки. Не остатки изломанных тел, все их части на месте, они не застряли между тенью и светом.

Это люди. В тусклом серебристом сиянии они кажутся нарисованными серой краской. Одежда, кожа, волосы расцвечены одной бесцветной палитрой, и все же танцоры восхитительны. Оливия наблюдает за ними. Пары сходятся, кружатся, расходятся и сходятся снова, повторяя фигуры танца и все это время двигаясь в тишине.

Раздается стук каблуков мужских туфель и шуршание женских юбок по деревянным полам, шорох перемещающихся по зале тел, но музыка не льется, не слышно приглушенных разговоров между партнерами, только жуткий шепот танца.

И тут доносится первый настоящий звук: равномерный стук пальцев по дереву. Рука отбивает такт. Оливия прослеживает этот «тук-тук-тук» до постамента в передней части залы, где в кресле с высокой спинкой сидит человек.

Человек и не человек вовсе…

Он не призрак, но и на танцоров не похож. Те – словно серый набросок, он же – рисунок тушью. На нем плащ с высоким воротом, волосы черны, как влажная почва, кожа белесая, будто пепел, а глаза…

Его глаза.

Его глаза – безжизненные, молочно-белые глаза Смерти.

Глава восемнадцатая

Тук. Тук. Тук. Тук.

Я пошла за стену.

Тук. Тук. Тук. Тук.

И встретила Смерть.

Тук. Тук. Тук. Тук.

Он постукивает пальцем, танцоры изгибаются и кружатся, и это дурманящее вращение так похоже на скульптуру в кабинете, которую привел в движение легкий толчок.

Человек, который вовсе не человек, выглядит древним, но не старым. Кожа не сморщенная, но тут и там она отслаивается, и под ней проступает гладкая кость, будто камень под облетевшим плющом. Теперь становится заметно, что некоторые части его отсутствуют – не тают в тени, как у призраков, а словно вырезаны.

Сустав пальца. Угол челюсти. В горловине рубашки дыра на месте ключицы. С каждой раны содрана кожа, но, похоже, он не страдает.

Ему просто… скучно.

Краем глаза заметив какое-то движение на постаменте, Оливия отрывает взгляд от незнакомца в кресле с высокой спинкой и понимает, что тот не один.

Его окружают три фигуры, такие же серые, как танцоры, но очерчены темнее, словно рисовальщик сильнее прижал руку к бумаге. Одежда их не похожа на наряды отдыхающей публики, они облачены будто рыцари, разделившие доспехи между собой.

Первый сложением смахивает на кирпич, могучий и крепкий; на плече красуется стальной наплечник.

Второе существо – бесплотное, словно дуновение ветра, прозрачно-тонкое; грудь прикрывает металлическая пластина.

Третья похожа на волчицу, коренастая и сильная; на руке ее поблескивает перчатка.

Они расположились вокруг кресла с высокой спинкой: здоровяк с мрачным лицом за троном, худощавое создание рядом, а коротышка – на корточках у стены. И хоть прислужники явно осязаемы, у них есть лица и одежда, Оливии они напоминают просто тени, отбрасываемые в разное время дня.

Слуги отрешенно наблюдают за танцем, за отстраненными взглядами утомленных, усталых и равнодушных пар, пока их хозяин выстукивает ритм ему одному слышной музыки.

И вдруг он внезапно и резко поднимается со своего трона и спускается к танцующим.

Те расходятся и кружатся, а господин вышагивает между ними, и они, один за другим, умирают. Это не человеческая смерть – нет ни крови, ни криков.

Они просто крошатся и осыпаются, будто лепестки давно увядших цветков, тела обращаются в прах, падая на пол.

Но хозяин дома, похоже, этого даже не замечает. Ему будто бы все равно.

Мертвенно-белые глаза лишь смотрят, как танцоры падают вокруг, оседая безмолвной, жуткой приливной волной, пока не остается единственная девушка.

Ее партнер только что рассыпался, и она смотрит на прах, который покрывает ее платье, и моргает, будто очнулась от чар. Видит вокруг разруху и создание, направляющееся к ней. Лицо девушки, до сих пор носившее маску спокойствия, искажается растерянностью и страхом. Открывается рот в безмолвной мольбе. Монстр подает руку, и танцовщица пятится, но этого мало. Он хватает ее за запястье и тянет к себе.

– Ну же, ну, – негромко говорит хозяин, но в пустом зале царит тишина, поэтому звук разносится подобно раскатам грома. – Я никогда не причиню тебе вреда.

Поначалу девушка ему не верит. Но затем господин увлекает ее в танец, и они изящно кружатся, ступая по праху павших, и с каждым шагом она все больше расслабляется, входит в роль, позволяя хозяину вести, пока страх окончательно не исчезает с ее лица и возвращается спокойствие.

А потом хозяин вдруг останавливается, приподнимает ее за подбородок и спрашивает:

– Вот видишь?

И когда она только начинает улыбаться, говорит:

– Довольно.

Она падает прямо на него, осыпаясь пеплом, и хозяин недовольно вздыхает.

– Ну в самом деле… – бормочет он, отрясая с себя мусор.

Хозяина будто раздражает, что его испачкали. На полу, где стояла танцовщица, сияет что-то пепельно-белое. Сначала Оливия принимает это за клочок бумаги или зернышко, но оно взмывает и прилипает к прорехе на челюсти господина. И тогда Оливия догадывается: это кусочек кости.

Тотчас помещение затапливает новый звук, похожий на грохот или дождь: это кости стучат по полу. Они поднимаются из праха каждого павшего, крошечные фрагменты не больше костяшки пальца, ногтя или зуба. А посреди всего этого стоит хозяин и ждет, пока вздрагивающие осколки притянутся к нему, встраиваясь туда, где слезла кожа.

Словно разбитая чашка склеивается заново. Сотни хрупких обломков возвращаются на фарфоровый бок, узор восстанавливается, и стираются трещины.

Наполовину в ужасе, наполовину благоговея, Оливия смотрит, как белоснежная кожа смыкается поверх костей, как человек, который и не человек вовсе, крутит головой, будто разминает шею, поворачивается на пятках к облаченным в доспехи солдатам на платформе – единственным уцелевшим слугам.

– Кто-нибудь желает потанцевать? – напыщенно вопрошает он.

Те смотрят на него в ответ, у одного взгляд мрачный, у другого – грустный, у третьей – скучающий.

Быстро, словно мерцает пламя свечи, на его лице мелькает выражение