Читаем без скачивания Бегущий за ветром - Халед Хоссейни

Интересно, он всем своим пациентам вворачивает насчет этой самой «мочеполовой»?

— Как нам, оказывается, повезло! — саркастически произнесла Сорая.

Доктор неестественно засмеялся и вручил мне пластиковую банку, а Сорае — направление на стандартный анализ крови. Мы обменялись рукопожатием.

— Занимайте свои места, — напутствовал нас врач.

Все обследования я прошел «на ура».

А вот на Сораю обрушилась целая лавина разных лабораторных мучений: базальная температура тела, моча на все что угодно, кровь на все мыслимые гормоны, нечто, именуемое «мазок из шейки матки», и опять кровь, и снова моча. Сорае пришлось пройти «гистероскопию»: доктор Розен вставил ей в матку телескоп и все тщательно осмотрел.

— Мочеполовая чистая, — констатировал он, сдирая с рук резиновые перчатки.

Провалиться тебе с твоей «мочеполовой»!

Долго ли, коротко, но все исследования были проделаны, процедуры соблюдены, и доктор объяснил нам, что ребенка-то мы зачать не можем, а почему — непонятно. И это довольно-таки распространенное явление. «Необъяснимое бесплодие» называется.

И к нам стали применять разные терапевтические методы. Лекарство называлось «Кломифен», мы пили его на пару. Сорая прошла курс инъекций пролана «А». Когда это не помогло, доктор Розен порекомендовал нам искусственное оплодотворение. На этот счет мы получили вежливое письмо из местной «Организации поддержки здравоохранения», которая желала нам всего наилучшего и печально констатировала, что не в состоянии оплатить расходы.

Тогда на экстракорпоральное оплодотворение был потрачен аванс, который я получил за роман. Процесс оказался длительным, сложным, нудным и ни к чему не привел. Убив многие месяцы на высиживание в приемных и чтение журналов вроде «Домашнего очага» и «Ридерс дайджест», на снимание-надевание бумажных одноразовых халатов и долгое пребывание в ледяных смотровых кабинетах под ярким светом неоновых ламп, на унизительно подробные разговоры с совершенно посторонними людьми о нашей сексуальной жизни, на уколы, мазки и баночки для мочи, мы вернулись к доктору Розену с его поездами.

Дело было в марте 1991 года.

Доктор побарабанил пальцами по столу и в первый раз произнес слово «усыновление».

Всю дорогу домой Сорая проплакала.

В конце недели мы отправились в гости к родителям жены и рассказали им последние новости.

Разговор происходил на заднем дворе. Мы сидели на раскладных стульях и в ожидании, пока на решетке зажарится форель, попивали йогурт дуг. Хала Джамиля только что полила свои розы и недавно посаженную жимолость, аромат цветов смешивался с чадом рыбы. Теща то и дело наклонялась к Сорае, гладила дочь по голове и повторяла:

— Все в руках Господа, бачем. Может быть, все еще уложится.

Сорая даже не поднимала на нее глаза. Вид у жены был измученный.

— Врач сказал, мы можем усыновить ребенка, — пробормотал я.

При этих словах генерал беспокойно пошевелился и прикрыл гриль крышкой.

— Это доктор так выразился?

— Он сказал, это один из вариантов, — пояснила Сорая.

Мы с ней уже говорили об усыновлении и дома, и в машине по пути сюда.

— Знаю, это глупо и без смысла, — сказала мне Сорая, — но я ничего не могу с собой поделать. Я всегда мечтала, как возьму на руки существо, в жилах которого девять месяцев текла моя кровь, и однажды с удивлением и испугом узнаю в его глазах, в его улыбке себя или тебя. А без этого… я не права, да?

— Нет, все верно.

— Это очень эгоистично с моей стороны?

— Вовсе нет.

— Потому что если ты настаиваешь…

— Даже не собираюсь. Какое может быть усыновление, если мы сами сомневаемся? Разве мы сможем полюбить чужого ребенка?

Сорая прижалась щекой к боковому стеклу и молчала до самого дома родителей.

Теперь за дело взялся генерал.

— Бачем… это усыновление… не для нас, афганцев.

Сорая устало посмотрела на меня и вздохнула.

— Во-первых, ребенок вырастет и захочет узнать, кто его настоящие родители, — продолжал тесть. — И нельзя его за это осуждать. Порой они уходят из дома, где их вырастили, на поиски тех, кто дал им жизнь. Голос крови — страшная сила, бачем, не надо об этом забывать.

— Я не хочу больше об этом говорить, — сухо произнесла Сорая.

— Я буду краток. — Судя по взволнованному тону, генерал нацелился на небольшую речь. — Вот возьми хотя бы Амир-джана. Все мы прекрасно знали его отца, я был наслышан про его деда и прадеда, да что там, вся его родословная налицо. Потому-то, когда его отец — да покоится он с миром — пришел сватать сына, я не колебался ни секунды. И, поверь мне, его отец не стал бы просить твоей руки, если бы не знал, кто были твои предки. Кровь — могучая сила, сила, бачем, и вы не знаете, чью кровь принесет в ваш дом усыновленный. Для американцев все это неважно — они женятся по любви и не принимают в расчет ни доброго имени семьи, ни происхождения. Им легко брать в семью чужих детей. Ребенок здоров — и слава богу. Но мы-то не американцы, бачем.

— Наверное, рыба уже готова, — сказала Сорая.

Генерал остановил на ней свой взор и потрепал по коленке:

— Радуйся, что у тебя хорошее здоровье и хороший муж.

— А ты что скажешь, Амир-джан? — спросила Хала Джамиля.

Я поставил свой стакан на оконный карниз к горшкам с геранью.

— Я, пожалуй, соглашусь с генерал-сагибом.

Тесть величественно наклонил голову и направился к грилю.

И Сорая, и генерал высказывались против усыновления. Мне тоже был не по душе приемный ребенок, хотя и по своим причинам. Как видно, судьба надумала лишить меня радости отцовства за прегрешения. Как я мог противиться справедливому приговору?

— Может быть, все еще утрясется, — говорила Хала Джамиля.

А может, уже утряслось. Только не в мою пользу.

Через несколько месяцев весь мой аванс за второй роман ушел на первый взнос за дом. Хоромы с двумя спальнями, возведенные еще в викторианские времена, находились в Сан-Франциско (район Бернал-Хайтс). Остроконечная крыша, паркетный пол, крошечный дворик с деревянным помостом и пожарным колодцем… Генерал помог мне покрыть лаком помост и покрасить стены. Хала Джамиля причитала, что до нас теперь добираться больше часа, а ведь ее любовь и поддержка так нужны Сорае. Ей и в голову не приходило, что чрезмерная материнская любовь и опека и заставили дочь поселиться подальше.

Ночью, лежа с открытыми глазами рядом с мирно посапывающей Сораей, я слушал, как поскрипывает на сквозняке входная дверь, как стрекочут во дворе сверчки, и остро чувствовал всю пустоту бездетности. Она теперь всегда была с нами, в грусти и в веселье, даже любовные ласки были пропитаны ею. А уж поздней ночью она просто лежала между нами.

Совсем как грудной младенец.

14

Июнь 2001 года

Я положил телефонную трубку на аппарат и застыл. Только когда Афлатун неожиданно гавкнул, я понял, как тихо вдруг стало в доме. Это Сорая выключила звук у телевизора.

— Ты какой-то бледный, Амир.

Жена, прикрыв ноги одеялом, полулежала на диване (нам его еще ее родители подарили), голова Афлатуна покоилась у нее на груди. Одним глазом Сорая смотрела выпуск новостей, другим проверяла сочинения учеников, которым назначили дополнительные летние занятия, — в этой школе она работала уже шестой год. Спихнув собаку, жена села. Афлатуном нашего кокер-спаниеля назвал генерал (так на фарси звучит имя древнегреческого философа Платона). Тесть уверял: в черных блестящих глазах пса сокрыта бездна мудрости. Если, конечно, присмотреться.

За прошедшие десять лет лицо у жены слегка располнело, появился намек на второй подбородок, бедра немного расплылись, в иссиня-черных волосах показалась седина. Но она оставалась принцессой. Нос с легкой горбинкой, изысканной, словно старинные арабские письмена, брови, будто два крыла, были все те же.

— Ты какой-то бледный, — повторила Сорая, выравнивая стопку тетрадей на столе.

— Мне придется съездить в Пакистан.

Она распрямилась:

— В Пакистан?

— Рахим-хан очень болен. — Словно ледяные пальцы стиснули мне сердце при этих словах.

— Друг и партнер Кэка-джана?

Сорая и Рахим-хан никогда не встречались, но я много рассказывал ей о нем.

Я кивнул.

— Сочувствую тебе, Амир.

— Мы были очень близки. Единственный мой друг среди взрослых.

И я описал Сорае, как Баба и Рахим-хан пили чай в кабинете и как потом курили у окна, а легкий ветерок, насыщенный ароматом роз, играл с сигаретным дымом.

— Ты когда-то уже мне это рассказывал, — вспомнила Сорая. — Ты надолго уедешь?

— Не знаю. Он хочет меня видеть.

— А как насчет…

— Никакой опасности нет. Все будет хорошо.