Читаем без скачивания Савва Морозов: Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

Железнодорожный телеграф отстучал: быть управляющему на станции Фастово! Там менялись паровозы, так или иначе, остановка. Свита во главе с министром высыпала на перрон поразмяться. Государь задержался, допивая кофе, глядел в окно. Свита окружила молодого чернявого человека в форменных тужурке и фуражке. Посьет что‑то ему выговаривал, тот отрицательно качал головой. Император был в бешенстве, самолично даже раму приподнял — при его‑то силище поиграть мускулами было одно удовольствие. А на перроне речи — какие речи!

— Вам приказывают, — возвышал голос Посьет, — везти императорский состав по привычному графику!

— Но, адмирал! — ссылкой на морские чины отвергал инженер его право судить о железных дорогах. — Я категорически отказываюсь принимать на себя ответственность за жизнь государя!

— Как вы смеете?

— Смею, ваше превосходительство. Я отвечаю за железную дорогу, вверенную моему попечению. Если поезд будет идти с прежней скоростью, катастрофа неизбежна.

— Вот как! Вы пророчите?

— Не пророчу, предупреждаю.

— Но в Европе ходят же поезда, инее нашей телячью скоростью!

— В Европе шпалы металлические, а под шпалами хорошо промытый гранитный балласт. У нас же — шпалы сосновые, даже не промасленные, и брошены прямо на песок. На песочек, господин адмирал!

Этот чернявый хлыщ в грош не ставил своего министра!

Император спустился на перрон, подумав: «Уж не еврей ли? Сказывали мне, и председатель правления этой дороги. как его. Да, Блиох, тоже еврей. Уже и царским поездом командуют!»

Еще на подходе по своей природной простоте император зычно ворвался в спор:

— Кто вас, молодой человек, дерзости учит? Не те ли инсургенты, что и моего отца убили? Дерзить?.. Я на других дорогах с полным русским ветерком катаюсь — и никто мне не сбавляет скорость. А здесь? Да тут просто дорога жидовская!

— Дорога, ваше величество, в полном порядке — это что касается организации движения. Но я уже говорил господину адмиралу о слабости полотна. А состав перегружен. Он не может идти со скоростью легкого курьерского поезда, его тащат два тяжелых товарных локомотива, они неизбежно выворотят рельсы. и будет крушение.

Император не мог дальше выслушивать эту ахинею и кивнул Посьету:

— Разберитесь в своем хозяйстве. А пока дайте мне полный зеленый!

Для управляющего это было смерти подобно.

Но пока министру некогда было увольнять — назначать начальников дорог — государев поезд ревел — гремел как ошалелый медведь. По огрузлости он был под стать государю. К двум паровозам прицеплен вагон электрического освещения. Мастерские, на случай какой поломки. Вагон министра путей сообщения адмирала Посьета. Вагон прислуги. Кухня. Буфетная. Столовая. Вагоны великих княжон, государя и императрицы. Далее цесаревич Николай Александрович со своей свитой. А еще и канцеляристы едут. И придворные дамы в особом вагоне. Наособь — конвойные, багажные. Целая армада по долам, по горам!

Под этот грохот обед в походной столовой шел своим чередом. Он продолжался не первый уже час. Куда спешить? Император любил прохаживаться во время обеда. Он во всем привык слушаться свою Минни, которая для других была, конечно, Марией Федоровной, но маленькую поблажку уже давно выторговал — межобеденный моцион.

Императрица понимала: такому грузному человеку не мешает поразмяться. Даже во время обеда, Венценосный супруг церемонно шел в тамбур, чтобы покурить. Его удобные, никогда не снимаемые сапоги тяжело шлепали по коврам вагона. Что ж, ноги болят, сапоги должны быть просторные.

Минни любила супруга, Минни супруга жалела. Все придворные щеголяют в отличнейшем опойковом хроме, а он как истый солдат в обычных сапогах вышагивает. Минни, конечно, не знала, что в подкладке этих сапог добрыми сапожниками были устроены потайные карманы — по доброй же фляжке коньяку вмещали. Вот после третьего или четвертого променада и стало что‑то Александра Александровича заносить на сторону. Она хотела уже слуг позвать, но тут из кухни возвестили:

— Гурьевская каша!

Граф Гурьев, прославивший себя сладкой, по особому рецепту сотворенной кашей, был большим гурманом. Император Александр Александрович гурманом не был, но тайная коньячная фляжка в сапоге и приторная каша у него как‑то удачно сочетались. Он только что вернулся из тамбура и неизбежное амбре, которое вдруг своими нежными ноздрями почуяла Минни, торопился замазать спасительной кашей, и лакей уж нес к этой каше сливки, как...

...вагон заходил ходуном...

...качка, как на черноморской яхте в страшнейшую бурю...

...грохот и треск...

...вагон слетел с колес...

...всё вверх дном, кувырком, не понять, где пол, где потолок...

...где визжащая Минни...

...где многочисленная свита... Свита, черт ее держи?!

Но рухнувшую крышу пришлось держать своими ручищами самому императору, в то время как из‑под обломков неслись стоны и крики:

— Погиба-аем!..

— Спасите!..

— Нога, нога!..

— Где моя собачка. Собачка?

— За чьи грехи нас?..

Император вылез из‑под обломков и со свойственным ему спокойствием сказал:

— За мой грех. Я не поверил дерзкому железнодорожнику. Как его? Витте?

Лакей, несший сливки, был убит наповал. На кухне и в буфетной прислугу ошпарило кипятком и почти всех передавило. Железнодорожного министра Посьета изрядно помяло. Сильно пришибло и дочку Ксению.

Состав разобрали, уцелевшие вагоны без всякого чинопочитания сцепили, погрузили раненых и убитых. Господи, их было множество! Покалеченный императорский поезд, как с поля битвы, двинулся к Харькову.

Помятый железнодорожный министр отлеживался в одном из купе, стонал и плакал. При виде императора он произнес, как заклинание:

— Ну, я с этим разберусь, разберусь!..

Император сухо ответил:

— Я сам разборы учиню. Комиссия! Пусть она доложит лично мне о причинах аварии.

— Мне председателем, ваше величество?

Император без раздумий решил другое:

— Нет, адмирал. Председателем комиссии назначаю того дерзкого железнодорожника. Да, Витте!

Витте вскоре был назначен начальником Департамента железных дорог вместо адмирала Посьета, тоже на правах министра. А потом и министром финансов стал, любимцем Александра Александровича.

Вот этот человек и сошел сейчас по ступенькам министерского вагона, застланного алым ковром. В нем мало что осталось от прежнего прыткого железнодорожника, который посмел дерзить самому государю. Огрузнел, налился мощью и важностью и уж никто бы, даже новый государь, не посмел дразнить Витте евреенком. Его покровитель, Александр III, в бозе почил — после всех железнодорожных и коньячных катастроф, а наследник Николаша, ехавший тогда вместе с отцом и даже не ушибленный (ушибло‑то и сделало навеки горбатенькой сестрицу Ксению), наследничек, хоть и малого росточка, унаследованного от матери, стал в гигантский рост своего отца: императором Николаем II. По обычаю предков ему предстояло короноваться в Первопрестольной. Собственно с тем и прибыл сюда министр финансов. Дело‑то предстояло нешуточное — хлопотливое, шумное, а главное, денежное. Казна казной, но следовало и московских толстосумов потрясти.

Витте церемонно шел навстречу Морозову, видя, что сам он не спешит юлить перед ним. Дважды переступил с ноги на ногу, только и всего.

— С прибытием, Сергей Юльевич, в Первопрестольную.

— Со встречей, Савва Тимофеевич.

Они суховато поздоровались, но уже знали, что придется жить вместе и даже дружить. Если можно назвать дружбой государственную необходимость.

— Не возражаете, Сергей Юльевич, если знакомство с Москвой начнем в домишке Морозова?

— Домишко! Из Петербурга глаз видит. Ну-ну, Савва Тимофеевич, посмотрим из гостеприимной близости. Как откажешь такому человеку?

— Никак нельзя, — оставил Морозов за собой последнее, несколько насмешливое слово.

Витте пришлось уже до просьбы опуститься:

— Не возражаете, если мы и барона Рейнбота прихватим с собой? Министру финансов нельзя без свиты. А ну как ограбить вздумаете?

Шутка шуткой, а дал все же почувствовать разницу между купцом и министром. Бравый генерал, уже собиравшийся кликнуть извозчика, тут же подошел и вторично поклонился — они еще на первых порах были представлены друг другу.

Просторное летнее ландо прекрасно приняло троих, отнюдь не худеньких, мужчин. Пара рысаков сорвалась уже с места, когда Савва простодушно вспомнил:

— Вот залутошился! А ротонда‑то, построенная для встречи государя, совсем рядом. Как не посмотреть?

Собственно, это строение в Петербурге назвали ротондой, а на самом‑то деле — роскошнейший вокзал — павильон на Каланчовке, чтобы государю, едущему на коронацию, не плутать со всей громаднейшей свитой по переходам Николаевского вокзала. Поезд подгонят на пути, прежде бывшие запасными, и пожалуйте — по красным коврам прямо на отдельный перрон, а там и к экипажам, которые подадут с другой, уличной, стороны. Савва Тимофеевич Морозов, глава московского купечества, немало побегал и покричал на своих прижимистых толстосумов, прежде чем собрали необходимую, очень немалую, сумму на строительство вокзального павильона. Да и то после того, как сам бросил на стол громадные тыщи, а за ним и родичи: братец Сергей Тимофеевич, шурин Карпов — по внушению сестрицы Анны, богатей Крестовников, женатый на другой сестрице — Юлии Тимофеевне. Куда было деваться после таких примеров? Павильон отгрохали на славу.