Читаем без скачивания Загадки княжны Таракановой - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Князь Филипп Фердинанд Шлезвиг-Гольштейн-Лимбург, литовский гетман Огинский, маркиз де Марин, французский министр Шаузель…
«Ну разве эти бредни удовлетворят матушку? А мне опять донесение писать…»
– Послушайте, – устало начал князь, – я увещеваю вас раскройте, кто вы? Кто внушил вам мысль принять на себя царское имя?.. Вы же видели, чем кончается запирательство. А ведь существуют еще крайние меры… У нас с вами два исхода: или мы о вас все узнаем, или вы все узнаете о наших «крайних мерах»…
– Я сказала все. И не только мучения, но и смерть не заставит меня отказаться от моих показаний!
Князь только скептически покачал головой.«Ох-хо-хо! Я-то знаю, как отказываются, да еще какие люди… Не тебе чета, милая красавица…»
И сказал, стараясь быть суровым:
– Ну что ж, при таком упрямстве вряд ли можно ожидать помилования…
В ответ она только закашлялась.
– И все-таки передайте Ее величеству: я жду, когда она со мной поговорит.
Князь только махнул рукой и вышел из помещения. Сказал ожидавшему его коменданту:
– Допустите к ней служанку, выведите солдат из камеры и кормите со своего стола. – И прибавил, будто оправдываясь: – А то долго не протянет. И правды не узнаем.Екатерина: «Кто она?»
Москва, Коломенское, девять утра.
Екатерина беседует с князем Вяземским. Это их обычная утренняя беседа. Беседа «исполнительного» человека с императрицей: она говорит, а князь Вяземский молча кивает или издает восхищенные восклицания, вроде: «Ну, точно, матушка! Точно так, матушка государыня!»
Екатерина говорит:
– Вместо покаяния она громоздит ложь на лжи. Да и князь хорош! Она открыто водит его за нос. А он серьезно нас спрашивает, можно ли по просьбе разбойницы обратиться за выяснением ее жизни чуть ли не ко всей Европе. Эта интриганка хочет нашими руками известить о своем положении весь мир.
– Совершенная правда, Ваше величество.
– А князь не понимает. Или он действительно потерял голову, или он дурак. Напишите ему: мы-де сора из нашей избы в Европу выносить не привыкли… И пусть продолжает выяснять, кто сия каналья на самом деле и кто подучил ее преступным действиям?
Князь Вяземский проникновенно кивал.
– И еще: пусть он объявит сей лгунье, которая опять просит у меня аудиенции… Смеет просить… Что я никогда!.. Никогда!.. НИКОГДА ЕЕ НЕ ПРИМУ, ибо мне известны и преступные ее замыслы, и крайняя ее лживость.
Она позвонила в колокольчик Вошел все тот же обольстительный секретарь Завадовский.
– Сейчас, мой друг, – обратилась она с мягкой нежностью к молодому человеку, – мы будем писать письмо князю Александру Михайловичу Голицыну.
Молодой человек восторженно улыбается императрице.
Голицын: «Кто она? Кто она? Кто она?»
Санкт-Петербург, дворец Голицына.
Князь закончил читать письмо императрицы.
– Ох-хо-хо, – вздохнул Голицын, – опять придется ее на хлеб и воду!
Целый месяц бился в заколдованном кругу бедный князь – то отменял строгие меры, то применял. И все с ужасом ждал, что императрица велит принять «крайние меры», и тогда арестантке придет конец, и так и не выяснит он правды. Но Екатерина к «крайним мерам» отчего-то не прибегала. Вместо этого из Москвы забрасывали его бесконечными повелениями.
«Со второй половины июля матушку вдруг начал интересовать лишь один вопрос: кто она, сия женщина, на самом деле?»
Раннее утро, князь мирно спит в своей опочивальне. Входит камердинер князя, осторожно будит своего господина:
– Ваше сиятельство… Срочная депеша. Из Москвы. Велено разбудить…
Старый князь спросонок читает депешу:
– «Милостивый государь! Ее величеству через английского посланника донесено, что известная самозванка есть тракгирщикова дочь из Праги. Сие обстоятельство, мы надеемся, к обличению обманщицы послужит. И вы немедля должны использовать его. И то, что откроется, Ее императорскому величеству тотчас донести. Генерал-прокурор князь Вяземский».
Хохочущее лицо Елизаветы.
– По-моему, князь, вы сошли с ума!.. Так и передайте тем, кто снабдил вас этой чепухой.И опять раннее утро в опочивальне князя Голицына. И опять его почтительно будит камердинер:
– Ваше сиятельство, депеша от императрицы.
И опять спросонок с трудом читает бедный князь:
– «Адмирал Грейг имеет подозрение, что распутная лгунья – полька. Вы можете в разговорах с ней узнать незамедлительно, на самом ли деле она есть польская побродяжка…»
И опять камера. И опять умирающая от хохота Елизавета.
– Из-за этого вы разбудили меня?! Чтобы сообщить этот вздор?!И опять дворец Голицына. И опять его будит растерянный камердинер с очередной безумной депешей в руках.
«Я понимал, что матушка начала сильно нервничать, но что я мог поделать? Молчала разбойница! На этот раз матушке сообщили, что, по слухам из Ливорно, самозванка есть итальянская жидовка».
Сидя на кровати, полусонный князь дочитывал письмо императрицы: – «И скажите: коли в этот раз она опять не признается в правде, и не послушает наших монарших слов, и вместо признания будет продолжать свои бредни, мы тотчас отдадим ее в распоряжение суда и решим дело по справедливости и суровости установленных нами законов».
Раннее утро. В камере Елизаветы князь Голицын и Ушаков.
– Значит, еврейка? – усмехается Елизавета. И, помолчав, вдруг добавляет: – Передайте императрице, что я не могу и на этот раз принять ее предложение.
– Какое предложение? О чем вы смеете говорить, сударыня?
– А вы до сих пор не поняли? Императрица в который раз делает мне предложение: коли я соглашусь на одну из этих глупостей и признаю себя дочерью трактирщика или еврейкой, я думаю, что мне даже предоставят свободу.
– Не записывай это, болван, – прохрипел князь Ушакову.
– Но передайте вашей государыне: никаких предложений. Только аудиенция. Без нее ничего не будет. Личная встреча.
– Ох, накличете вы, сударыня… Да за такие речи завтра же «крайние меры» последуют.
– Не последуют. Никаких «крайних мер» не будет, – вдруг усмехнулась Елизавета. – Ибо хозяйка наша боится, что при «крайних мерах» я тотчас скажу то, что знаю. Не выдержу и расскажу. А она не хочет этого услышать. Она так не хочет этого услышать, что боится даже встречи со мной… А хочет она, чтоб я только признала, что ничего не было. Была лишь безумная лгунья, всклепавшая на себя чужое имя.
– Опомнитесь, сударыня, еще раз увещеваю. И когда опомнитесь, мы разговор продолжим.«А ведь и вправду как все странно! Государыня грозит, а «крайних мер» не следует… Неужто?..»
Голицын и комендант Чернышев шли по двору Петропавловской крепости. Холодное летнее петербургское солнце горело на золотом шпиле…
– Нервна очень и кашляет… Ох, не протянет!
– Так ведь почему нервна она?.. – усмехнулся комендант. И, подмигнув, прибавил: – Неужто не догадались, Ваше сиятельство?
– Да ты что?
– Жена моя первая поняла. А вчера и лекарь подтвердил.
– Только этого недоставало! – всплеснул руками князь.Орлов: Дым отечества
В Москве, в Коломенском дворце, Екатерина принимала графа Алексея Орлова.
– Рада тебя видеть в отечестве, Алексей Григорьевич, накануне празднеств наших. Велика твоя доля в победе. Надеюсь, по заслугам и оценила.
– Приношу тебе рабскую благодарность за великие твои милости, матушка!
– Брат твой Григорий в Петербурге в полном здравии, и, надеюсь, скоро его увидишь. Вот и послы иностранные с изумлением отмечают, что вновь он у нас в полной милости. Не понимают, что никогда не забуду услуг вашей семьи нам и отечеству.
– Рабы твои до смерти.
– Знаю.
– Надеюсь, что усердие свое я тебе доказал, когда разбойницу к тебе доставил, – чуть усмехаясь, говорит граф.
– Оно и видно, – пришел черед пошутить императрице. – Лекарь говорит: тяжела она… Впрочем, сия развратница со всей своей свитой, говорят, жила?
Орлов молчал.
– И притом, – вдруг взрывается Екатерина, – смеет нам писать, настаивать на свидании. Объявляет, что может сообщить нам нечто важное. – И совсем уж насмешливо закончила: – Как ты думаешь, Алексей Григорьевич, что она хочет нам такого важного сообщить?
– Уж не знаю, матушка государыня. Но совсем не то, что нашептывают тебе, матушка, друзья мои здешние. Я перед тобой чист: заманил и привез. Как обещал.
– Граф, ты с ней в полной откровенности был… Кажется, так?.. – продолжала насмехаться императрица. – Ну, и кто же она?
– Да, хороши слуги у тебя, коли до сих пор не выяснили!
– Так помоги им.
– Ан не могу, – улыбается граф. – Я отписал: не сказала. Все сказала, – продолжал он, в упор глядя на Екатерину, – и как любит, сказала. А уж она говорить умела… Молода да хороша. Так, что забыть нельзя.
– И ей тебя тоже. До смерти, – усмехнулась императрица. – И все-таки, граф, что по сему поводу думаешь?
– Сначала я решил, что побродяжка. Плетет басни свои… Но как-то ночью… Ночью… – повторил он, глядя на Екатерину.
