Читаем без скачивания Любовь и доблесть - Петр Катериничев

– Ты сошел с ума! По такой дороге!

– Технарь, ты определись, чего ты больше боишься! – рявкнул в ответ Олег.

– Своих сослуживцев, пардон, товарищей по работе, или – езды по шоссе!

– Это все безумие... безумие.

– Философствовать, умник, будешь на покое, – процедил Олег, бросив взгляд в зеркальце. – Наводка на дипломатное авто, как и на Дашу, – тоже твоя, поэтому – лучше не зли меня, академик!

Данилов, сцепив зубы, внимательно следил за дорогой. «Крузер», сначала приотставший, потихонечку нагонял. Он шел ходко, уверенно и тяжело. Шоссе здесь было ровным, как стрела. Под колеса стелилась слегка выщербленная бетонка; длина ее была достаточной для взлета не только истребителей-перехватчиков, но и дальних бомбардировщиков. Шлам, покрывавший бетонку в лучшие времена, давно стерся; время от времени мелкие камешки со свистом впивались в днище и машина, казалось, обиженно замирала. Ну-ну, милая, не все по автобанам шустрить, нужно иногда и простушкой пошуршать по нашим затертым трактам!

Олег потихоньку сбрасывал скорость, внимательно наблюдая за преследователями. До них оставалось метров десять-двенадцать. «Крузер» приветливо-издевательски помигал фарами. Этот даже обгонять не станет, поддаст легкомысленную итальянку бампером, и закрутит она на мокром шоссе грациозный и грустный вальс-бостон...

Дорога пошла под уклон. Олег вдохнул, выдохнул и – «отпустил вожжи».

Легкая машина понеслась стрелой. «Крузер» резко отстал, взъярился, взревел турбинами и – ринулся следом.

– Тут ограничение скорости... Знак,. – безучастно-механическим голосом сообщил примирившийся со злою судьбой Корнилов. – Дальше...

– "Резкий поворот и косого-о-ор", – едва слышно напел Олег. – О чем и мечталось.

– Вы самоубийца, – устало констатировал Корнилов. – «Крузер» тяжелее, он, может, еще и удержится, а мы... Мы улетим. Навсегда. Ну что ж... – Он закрыл лицо ладонями и зашептал с подвыванием, истово, словно заговор:

– "Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой..."

Данилов промолчал. Скорость росла. Голос Корнилова Олег воспринимал отстраненно, словно был уже в другом мире. Гигантская доза адреналина пенила кровь, превратив его в этот момент в готового к броску хищника. А в голове звучало, повторяясь как эхо: «...он плевался словами молитвы неизвестным французским богам...»

Данилов бросил взгляд в зеркальце. «Крузер» нагонял.

– А ты азартен.

Автомобиль выскочил к повороту, Олег закусил губу, дернул рулем и отжал тормоз. Легкую машину вынесло на встречную и закружило по мокрому асфальту под щемящий визг сжигаемых покрышек. Водитель «крузера» догадался о ловушке, но скорость гасить было поздно. Он попытался провести похожий маневр, но грузный автомобиль развернуло неловко, боком, и поволокло к откосу. Проломив хлипкое ограждение, «крузер» тонным снарядом вылетел с дороги, накренился еще в полете... Автомобиль несколько раз перевернуло на склоне, пока с хрустом не опустило на крышу.

«Эскорт» тоже сбросило с дороги на обочину, только с другой стороны. Олег посидел неподвижно, порыскал пачку, бросил в рот сигарету, откусил и выплюнул фильтр. Некоторое время он нашаривал рукой зажигалку, пока не почувствовал во рту вкус жеваного табака: зубами он истер сигарету почти до половины. Вышел из машины, сплюнул вязкую массу, с удовольствием вдохнул полной грудью напитанный запахами сосновой смолы воздух.

С другой стороны из машины выпал Корнилов. Его выворачивало наизнанку.

Шоссе оставалось пустынным. Олег перешел дорогу, протрусил метров тридцать, поглядел вниз. Тяжелый «крузер» лежал под косогором вверх колесами, как перевернутый на спину динозавр, основательно подмяв под себя находившуюся в салоне компанию. Услышав приглушенные стоны, Олег начал спускаться к поверженному «голиафу», скользя по мокрой траве. Какое-то невнятное шипение заставило его замереть на месте; тело отреагировало раньше разума, Данилов ничком упал на землю, прикрыв руками голову. Ухнуло, обдав испепеляющим Жаром так, что стало трудно дышать, следом громыхнуло несколько настоящих взрывов, перекрывших скрежет разрываемого металла и разметавших оранжево-белое пламя в тусклой сырой ночи.

Глава 28

Когда Олег поднял голову, то увидел лишь обгорающий остов автомобиля и под ним – что-то черное, обугленное.

– "Нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас, и залпы ба-а-ашенных орудий в последний путь проводят нас..." – услышал он хриплое сипение Корнилова. Тот сидел на краю откоса с плоской четвертинкой «Хеннеси» в руке; развернутый пергаментный квадратик с кокаином был пуст, и теперь инженер догонялся спиртным. В емкости плескалось на донышке.

Олег глянул на дымящийся, разметанный остов, медленно поднялся по скользкому откосу, достал из кармана сигареты, обломил фильтр, прикурил, затянулся, выдохнул:

– У них что с собою, баллон с газом был?

– А пес их знает, что у них было. Но граната – точно.

– Граната была «вторым номером» программы. Сначала рванул газ.

– Пиротехника – это наука, – назидательно провозгласил Корнилов, туманно взирая на Олега.

– Ты где спиртное добыл, умник?

– В бардачке нашей иноземной профурсетки. И совесть моя чиста. На войне – как на войне. Хочешь?

– Нет.

– Ну да. Герои сыты дымом погребальных костров.

На лицо Корнилова пала тень неземной печали.

– Знаешь, куда я сейчас хочу, герой? В какой-нибудь провинциально-захолустный дурдом. Где меня никто не найдет. Сойду я за психа?

Олег, занятый своими мыслями, пожал плечами.

– Сойду! Буду тихохонько сопеть в две дыры, кушать таблетуськи и подпускать шептунов, чтобы теплее спалось. Глядишь, в санитары выбьюсь, поселюсь где рядышком у какой давалкистой бабенки постбальзаковского возраста, а?

– Уезжать надо. Громыхнуло крепко.

– Уезжать? Куда, позвольте спросить? Хотя – ты герой, берсерк, ты можешь уйти в Валгаллу, страну вечных грез, легкокрылых валькирий и гр-р-розных скандинавских богов... А я? Только в сумасшедший дом. Разве это справедливо? – Корнилов улыбнулся глуповато, ответил:

– Справедливо. Потому что мне там будет хорошо.

– Умирать передумал?

– Как пел предводитель бременских музыкантов своей принцессе: «Пойдем со мной в широкий мир, повсюду ты найдешь кое-что получше смерти...»

– Что-то я не помню такой песни.

– Ты вспоминаешь милый мюзикл своего детства. А я цитирую стариков Гримм в оригинале. Немецкая литература мудра и мистична, как их предания. Запомни, герой: «Повсюду ты найдешь кое-что получше смерти». Знаешь, в чем моя трагедия?

Все люди живут не так, как хотят, а так, как могут. Я же... У меня словно две жизни. В одной я – тля навозная, мелкий соглядатай, статист, в другой... Нет, у Державина громовее и раскатнее: «Я телом в прахе истлеваю, умом – громам повелеваю!» Или это вирш Ломоносова? Да и пес их, громовержцев, разберет. А я... У меня была всего лишь одна мечта: вырваться из этой жизни на волю! Вот только беда: сам я – безволен, слаб и окаянен, а потому для меня дом умалишенных – самая вольная воля и самое взлелеянное пристанище... Место тихое, безопасное, бандиты домами скорби брезгуют, богатые и властные – стыдливо не замечают, интеллектуалы относятся не как к жилищу, а лишь как к средству – снятия кумара или ухода от воинской повинности... А это – мир, мир гротескный, часто уродливый и безжалостный, но не уродливее мира сего. И – только там можно встретить настоящих философов и художников: они не пишут полотен, они создают их в своем воображении и гибнут, даже не потрудившись воплотить. Высокое предназначение!

– Для дурдома ты хлипковат, умник. Там тебя будут больно бить.

– Бить? Это кто же?

– Да злые санитары.

– За что меня бить? По природе я хотя и пустомелей, но дисциплинирован. Да и устроюсь соглядатаем, так сказать, по обретенной специальности, глядишь, и скидка на побои мне выйдет, как думаешь, герой?

– Надежды юношу питают.

– Так то юношу. А меня... Меня питает скорбь.

– Есть о чем скорбеть?

– О жизни. О молодости, что прошла так бездарно.

– У кого иначе?

– Ты не понимаешь, герой! Мне пятьдесят. Что видел я тогда? Учебник диалектического материализма? Сверху Энгельс, снизу Маркс – это наш советский фарс... И все эти девочки-не-давалочки, и все эти идиотские собрания и ленинские уроки, и вся эта дичь и бездарь... А ведь я был юн, я жить хотел!

Раздевать девчонок, беззаботствовать, безумствовать, куражиться, нестись куда-то сломя голову, открывать земли, сочинять поэмы, петь, наконец!

– Ну петь-то тебе что мешало?

– Ты не понял, герой. Душа петь хотела, душа, а как ей воспарить в той вялой мороси, что нас окружала?.. Что у меня было? Литр вонючего яблочного пойла со стипендии, перепих с дежурной общажной шлюшкой, толстой и прыщавой, вонючая комната в коммуналке? По такой юности не тосковать, по ней скорбеть нужно! И ладно бы во всем мире было так... Запад дышал марихуаной, сексом и роком, дышал раскованно и спонтанно, купался близ Ниццы и бесчинствовал на студенческих баррикадах Парижа, напитывался любовью в тропиках Таиланда и кровью – в джунглях Вьетнама... Они – жили, мы – выполняли пятилетние планы.