Читаем без скачивания Творения, том 3, книга 2 - Иоанн Златоуст

Итак, видя все это, из того ли, что Он возвестил, из того ли, что сделал и что сделает, не любопытствуй и не испытывай, не говори: "Для чего это?" Это было бы неразумно и свидетельствовало бы о крайнем безумии и глупости, так как ведь никогда не спрашивают врача, зачем он режет, прижигает, дает нам горькое лекарство, хотя бы он был просто раб, - и больной, даже будучи его господином, молча переносит все свои боли, даже благодарит его за это прижигание, за это лекарство, и хотя знает, что может не выйти отсюда (а многие врачи, делая это, убивали многих), однако повинуется ему во всем с полной покорностью. То же самое и в отношении мореплавателей, домостроителей, и всех занимающихся другими ремеслами. Поэтому, говорю я, было бы смешно и подумать, чтобы человек незнающий и неопытный стал доискиваться причины всяких явлений у Художника, подвергая своему любопытству несказанную мудрость Его, мудрость неизреченную, невыразимую, непостижимую, и доискиваться, для чего существует то-то и то-то, особенно вполне зная, что мудрость Его непогрешима, что благость Его велика, что промышление неизреченно, что все существующее направляется Им к нашей пользе, только бы мы со своей стороны содействовали промышлению, потому что Он никого не хочет погубить, но спасти. Таким образом, не будет ли крайним безумием с самого начала и немедленно подвергать любопытству дела Того, Который хочет и желает всех спасти, не ожидая даже окончания того, что совершается?

Глава 9. Лучше всего было бы не любопытствовать ни сначала, ни после; если же ты слишком любопытен и нетерпелив, то подожди хоть конца и посмотри, к чему все это направляется, а прежде всего не бойся и не волнуйся. Как не знакомый с делом, увидев, что золотых дел мастер сначала расплавляет золото и затем мешает его с пеплом и пылью, не ожидая конца, подумает, что он погубил золото; или человек, родившийся и воспитавшийся на море, будучи сразу перенесен на середину земли, никогда не слышав ранее о том, как обрабатывают ее, вдруг увидел бы, как хлеб, обыкновенно хранимый в житнице, охраняемый дверями и запорами, предохраняемый против сырости, теперь сам владелец всего этого хлеба рассеивает и разбрасывает его по равнине, отдает на попрание всем, кто проходит по его полю, и не только не охраняет против сырости, но даже бросает его в грязь и сырость, не приставляет к нему и сторожей, - не подумал ли бы он, что хлеб этот погублен, и не стал ли бы он порицать земледельца, действующего таким образом? Между тем, это осуждение выходило бы не из сущности дела, а из неопытности и непонимания человека, который слишком скоро произносит свой суд. Пусть он подождет лета, когда явится роскошная жатва, наточены будут серпы, когда окажется, что хлеб, разбросанный там и сям, оставленный без охраны, предоставленный тлению и гниению, повергнутый в грязь, вырос, умножился, сделался еще прекраснее, сбросил с себя ветхость, украсился большей силой, имея как бы копьеносцев и ополчение, поднимает вверх голову, увеселяет зрителя, и доставляет большую пользу, - и тогда он чрезвычайно удивится тому, что после таких превратностей плод получил такое благообразие и такую красоту! Поэтому и ты, человек, не подвергай своему любопытству общего для всех нас Господа; если же ты настолько любопытен и дерзок, чтобы предаваться даже такому безумству, то по крайней мере подожди окончания. Ведь если земледелец ожидает в течение всей зимы, взирая не на то, чему подвергается хлеб во время холода, а на то, чем ему предстоит наслаждаться в будущем, то тем более и Тот, Кто обрабатывает всю вселенную и заботится о наших душах, достоин того, чтобы ты подождал конца; конец же я разумею не только в настоящей жизни (часто бывает и здесь), но и в будущей. Конец обеих этих жизней направляется к одному и тому же домостроительству, именно - к нашему спасению и прославлению. Если по времени они и разъединены, то по цели совпадают между собой; и подобно тому, как в течение года бывает зима и лето, но оба эти времени сводятся к одному и тому же, именно - к созреванию плодов, так то же применимо и к нашим делам. Поэтому, когда ты видишь, что церковь рассеяна и до крайности страдает, что светильники ее подвергаются гонению и бичеванию, настоятели ее сосланы далеко, то не смотри на это только, но и на то, что выйдет отсюда - на венцы, награды, возмездия, предоставляемые победителям: "претерпевший же до конца спасется" (претерпевый до конца, той спасен будет) (Матф. 10: 22), -говорит Писание. В Ветхом Завете, когда еще не известно было учение о воскресении, то и другое совершалось в настоящей жизни; при Новом же Завете не всегда так, но бывает здесь скорбь, а блаженства нужно ожидать в будущей жизни. Хотя блага выпадали (иудеям) и в настоящей жизни, но они были бы гораздо более достойны удивления, если бы не наслаждались ими, потому что, не зная еще ясно учения о воскресении и видя, что все идет вопреки обетовании Божиих, они не смущались, не боялись, и не беспокоились, а предавались Его непостижимому промышлению, нисколько не соблазняясь тем, что все совершается наоборот, но, зная всю безграничность и неистощимость Его премудрости, ожидали бы конца, а еще лучше, если бы и раньше конца с благодарностью переносили все случающееся с ними и не переставали славословить Бога, посылающего страдания. Быть может, рассуждение это покажется вам неясным; поэтому я попытаюсь сделать его яснее.

Глава 10. Когда Авраам сделался уже стар, и вследствие преклонного возраста омертвел для чадорождения, так как для того, чтобы сделаться отцом, жизненных сил у него оставалось не больше, как у умершего; когда этот праведник состарился, и очень состарился, далеко за пределы естественного чадорождения, притом и сожительницей имея Сарру, более бесплодную, чем камень, Бог обещал ему, что он будет отцом стольких потомков, что своим множеством они превзойдут самое множество звезд. К этому было много препятствий, потому что патриарх достиг уже последнего предела своего возраста, а его жена была вдвойне бесплодной и по своему возрасту, и по природе; она была бесплодной не по старости только, а и по самой природе, потому что, и будучи молодой, она была бесполезным орудием природы; вообще эта женщина была бесплодной. Поэтому Павел, указывая на это обстоятельство, сказал: "и утроба Саррина в омертвении" (и мертвости ложесн Сарриных) (Рим. 4: 19). Не просто сказал - "мертвостъ Саррина", чтобы не подразумевать только возраста, но - "утроба Саррина в омертвении" (мертвостъ ложесн ее), сделавшуюся не от времени только, но от самой природы. Несмотря, как я сказал, на столько великих препятствий и зная, что это есть обетование Божие, как оно богато источниками и средствами, как оно не останавливается перед препятствиями ни в законах природы, ни в трудности самого дела, ни в чем-либо другом, а идет вопреки всему, приводя обетованное в исполнение, (Авраам) принял сказанное, поверил обетованию и, всецело изгнав опасение из разума, счел все это достоверным, думая, как это и действительно, что у Бога достаточно могущества, чтобы сдержать Свое слово, и не доискивался, как и каким образом все будет, для чего все это случилось не в молодости, а в старости, и вообще так поздно. Поэтому и Павел прославляет его, радостным голосом говоря: "Он, сверх надежды, поверил с надеждою, через что сделался отцом многих народов" (иже, паче упования, во упования верова, во еже быти ему отцу многим языкам). (Рим. 4: 18). Что такое - "сверх надежды", "с надеждою" (паче упования, во упования)? Вопреки упованию человеческому - во упование Божие, все побеждающее, все могущее, все совершающее. И он поверил не только тому, что будет отцом, но и отцом многих народов, и это он - старец, бездетный, имевший жену бесплодную и состарившуюся, - как сказано ему: "Так [многочисленно] будет семя твое… И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но пребыл тверд в вере, воздав славу Богу и будучи вполне уверен, что Он силен и исполнить обещанное" (тако будет семя твое, и не изнемог верою, ни усмотри своея плоти уже умерщвленныя, столетен негде сый, и мертвости ложесн Сарриных. В обетовании же Божии не усумнеся неверованием, но возможе верою, дав славу Богови, и известен быв, яко, еже обеща, силен есть и сотворити) (Рим. 4: 19-21). Изречение же это означает: "Тотчас ободрившись и отбросив от себя немощь человеческую, всецело полагаясь на обещавшего, принимая во внимание Его неизреченную силу, он убедился вполне, что все сказанное будет". И он особенно прославляет Бога не тем, что любопытствовал или добивался познаний, но тем, что смирился перед непостижимостью Его премудрости и силы и нисколько не сомневался в сказанном. Видишь ли, что особенно славить Бога значит всегда преклоняться перед непостижимостью Его промышления и перед неизреченною силою Его премудрости, а не любопытствовать, не доискиваться и не совопросничать: для чего это, к чему это, как это будет? Удивительно же не это одно, а то, что, и получив повеление принести в жертву сына своего единородного и истинного, после такого обетования, он не смутился тогда, хотя было много причин, которые могли бы смутить человека невнимательного и не бодрствующего. И прежде всего могло бы смутить самое повеление: неужели Бог принимает такие жертвы, неужели повелевает отцам быть детоубийцами, разрушать жизнь насильственной кончиной, предавать детей безвременной смерти, собственноручно убивать рожденных от себя, - неужели Он хочет осквернять Свой жертвенник пролитием такой крови, вооружая десницу отца против единородного сына, делать праведника свирепым убийцей? Кроме того, не могла не волновать и не устрашать и сама природа, не потому только, что он был отец, но и потому, что он был отец любящий, был отец сына истинного и единородного, который был красив видом и хорош умом. Притом (сын его) находился и в таком возрасте, и в таком расцвете добродетели, что вдвойне сиял и благообразием души и благообразием тела. Любовь у него к сыну была немалая, и именно потому, что он получил его вопреки всякой надежды. Вы знаете, как любезны те дети, которые являются вопреки надежд и ожиданий, а не по закону природы, - а таков и был (Исаак). Но помимо всего этого, что особенно могло причинять соблазн, так это было самое обетование и обещание: приказание стояло в полном противоречии с ним. Обещание было таково: "посмотри на небо и сосчитай звезды, если ты можешь счесть их. И сказал ему: столько будет у тебя потомков" (тако будет семя твое, яко звезды небесныя) (Быт. 15: 5). Повеление же состояло в том, чтобы сына единородного, от которого должна была наполниться вся вселенная, он взял из среды людей и предал смерти и жесточайшему закланию. Но и это не смутило праведника, и этого не убоялся он, и это нисколько не причинило ему страдания, как оно причинило бы страдание всякому неразумному и пресмыкающемуся. Он не сказал самому себе: "Что это? Неужели я обманут, неужели обольщен? Неужели это повеление Божие? Нет, не поверю; мне постыдно сделаться детоубийцей, и этой кровью осквернить мою десницу; как же исполнится обетование, и если я вырву корень, откуда же явятся ветви и откуда плоды? Если иссушить источник, откуда потекут реки? Если я убью сына, откуда явится множество потомков, превосходящих множество звезд? Как Он обещал одно и теперь повелевает противоположное?" Он ничего не сказал подобного и не подумал даже; но опять, полагаясь на всемогущество Того, Кто дал ему это обетование, на бесконечное могущество, которое, столь богатое средствами и способами устранять все препятствия, стоит выше всех законов природы и сильнее всего существующего, не встречает ничего такого, что бы могло противиться ему, - он исполнил бы повеление и с великой уверенностью заклал бы своего сына, обагрил бы свою десницу, окровавил бы свой нож и опустил бы меч на шею сына, да он и исполнил все это - если не на деле, то в мысли. Поэтому и Моисей, удивляясь ему, говорит: "И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: … возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака… и принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе" (и быстъ по глаголех сих, Бог искушаше Авраама и рече ему: пойми сына твоего возлюбленнаго, его же возлюбил ecu, Исаака, и вознеси его на едину от гор, ихже ти реку) (Быт. 22: 1, 2). Это ли слова обещания, слова обетования, говорящая, что он будет отцом множества потомков, и семя его будет, как звезды небесные? Видишь, как после таких слов, услышав, что должно принести в жертву своего сына, он взял его - того, от которого должен был получить множество потомков, чтобы именно умертвить и принести его в жертву, удалить из среды людей, вознести на алтарь Богу. Поэтому и Павел, удивляясь ему, так опять увенчал и прославлял его, говоря: "Верою Авраам, будучи искушаем, принес… Исаака" (верою приведе Авраам Исаака искушаем); и затем показав, какое именно он совершил дело и какую обнаружил веру, продолжает: "и, имея обетование, принес единородного" (и единороднаго приношаше обетования приемый) (Евр. 11: 17). А это означает: "Нельзя сказать, что у Авраама было два родных сына и, что, по принесении в жертву одного, он мог надеяться, что будет отцом множества народов от другого; но у него был только один сын и к этому одному относилось обетование; и хотя этого именно он и должен был принести в жертву, однако, как при обетовании о его рождении вере его не воспрепятствовало ни собственное омертвение, ни природное бесплодие его жены, так и здесь он не смущен был смертью (сына). Сравни же все это с совершающимся теперь, и увидишь свое малодушие, увидишь суетность соблазняющихся, и тебе будет ясно, что этот соблазн происходит в тебе не от чего-либо другого, как от того, что ты не преклоняешься перед неизъяснимым промышленном Божиим, а стараешься во всем доискиваться способа Его домостроительства, добиваешься причины всего совершающего, и во все хочешь проникнуть своим любопытством. Если бы все это допустил Авраам, то он поколебался бы в вере. Но он не допустил, поэтому к прославился и получил обещанное: он не смутился ни старостью, ни последовавшим затем повелением. Он не думал, что это повеление может послужить препятствием обетованию, или что эта жертва разрушит обетование, и не впадал в отчаяние касательно обетования, хотя уже и достигши самого предела земной жизни. Не говори мне, что Бог знал, что повеление это не будет приведено в исполнение и что десница праведника не обагрится кровью; но смотри на то, что праведник не знал ничего об этом, ничего о том, что он получит своего сына обратно, и таким образом возвратится с ним домой, так как напротив все его мысли были заняты принесением его в жертву. Поэтому и дважды призывается он с неба. Бог не просто сказал ему: "Авраам!", но дважды: "Авраам, Авраам!", таким призыванием возбуждая и укрепляя в нем склонность к приказываемому жертвоприношению: так безусловно было это повеление. Видишь, как все в его мысли было исполнено, и не было никакого соблазна. Причина же этого заключается в том, что он своим любопытством не проникал в дело Божие. А что Иосиф? Скажи мне - разве он не веровал также? Ведь и ему дано было от Бога великое обетование, а в действительности опять случилось все вопреки этому обетованию. В сновидениях ему дано было обетование, что братья будут поклоняться ему, и это возвещено было двояким образом - сначала при посредстве светил, а затем при посредстве снопов. Все же происшедшее после этих видений было вопреки видениям. Прежде всего, против него под отеческим кровом началась жестокая вражда, и его братья, порывая с ним всякую связь, разрушая законы родства и разрывая узы братского расположения, наконец, уничтожая самые веления природы, сделались вследствие этих видений врагами и неприятелями ему, даже злее врагов по отношению к своему брату, и как дикие и свирепые звери, имея среди себя агнца, ежедневно злоумышляли против него. Матерью же этой вражды была неразумная зависть и несправедливая ревность: пылая гневом, они ежедневно замышляли убийство, а зависть разжигала в них как бы огненную печь, из которой вырывалось пламя. Но так как они не могли причинить ему никакого вреда, пока он находился и жил со своими родителями, то они чернили его поведение, распространяли о нем постыдную молву, возводили злые обвинения, желая подорвать этим любовь к нему отца и сделать его восприимчивым к навету. Потом, встретив его вдали от отцовского глаза, увидев его в пустыне, куда он принес им пищу и пришел повидаться с ними, они не устыдились повода его прибытия, не устыдились и братской трапезы, но наточили против него ножи и задумали погубить его; все сделались братоубийцами, хотя ровно ничего не могли выставить против обреченного ими на погибель; за то именно, за что следовало бы увенчать и прославлять его, они относились к нему с завистью, враждой и клеветой. Он не только не удалился от общения с ними, но и при такой их злобе обнаружил братскую любовь; а они порешили уничтожить его и, насколько от них зависело, убили его, обагрили свои руки и совершили братоубийство. Но бесконечная премудрость Божия, все благоустрояющая и в неблагоустроенном, в самой бедственности и даже в самых вратах смерти исхитила его из их злодейских рук. Один именно из братьев посоветовал им воздержаться от такого гнусного убийства - а это, конечно, внушил ему Бог, - и тем воспрепятствовал убийству. Но ужасное дело не остановилось здесь, а продолжалось дальше. Хотя братья и встретили препятствие к умерщвлению его, однако дух их еще пылал гневом, ярость бушевала в них, велико было пламя их страсти и оно перешло в другую форму гнева. Сняв с него одежды и связав его, они бросили его в яму - эти жестокие, бесчеловечные люди, и затем стали наслаждаться принесенной им пищей: сам он, находясь в яме, трепетал за свою жизнь, они же упитывались и упивались.