Читаем без скачивания Время перемен (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

И вот еще что. В моей истории Северо-Печорскую железную дорогу строили заключенные. Боюсь даже предположить, сколько людей нашло свое последнее пристанище в тундре, в неглубоких ямах, потому что долбить могилы глубиной в два метра, в вечной мерзлоте тяжело, а то и невозможно[3]. А если мы используем труд вольнонаемных, обеспечив людей достойной зарплатой, продовольствием, теплой одеждой и передвижными вагончиками, в которых можно погреться? Пожалуй, можно будет сберечь тысячи, если не десятки тысяч жизней. Да и за зарплату люди работают гораздо охотнее, чем за пайку.

Только я решил полюбоваться самим собой, как зазвонил телефон.

– Аксенов, слушаю вас, – снял я трубку.

– Быстров это, из МУРа, – донесся с того конца провода молодой уверенный голос. – Сказали, что нужно позвонить в ВЧК, по этому номеру.

– Иван Петрович, если не ошибаюсь? – поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, спросил. – Скажите товарищ Быстров, если это не сверхсекретно – певец с Сухаревского рынка, Крюков, насколько серьезно провинился? Как я понимаю – парень на тамошних карманников работал, отвлекал внимание? Или что-то еще?

– Если бы только внимание отвлекал, так полбеды, – вздохнул Быстров в трубку. – Есть подозрение, что данный гражданин причастен как минимум к двум грабежам, и к трем убийствам с ограблением жертвы. При задержании применил оружие против сотрудника угро, едва скрутили.

Я призадумался, потом осторожно поинтересовался:

– По преступлениям – только подозрения, или имеются доказательства?

– Есть показания свидетелей, есть протоколы допросов преступников, – сообщил Быстров, – Вещи убитых изъяты. У самого Крюкова Тимофея при себе перстень старинный был, который он с покойника снял. Причем – палец отрубил. Сам певец в полный отказ пошел – мол, ничего говорить не стану, так его свои же подельники изобличили. Такое чувство, что парень едва ли не главарем был, и его все остальные боялись.

Я не стал поправлять агента угро, что преступником человека может назвать только суд. Неважно сейчас это. Спросил о другом:

– Товарищ-то ваш в порядке?

Кажется, Быстров удивился вопросу. Ответил слегка сдержанно:

– В плечо ранен, но доктор сказал – выкарабкается.

– Ясно, – вымолвил я, собираясь распрощаться и повесить трубку.

– Так будете Крюкова забирать? – поинтересовался Быстров.

Если у меня и возникало такое желание, то после слов агента оно улетучилось. Нет уж, такого «коллегу» мне и за даром не надо, и за деньги.

– Нет, такие «кадры» нам не нужны.

– Я ведь отчего спрашиваю, – заторопился Быстров. – За этой бандой еще художества числятся, жмуриков десять, а может больше, но доказательств нет. Остальную-то шушеру к стенке поставят, а Крюкову-то снисхождение сделают по малолетству. А вы можете его под трибунал подвести.

– То есть, если Крюкова в чека сдать, то мы его шлепнем, а вы чистенькими останетесь? – догадался я.

– Так товарищ Аксенов, зачем так сразу-то? – обиделся оперативник. – Крови на нем, как на мяснике, а судить его будет народный суд, а несовершеннолетнему льгота выйдет.

– Так можно его под трибунал подвести, если указать, что он в сотрудника угро стрелял, – предложил я. Подумав, спросил. – А сколько певцу этому лет?

– Четырнадцать, – вздохнул Быстров.

– Четырнадцать, это с его слов, да? – переспросил я.

– С его слов. Документов-то на него нет.

– Врет он, – убежденно сказал я – Парню лет шестнадцать – семнадцать, как минимум. Я его на «Сухаревке» видел, слышал, как он на гитаре играет. Чтобы так играть, лет семь нужно, а то и десять.

Быстров снова вздохнул:

– Так-то оно так, но как доказать-то?

– Доктора найдите, – предложил я.

– Доктора? Какого доктора? – не понял агент.

– Как какого? Правильного доктора, а лучше двух, – пояснил я. – Оформите как врачебную комиссию, или консилиум. А доктора парня осмотрят, вердикт вынесут – мол, лет ему на самом-то деле шестнадцать, а то и семнадцать, врет он, как сивый мерин.

Быстров парень толковый. Схватив на лету мою идею, радостно затараторил:

– Спасибо, товарищ Аксенов. И чё я сам-то не догадался?

– Вот видите, и от ВЧК польза бывает, – хмыкнул я. – Что ж, до свидания Иван Петрович, удачи.

Я с минутку посидел, раздумывая – а правильно ли поступил, подводя «коллегу» из своего времени под расстрел? Говорят же, что своих не бросают. Он не виноват, что попал в тело подростка и стал убийцей. Каждый выживает как умеет.

Посидел еще с полминуты, прислушался к голосу совести. Но совесть молчала.

[1] https://author.today/work/99008

[2] Напомню, что писка – это монетка с остро заточенным краем. Та самая, которой пользовался в трамвае Кирпич и успел ее «сбросить» при появлении Жеглова с Шараповым. Отсюда и выражение: «Я тебя попишу».

[3] Автор присутствовал на похоронах в городе Оленегорске. Чтобы отогреть землю зимой, пришлось два дня жечь покрышки.

Глава пятнадцатая. Мистер Рейли

Кто сказал, что начальству хорошо живется? Да нам, начальникам, надо молоко за вредность давать. С одного совещания отправляешься на второе, оттуда на заседание, потом на коллегию. Артузов, кстати, со мной согласен, но он предложил вредность оценивать коньяком. Бутылка на день – многовато, но если на неделю, то уже и неплохо. Правда, когда я предложил внести подпункт в новое Положение о ВЧК, мой друг и коллега пошел на попятную. Мол – с тебя-то, все равно, как с гуся вода, отбрешешься, а ему от товарища Дзержинского попадет.

Кстати, оказывается, я теперь еще и член Коллегии ВЧК. Случайно узнал, потому что Ксенофонтов поинтересовался – а где, мол, товарищ Аксенов изволил прохлаждаться, когда рассматривали новую структуру Особого отдела? Как хорошо, что я как раз исполнял приказ Председателя СНК и пребывал на «исторической родине», в Череповецкой губернии, а иначе огреб бы выговор за недисциплинированность. С этим у нас, у начальников, тоже быстро – чуть что, сразу выговор, а то и строгий.

Ладно, чего это я, распричитался? Наверно, потому что сегодня приехал Феликс Эдмундович, ожидавшийся через три дня. Разумеется, получив рапорт Артузова, захотел встретится и с ним, и со мной.

Товарищ Дзержинский внимательно и, как мне показалось, с уважением, листал старый католический молитвенник. Может, зря говорят, что Феликс Эдмундович атеист? Уважение-то явно не из-за автографа Наполеона или экслибриса Сиднея Рейли. Представив, сколько эта книжечка будет стоить лет через сто на каком-нибудь аукционе, типа «Сотсбис», мысленно усмехнулся и подумал, что неплохо бы сделать «заначку» для будущих коллег.

Отложив молитвенник, Председатель ВЧК спросил:

– Артур Христианович, что можете доложить?

– Информация о приезде Рейли проверяется, – сообщил Артузов- Антиквар допрошен, устанавливаются его связи. В Петроград выехала группа в составе пяти человек. Произведут аресты всех контактеров.

– Контактеров? – наморщил лоб Председатель и перевел взгляд на меня. – Владимир Иванович, опять?

Что опять? А, так я опять внес очередной «аксенизм»? Когда и успел-то?

– А что, хорошее слово, – принялся я оправдываться. – Постоянно говорить – «вступившие в контакт», или «общавшиеся» – долго, а «контактер» – четко и ясно.

– Слово странное, не то больницей попахивает, не то инфекцией, – вздохнул товарищ Дзержинский и махнул рукой. – Ладно, что дальше?

Кроме молитвенника, Артузов прихватил с собой еще и папочку, в которой, как я полагаю, у него имелись документы по мистеру Рейли. Артур начал вытаскивать из нее листочки, и деловито докладывать:

– Установлено, что Рейли действовал под фамилией Бергман в тысяча девятьсот восемнадцатом году, когда сбегал из России по подозрению в организации переворота. Далее – в марте девятнадцатого года, во время оккупации Одессы французами, Рейли был замечен в знакомстве с начальником контрразведки Гришина-Алмазова[1] небезызвестным нам Владимиром Орловым.