Читаем без скачивания ЯТ - Сергей Трищенко

Отойдя – от места, но не от дискуссии – словно в развитие тезиса об остроте ума, мы заметили человека, тоже занимающегося заострением, но не ума, а чего-то внешне другого. Приблизившись – но не очень близко – мы поняли, что он оттачивал на наждачном кругу остроты. После завершения процесса пробовал лезвие на ногте, а некоторые для пробы бросал в цель – подвешенную на стене мишень дартса. Часть острот попадала в мишень и застревала в ней. Остальные осыпались вниз лёгкой шелуховидной пыльцой, иные вообще не долетали до цели.

Увидев, что мы остановились в пределах досягаемости, он метнул остроту в нас. Но мы успели пригнуться, и острота пролетела мимо, лишь слегка оцарапав Тому левое ухо, и вонзилась в столб. Острота оказалась плоской, хотя и обоюдоострой.

Отойдя, я обернулся, и заметил, что бомжевидный мужчина остановился, вытащил остроту, и начал бриться, не намыливаясь.

– Да, Гид, вы упомянули чушь собачью, – вспомнил я, – а другие чуши бывают?

– Зачем они вам? – отмахнулся Гид. – Чушь – она чушь и есть. Собачья – значит, специально для собак. Как собачьи консервы.

Живой иллюстрацией блестящего лакированного бока консервной банки упомянутых консервов шёл человек, с ног до головы лоснящийся от самодовольства, которое недавно втирал себе в лысину, а оно не ограничилось лысиной и перемазало его полностью. Но лысина сверкала сильнее всего.

– Самолюбие и самодовольство, – задумчиво пробормотал Том, – что между ними общего? Мне кажется, это одно и то же.

– Нет, – возразил Гид, – самолюбие более глубокое, более внутреннее. А что касается самодовольства, то их встречается несколько типов. («Несколько типов у нескольких типов», – сострил в сторону Том.) Есть внутреннее, когда человек доволен собой, и ничто внешнее его не задевает. Другое, наоборот, направлено наружу, бьёт на внешний эффект и граничит с бахвальством, которое есть не что иное, как гипертрофированная гордость, обильно умащённая самомнением…

Том хотел восхититься, но не успел: снова, как и вчера, мы заметили лёгкое оживление на улице, по которой туда и сюда перемещались группки народа, собирались, разбирались, спешили в одном направлении, возвращались в другом.

– Что такое? – заинтересовались мы. – Что где дают? Продают? Выдают? Отдают? Передают? Может, и нам оно нужно? Важно? Натужно?

Гид пообещал выяснить и мгновенно исчез, затерявшись в толпе, но не прошло и минуты, как он из неё вынырнул, отдуваясь и выпуская изо рта словно бы струйки воды, но фактически – чего-то другого.

Как оказалось, открылся источник конфликта – внезапно и неожиданно. Сначала хотели вызвать пожарную команду и откачать, но тут вмешался предприимчивый делец. Развив бурную деятельность, он организовал хорошую рекламу и в короткий срок устроил широкую распродажу конфликта. Источник оказался неглубоким, небольшим и конечным, с малым дебитом. Вскорости весь конфликт был исчерпан. Счастливые покупатели с полными вёдрами разбегались в стороны. Те, кому не досталось, разбредались, глухо ворча, с недовольным видом. Некоторые через несколько минут бросали вид в ближайшую придорожную канаву, а более воспитанные – в урну.

– И кому он нужен? – вопрошал Том, не надеясь, впрочем, получить ответ. – Что они будут с ним делать? Разжигать в семье? Среди соседей? На работе?

– Им замечательно разжигаются примусы, молодой человек, – назидательно произнёс голос за его спиной.

Том обернулся. Говорил с виду доктор Айболит: кругленький старичок, весь в белом, седой и с круглой лысиной.

– А автомобили зап'авлять не п'обовали? – поинтересовался Том. С некоторой, как мне показалось, ии'онией.

– Взрываются, – коротко ответил старичок.

– У вас что, до сих пор на примусах готовят? – изумился Том, вернувшийся к ответу старичка, который необдуманно перебил ироничным замечанием об автомобилях.

– Есть вещи, которые можно приготовить исключительно на примусе, – многозначительно ответил старичок.

– Какие вещи? – заинтересовался Том. Но старичок, не ответив, слегка усмехнулся и удалился.

Том бросился вслед за ним, но с ходу наткнулся на прилавок вроде как бакалейных товаров, и был им остановлен. В баке булькнуло и пролилось. А прилавок притягивал взгляд: уставленный банками для сыпаучих продуктов – словно манная крупа на паутине, со стойкими стойками, увешанными кулями, кульками и кулёчками и уложенный пакетами, пакетиками и пакетульками – нечтим средлинным между пакетиком и кулёчком. Начиналась вторая Ярмарка, обещанная Гидом.

Глава 19. На второй Ярмарке

– А что у вас в пакетиках? – поинтересовался Том, пытаясь прочитать написанное на этикетке и выворачивая голову.

– Мука. Читайте внимательнее, всё написано: «Мука, высший сорт, вес нетто 2 кг, вес брутто…».

– А откуда вам её привозят? – не отставал Том.

– С мукомолен, конечно.

– А туда откуда?

– В карьерах добывают. Выламывают из стен. невероЯтно мучительное дело.

– Для чего она и кому нужна?

– Э-э, дорогой, на Ярмарке всегда что-нибудь кому-нибудь нужно. Не все покупают для себя, – подмигнул продавец. – Есть люди, что ничего не пожалеют, лишь бы досадить ближнему своему, доставить что-нибудь экзотически противное. В какие расходы влезают!.. Бывает, всю жизнь на это потратят.

– А в других чего?

– Типунчики, чесунчики, трясунчики – полный набор. Дрязги – кухонные, домашние, случайные, служебные, слежубные, автобусные. Даже армейские, – он указал рукой на иссиня-чёрные. – Склоки, ссоры, споры, раздоры, распоры, упоры и ступоры – стандартные.

– И всё для того, чтобы людям жилось хуже?

– Почему хуже – веселее!

– Кому – веселее, а кому – хуже. Кому смех, а кому – слёзы.

– Не будете покупать – не загораживайте товар, – окрысился продавец. Даже хвост из штанины высунулся.

– Будем покупать – загородим! – прошипел Том, но не укусил, а отошёл в сторону.

Мы сделали несколько шагов и стали. Килограммов пять. Стали свидетелями обрывка рекламного разговора-продажи высокого и худого продавца и низенького и толстого покупателя:

– У меня – твёрдые принципы, – отчётливо сказал продавец, вытянувшись по стойке «смирно». Другие стойки стояли рядом с ним, пустые, без никого. – Желаете помягче, поищите в другом месте.

– Их ведь не раскусишь! – возмущался покупатель, стоя ко мне спиной.

– И не надо кусать, – так же раздельно сказал продавец, – их нужно глотать целиком.

– Как устриц?

– Как мидий, – твёрдо ответил продавец.

– С лимонным соком?

– Или с уксусом.

– То вы говорите, чтобы не кусали, то – с укусом. Никак вас не поймёшь.

– У всех свой вкус.

– Хороший вкус – уксус.

– Молжете без укусуса.

– Но вы же рекомендуете!

– Дуйте и вы.

– Не обзывайтесь!

– Я вас не обзывал.

– Вы только что назвали меня деревом, ивой. Я сам слышал!

– А вы кем хотели бы быть, дубом?

Дальше пошли сплошные оскорбления – чёрно-красные, со множеством крючков и заусениц, похожие на лжуков и лжужелиц. Одни из них задевали, другие – нет.

– Как разгадать эту головогорлоговорломку, – вполголоса спросил я Тома, – если оба не понимают друг друга? Не понимают, о чём говорят. Более того: и не стараются понять. Им главнее высказать собственное мнение, а не обменяться мнениями. Нет чтобы найти общий язык…

– Вы думаете, будет лучше? – удивился Гид, указывая на двух людей, стоящих лицом друг к другу. – Они нашли общий язык.

Я посмотрел. И присмотрелся:

– Как, один на двоих?..

– Да.

– Ужасно… Том, не смотри.

Но Том увлёкся предыдущими спорщиками, и внимания на нашедших общий язык не обратил.

– Ха! Одно мнение стоит другого, – отхахнулся Том, – ты же видишь, они абсолютно одинаковые, что их менять? Меня интересует другое: разгадать – значит, размышлять, следуя извивам гада… Но это к слову. А вопрос такой: если есть принципы, значит, есть беспринципность?

– Совершенно верно, – Гид стоял начеку, – я вам потом покажу. По соседству, за углом.

– Нет, я так. Лучше не надо, – намекнул Том.

– Нет-нет, вам будет интересно.

– Нет, – вмешался я, – только не сейчас.

Мне показалось, я увидел то, что давно искал.

На полуоблупившейся вывеске, намалёванной половой краской и напоминавшей залитый пивом со вшами лоб под шитой луной, красовалась надпись – и не обычная, а надписище: она занимала значительную часть вывески: «Раритеты старинной Ярмарки».

Мы зашли: я – с трепетом, остальные – спокойно.

Внутри царила пустота. Лишь висел на вешалке старинный камзол с рюшами, ленточками и бантиками, золотым шитьём и… и ещё не знаю, чем. На глаз мы опредатировали его происхождение началом семнадцатого или восемнадцатого века нашего столетия. Так выглядело чванство.

Тщеславием тут не пахло, и на комиссию ничего не принимали.

– Мы торгуем патентованным государственным товаром, – веско произнёс молодой продавец, постукивая костяшками пальцев.