Читаем без скачивания Ледяной ад - Юрис Юрьевикс

ГЛАВА 20

Дача неподалеку от Петербурга оказалась сложенной из кирпича и необычайно просторной. Панов снял ее на выходные, чтобы отметить именины жены в компании старых друзей. Он приветствовал Руденко во дворе с мальчишеской живостью:

— С возвращением на сушу!

Руденко улыбнулся. Друзья обнялись.

Руденко не был знаком с гостями Панова — десятком или чуть больше супружеских пар, и все равно вечер ему понравился. К полуночи дамы, за исключением одной, удалились в соседний коттедж; мужчины расположились в бильярдной выпивать, сплетничать и делиться последними новостями из Москвы, похожими на непристойные анекдоты.

Министр обороны первым выбыл из строя; затем в течение часа за ним последовало большинство собрания. Оставшиеся принялись распевать похабные частушки и блатные песни; лица раскраснелись от алкоголя, глаза затуманились от чувств. Наконец и эти ушли. К четырем утра в бильярдной остались незамужняя женщина и чей-то супруг: оба сползли на пол и храпели, привалившись друг к другу и к дивану.

Панов достал из бельевого шкафа два банных полотенца и побрел вместе с Руденко к бане. Раздевшись в сенях низенького березового сруба, они, нагнув головы, зашли в парилку и быстро развели огонь в дровяной печи. Несколько минут — и помещение наполнилось сухим жаром. Руденко прикрыл нос рукой, чтобы защитить легкие, а Панов, будто не замечая высокой температуры, начал деловито поливать из ковша горячие камни и сопровождать громким хохотом шипение воды.

Четверть часа они надраивали себя мочалками и хлестали друг друга распаренными березовыми вениками, потом выскочили в чем мать родила на двор. Схватив топор, Панов припустил по снегу в клубах пара, потявкивая, словно лиса. Следом затрусил Руденко; его тело было белым, как сугроб, и сам он словно бы раскалился добела изнутри. Подлетев к замерзшему пруду, Панов размахнулся и шарахнул по льду топорищем. Руденко приплясывал рядом, от мороза его бедные гениталии съежились.

Панову потребовалось нанести четыре удара, прежде чем появилась трещина. На пятом ударе топор и его хозяин с шумным плеском ухнули в месиво воды и ледяных осколков.

Панов с диким смехом затащил в прорубь Руденко. Они вели себя так, словно опять были молоды. Побарахтавшись в ледяной воде, приятели вылезли из проруби и побежали по примятому снегу назад, к бане, красные, как бураки, и хихикающие, как пацаны.

К одиннадцати утра окончательно рассвело, и гости проснулись. Мадам Панова взялась их потчевать блинами. То был долгий процесс: несколько часов все сидели в огромной кухне, сначала ожидая угощения, потом посыпая нежные мучные круги сахаром или обмазывая абрикосовым вареньем, скатывая в трубочки и засовывая в рот руками, как дети. Вскоре после трапезы стало смеркаться. Небольшой вереницей легковых машин гости отбыли; мадам Панова отправилась с ними навестить сестру в городе.

Панов и Руденко, устроившись за столом из березового дерева, допили чай и прикончили водку. Остаток вечера они продремали у камина. Около полуночи объевшийся и захмелевший Руденко отправился в отведенную комнату, чтобы погрузиться в глубочайший сон — плавание без сновидений.

Утром, после позднего и неторопливого завтрака, друзья поехали в Петербург. Сидящий за рулем Панов разливался соловьем; Руденко слушал вполуха, размышляя над предстоящей встречей.

Когда они миновали Царское Село, Панов спросил у адмирала, знает ли тот, что Николай Второй и его семейство жили там под арестом, ожидая высылки в Англию. Не слишком нуждаясь в ответе Руденко, Панов начал описывать, как царь коротал дни в заточении, изучая карту Лондона, читая детям вслух рассказы Артура Конан Дойла и беспокоясь, сумеет ли сын оправиться от болезни настолько, чтобы перенести морское путешествие.

— Корь! — Панов покачал головой. — Удивительно, какие мелочи круто меняют ход истории!

Руденко терпеливо внимал лекции. Панова всегда завораживала ирония судеб.

— Подумать только! Если бы не это маленькое невезение, царь с женой и детьми уже в семнадцатом мог пить чай со своими кузенами в Лондоне!

Руденко хрипло усмехнулся, глядя на друга: подбородок целеустремленно выдается вперед, руки крепко держат руль. «Все наше поколение слишком поздно село за руль», — подумал адмирал и закрыл глаза. Журчание голоса старого товарища доставляло почти физическое удовольствие, навевая дремоту.

Спустя какое-то время адмирал, вздрогнув, проснулся. Панов несся по длинному проспекту вдоль замерзшей Невы.

Во сне Руденко сполз на сиденье, и капот оказался на уровне глаз. Адмирал полюбовался на разнообразные фасады дворцов, пролетавшие мимо, затем, зевнув, сел. Они подъезжали к Петропавловской крепости.

— Отсюда все и началось, — объявил Панов. Здесь его повесили в девятнадцать лет, старшего брата Ленина. Приходило ли когда-нибудь в голову палачам, что последует дальше? Ничто не высекает искру лучше, чем казнь родного человека, правда? Знаешь, жену генерала Гайяпа казнили на парижской гильотине, а ее сестра умерла во французской тюрьме в Индокитае. В эту сестру был влюблен Хо Ши Мин. — Панов раскопал данный эпизод, будучи в Ханое.

Бухнула старинная пушка в крепости, возвещая наступление полудня. «Еще полчаса, — думал Руденко. — Панов тянет время, едет, лишь бы ехать, без всякой цели бороздя засыпанные снегом улицы».

Они миновали Военно-морской музей и университет, сфинксов у Академии художеств, пересекли Николаевский мост, ведущий к Адмиралтейству, что возносит к небу длинный тонкий золотой шпиль.

«Сколько вечеров я провел, гуляя по этим до боли прекрасным улицам с Василием, когда тот был еще курсантом?» думал Руденко. Он снял фуражку и положил между ветровым стеклом и приборной панелью, посмотрел на кокарду: золотой якорь на эмалированной бляхе, золотые лавровые листья, российский двуглавый орел. Когда-то адмиральская форма была предметом его мечтаний и устремлений, символом исполненного предназначения, своего рода святым граалем. Теперь она превратилась в тяжкую ношу.

Панов умело направлял машину вдоль реки и каналов, мимо скверов и зданий, насчитывающих не одно столетие. Выглянуло солнце. Промелькнула бывшая зингеровская фабрика швейных машин, потянулась цепочка соборов, возвращенных Церкви, среди них Казанский, в котором совсем недавно располагался Музей религии и атеизма.

Запылал на солнце массивный позолоченный купол Исаакиевского собора. «Странное место», — вдруг подумалось Руденко. Из-под купола когда-то свисал маятник. Он вычерчивал на песке идеальные эллиптические формы, доказывая вращение Земли вокруг своей оси и Солнца. Однажды весной, во второй половине дня, Руденко привел в этот собор курсанта Немерова и объяснил ему принцип навигационной системы, используемой в современной субмарине. Потом они отправились пить кофе в «Асторию», и Василий рассказал о своей девушке. Официантка приняла их за отца с сыном. То было одно из счастливейших воспоминаний Руденко.

Впереди показались романские формы Адмиралтейства.

— Осталось несколько минут, Георгий Михайлович, — сказал Панов. — Пожалуй, нам стоит поговорить.

Он прижал машину к тротуару и заглушил мотор. Руденко обернулся к другу.

Панов вздохнул:

— Что бы Чернавин ни потребовал от тебя, постарайся увильнуть.

— А чего он хочет? — спросил Руденко.

— Того же, что и всегда, — влияния.

— Но какого именно?

Панов потряс вторым подбородком:

— Точно не знаю. Руководство давит на нашего татарского друга. В высших сферах ждут, что золотой воин продолжит раскручивать стратегические планы, которые компенсируют нашу финансовую и технологическую несостоятельность. Они хотят решений, которые ничего не стоят и творят чудеса. — Панов фыркнул. — Его схемы размещения ракет принесли огромную пользу и обеспечили ему карьеру. Разумеется, многие шишки могли спокойно бездействовать. До недавнего времени. Теперь же при упоминании его имени в их глазах такая пустота, будто это не они лично причастны к его продвижению. Вскоре, возможно, они начнут с укором грозить пальчиками тем, кто потворствовал интересам этого выскочки. Наглость, скажут они, — плохая замена умеренности и преданности. Гений сгорит, словно метеор, низвергнутый и невоспетый.

— Может, и так, — отозвался Руденко.

Панов со вздохом кивнул:

— А может, и нет.

— Что ты о нем думаешь?

— Ай! — раздраженно воскликнул Панов. — Я вообще о нем не думаю! Не хочу думать. Человек он умный, что и говорить, только пороху никогда не нюхал. Его нововведения хороши на бумаге. На самом деле все не так здорово, как любят изображать штабные вояки. Для них битва — не гребаная мясорубка, а применение силы для решения тактических задач. Все зависит от обстоятельств. Вах! — Взмахом руки Панов дал понять, что не желает продолжать эту тему.