Читаем без скачивания Воскреснуть и любить - Констанс Йорк

— Мы оба ошибались, думая, что это на нас не подействует.

— На меня это не действует. Я сплю в этой спальне и готовлю на этой кухне. Временами даже разговариваю с богобоязненным роботом, который ходит по этим комнатам. — Она запнулась, отведя глаза в сторону. — Проклятие! — послышался ее сорвавшийся голос.

Энтони знал, что происходит. В его жизни было столько решающих моментов, что теперь он безошибочно понял — вот и настал еще один. Все в нем кричало: уйди, дай ей время прийти в себя…

Вместо этого он обнял девушку. Кэрол была напряжена, как он и ожидал; Энтони чувствовал напряжение во всем, к чему бы ни прикасался. Она была такой теплой и соблазнительно женственной, что его тело застонало от желания.

— Может быть, на вас и не действует, — сказал он. — А на меня — да.

Кэрол молчала. На мгновение Энтони засомневался, дышит ли она вообще.

— Что со мной? — наконец спросила она.

— Очень трудное положение.

— Что здесь трудного? Вы дали мне жилье, защиту, ваше имя просто в расчете, что это отпугнет от меня мальчишек с пистолетами! Неужели это так трудно?

— Да, потому что мы вступили в священный институт брака и посмеялись над ним.

— Священный? Может быть, в том мире, откуда вы пришли. Здесь брак такой же институт, как тюрьма или сумасшедший дом. Моя мать была замужем за отцом Агаты. Он продержался шесть месяцев, а потом бросил ее беременной и был таков. Мать собиралась замуж за моего отца, пока не узнала, что он уже женат на ком-то другом. О том, чтобы обвенчаться с отцом Анны-Роз она уже и не думала.

— Тем не менее это священное таинство.

— Энтони, а ваш брак был священным? — Она попыталась вывернуться из его рук. — Ваш настоящий брак, не этот. Господь благословил его? Освятил? Когда Клементина умерла, вас утешала эта мысль?

— Меня ничто не могло утешить.

Девушка увидела в мужских глазах боль — глубокую, сильную, угрожающую засосать ее в свой водоворот. Она была готова еще раз уязвить праведника, но не поворачивался язык. Чутье подсказывало, что ей не под силу сообщить ему ничего такого, чего бы он не повторял себе каждый предрассветный час.

— Я могла бы утешить вас, — тихо сказала она. Слова эти сами собой сорвались с языка, но уже не хотелось брать их назад. — Может, это и немного, но все же кое-что.

Ее соски прижимались к его груди, нежный женский аромат обволакивал. Он стоял, обвив ее руками, и не мог разомкнуть объятия. Ладони Кэрол скользнули по его плечам, и Энтони ощутил прикосновение прохладных ладоней к своей шее и горящим щекам. Тонкие пальцы погрузились в его волосы, а губы прижались ко рту.

Его пьянил этот чудесный вкус женских губ. Руки Энтони инстинктивно сжались. Она была нежна и щедра, а ее тело столь же покорно, сколь непокорна душа. Она его жена по людскому и Божьему праву.

Его руки спускались все ниже, изучая изгиб ее бедер. С беспомощным стоном он погрузился в тайные уголки ее рта. Все в ней было женственным и желанным. Их языки двигались, даря и впитывая наслаждение, тела повторяли движения в такт. Они были знакомыми незнакомцами, но прикосновения Кэрол, плавные контуры бедер, талии, грудей, вкус губ казались ему настолько знакомыми, словно он всю жизнь владел ими и сходил по ним с ума.

Он уже владел ими. Во сне. И знал это не менее твердо, чем то, что еще никогда так не прикасался к ней. Она снилась ему в те часы, когда грезы не запоминаются, когда сон так крепок, что пересиливает все мысли, чувства и желания.

Все желания.

Кэрол таяла от блаженства. Она не питала никаких иллюзий. Ее искренне восхищало тело Энтони, она с вызывающей прямотой представляла себе его силу и чувственность губ, но не позволяла и мечтать об его объятиях. Теперь она знала почему. Реальность была такой захватывающей, что по сравнению с ней любая фантазия казалась жалкой подделкой. Она с самого начала чувствовала — еще до того как сумела осознать это, — что женщине, которая пробудит в Энтони страсть, предстоит испытать счастье, превосходящее всякое воображение.

— Пойдем в постель, милый, — прошептала она, чуть оторвавшись от его губ. — Если правила изменились, пойдем и поженимся по-настоящему. Даже твой Бог ничего не скажет.

Она ни слова не говорила о любви, но Хэкворт знал: стоит им лечь в постель — и все изменится. Да у него и сил не было сказать «нет».

Целуя супруга, Кэрол расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки. Вторая подалась легче, а за ней и другие не устояли перед ее дрожащими пальцами. Она провела ладонями по его груди, шепча что-то соблазнительное. Кэрол никогда не отдавалась легко или случайно. Для этого она слишком любила свободу. Крепкие узы заставляли ее взбунтоваться.

Но Энтони и не налагал на нее никаких уз. Он женился на ней лишь для того, чтобы дать возможность продолжать делать свое дело и ходить по улицам города, который она называла домом. Он ничего не хотел, ничего не просил. И именно потому что он ничего не требовал, ей было приятно сделать для него то немногое, что было в ее силах.

Однако оказалось, что это не так уж мало. Несмотря на охватившее ее желание, она заставляла себя смотреть в лицо Энтони. Ее дар не был бескорыстным. В эту минуту ей хотелось его с такой страстью, какой в ней никогда не вызывал ни один мужчина, но рассчитывала при этом, что близость заставит его раскрыть свою тайну. Она хотела преодолеть все барьеры, взорвать все преграды. Во что бы то ни стало хотела узнать человека, за которого вышла замуж.

Он целовал ее лоб, щеки и все теснее прижимал к себе. Она просунула колено между его ногами и почувствовала недвусмысленный ответ. Он тоже хотел ее. Тайна заключалась не в этом. Он был мужчиной, желающим женщину. Не священником, не мужем Клементины, не борцом с населявшими Пещеры бесами. Просто мужчиной, таким же, как любой другой; мужчиной, достаточно возбужденным, чтобы войти в женщину и сделать ее своей.

— Пойдем в постель, — хрипло повторила она, начиная снимать с него рубашку. — Пора, Энтони. Так нужно.

Он чувствовал, как ее колено прикасается к чувствительной плоти между бедрами. Мысли, сомнения, убеждения и правила улетучились прочь. Он был всего лишь живым человеком, голодным мужчиной, изнывающим от тяги к женщине. Он ощущал, как тело его стремится ей навстречу, разрывается от желания, пульсирует, ноет и жаждет войти в нее.

И все же он сопротивлялся — с той же силой, которая толкала его к Кэрол.

Если бы от их соития зависела судьба мира, если бы все звезды небесные приказывали это, он и тогда не смог бы овладеть ею.

Кэрол почувствовала, что руки Энтони, его мускулы, его спина налились новой тяжестью. Эта тяжесть больше не была напряжением мужчины, сгорающего от страсти, забывшего о себе ради того, чего хочется больше всего на свете.