Читаем без скачивания В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель - Наталья Константиновна Бонецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В дневнике «О Бывшем» 3. Н-на указывает на ряд дополнительных подробностей этого чина. Упомяну здесь, как наиболее значимый, обряд побратимства – обмен нательными крестами: «И кресты наши мы сняли, смешали и опять надели друг на друга, чтобы не знать, который чей на ком» (с. 100). Каждый теперь нес на себе крест – тягость судьбы другого; так трое, согласно концепции НЦсделались одним: «И это умножение Я, утроение Я – невыносимый ужас для слабого сердца и для ответственности будущего» (с. 100). В действительности никакого, даже психологического, единства – тем более новой соборности – не возникло: безблагодатные обряды повергли участников в «страх», «скорбь», «слабость», «неверие», – одиночество членов НЦкак свидетельствовала Гиппиус, только усугубилось[312].
В последующие месяцы и годы Мережковские продолжали работать над текстами «Молитвенника». Была составлена вторая редакция Вечерни, разработан чин Утрени (также в нескольких редакциях), написаны гимны на Рождество, Крещение, Пятидесятницу. В 1905, видимо, году придумали особую «Молитву о времени», выстроенную вокруг темы народных бедствий. К весне 1908 г. оформился чин литургии. Исключив пока этот последний, попробую охарактеризовать в целом творчество Мережковских в области литургического богословия и гимнографии[313]. Какие там наблюдаются смысловые и стилистические тенденции?
Во-первых, эти новые богословы ведут постоянную борьбу с атавистическими (в их глазах) пережитками православия в их чинопо-следованиях. Из канонических церковных текстов исключается фундаментальная для христианства идея поклонения Кресту: скажем, из известного гимна «Воскресение Христово видевшее…» выброшен центральный стих «Кресту Твоему покланяемся, Владыко» (см. с. 729). Соответственно предлагается забыть про аскетическое делание – духовный путь «исторической» Церкви. Знаменитый пасхальный канон Иоанна Дамаскина начинается стихом, смысл которого не укладывается в богословие Мережковских: «Очистим чувствия и узрим <…> Христа; ничтоже сумняся этот аскетический призыв они исключают из собственного пасхального чина (с. 749). Основоположникам НЦ хочется испытывать одну радость, «веселие вечное», наблюдать «чудеса» и пр. Древние тексты, родившиеся из подвига святых, они заменяют на протестантские красивости, наигранную «детскую» наивность и простоту: «Дай нам огня Твоего, и любви Твоей, и чудес, и крыльев…» (с. 723). В протестантском же духе упразднен концепт приснодевства, а также сопряженное с идеей воскресения представление о сошествии Христа во ад. В текстах, написанных 3. Н-ной[314], преобладают «арианские» имена Христа[315] – «Учитель», «Друг наш, Брат наш, Сын человеческий» (с. 725, 726, II вариант Вечерни). Протестантская окраска текстов усугубляется деславянизацией языка и упрощением смыслом молитв. «И не вкусим смерти, веруя в Тебя, и на суд не придем, но готовыми войдем с Тобою в Твой чертог жизни вечной» (II редакция Утрени, с. 730): с интонациями капризных детишек, разыгрывая непоколебимую веру, побеждающую смерть, эти в действительности совсем маловерные, но очень умные люди[316] по-протестантски отрицают дела спасения. Во всех чинопоследованиях доминирует апокалипсическое настроение: «Господи, не замедли. Не замедли, Господи. Господи, не замедли», – повторяют мисты на все лады подобные апокалипсические мантры, рассыпая в пространстве комнаты розы и незабудки…
Поскольку книга Темиры Пахмусс с интересным всякому исследователю «Молитвенником» не у каждого есть под рукой, я приведу здесь несколько выразительных текстов оттуда. Вот написанная 3. Н-ной молитва на Страстную Пятницу, стилизованная под духовный стих, – декадентская поэтесса имела вкус к фольклору (с. 764):
С креста сняли Господа,
Умастили мастями, плащаницей обвили,
Положили во гроб, Стражу приставили.
А мы надеялись, было…
Вчера, и сегодня, и завтра,
В первый день, и второй, и третий,
Лежит бездыханный,
Мертвец среди мёртвых;
Уста не молвят, уши не слышат, очи не видят…
А мы надеялись, было…
Гроб глубок – не встанет.
Камень тяжёл – не отвалит.
Смерть крепка – не воскреснет.
А мы надеялись, было…
О медлительные сердцем, чтобы веровать!
Крепче смерти Любовь.
Узы смерти, узы мрака, узы ада
Расторгни, расторгни, расторгни, Любовь!
Воскресни, воскресни, воскресни, Господь!
Здесь преобладает евангельско-библейская («Песнь песней») фразеология. А в гимне Рождеству авторские строфы (по-видимому, пера Мережковского) соседствуют с церковным – в сокращении – ирмосом:
Мы увидели звезду Вифлеемскую,
Солнце полночное,
Мы услышали песню Ангелов.
Слава в вышних Богу,
И на земли мир,
В человеках благоволение.
Христос рождается, славьте,
Христос сходит с небес, встречайте,
Христос на земле, возноситесь.
Он в яслях лежит,
Солнце полночное,
Звезда Вифлеемская,
Сын человеческий,
В пустынном вертепе родившийся.
Слава Царю смиренному,
Слава Солнцу полночному,
Слава Христу рожденному
и т. д. (с. 741).
А в молитве из второй версии Вечерни явлено самосознание НЦ, – опять-таки здесь голосят капризные детишки (с. 722): «Господи, Христос! Сделай, сделай, сделай, чтоб была Твоя новая, истинная, вселенская Церковь, Церковь Иоанна, Церковь Софии Премудрости, Церковь Троицы Единой, Нераздельной и Неслиянной, – и чтобы шли мы к ней, не уставая, не изнемогая на пути, и дошли, и увидели Ее глазами нашими еще здесь, при жизни…» и т. д. – Ряд гимнографических образцов завершу одной из молитв Св. Троице (с. 743):
Создай, Отец, храм Твой новый.
Спаситель Сын, плотию одень слова наши.
Дух, обнови, укрепи, освяти хотение и делание наше.
Троица Единая, пошли нам нераздельную и неслиянную любовь,
и жизнь нашу темную, Господи, облеки в светлость и радость,
всю облеки, Господи, Господи, Господи!
Единый в Трёх, покрой нас трёх
Единством Твоим, Господи.
В слове и мысли, в деле и воле, в духе и вере
плотью и кровью соедини нас, Господи, Сам.
Открой нас друг другу,
Предай нас друг другу,
Твоей любовью и слой свяжи нас,
Твоей славой и честью венчай нас,
да будем одно в Тебе – ради
