Читаем без скачивания Лик смерти - Коди Макфейден

Итак, я схватила мистера Перкинса между ног и сказала: „Спасибо! Хотите, я возьму у вас в рот, а, мистер Перкинс?“ Так и сказала. Я никогда не забуду, что случилось потом. Лицо его вытянулось, и он возбудился. Одновременно. Затем вырвался и, бессвязно бормоча, выбежал из класса. Думаю, он испугался. Его вытянувшееся лицо и его смятение и есть настоящий мистер Перкинс, как я уже говорила, очень порядочный человек.

Я выскочила из класса, улыбаясь от уха до уха. Сердце просто выскакивало у меня из груди. Я вышла из школы, побрела во двор и, щелкнув зажигалкой, подожгла свою повесть и плакала до тех пор, пока она не сгорела и ветер не развеял пепел.

Я много писала с тех пор, но все сожгла.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне почти шестнадцать лет, и хотя у меня вновь возникает желание все сжечь, я воздержусь.

Зачем я вам пишу? По двум причинам. Одна очень важная. Я хочу, чтобы вы знали: мой рассудок теперь стал видимым для меня, похожим на белую линию или на колебание света. Когда-то он был здоровым и ясным; сейчас ослаб и то вспыхивает, то гаснет, как пламя на ветру. Вокруг него, словно ленивые пчелы, несущие смерть, роятся пятнышки мрака. Если ничего не изменится, совсем скоро они сольются в одно черное пятно и я погибну. И буду вечно петь свою песню и никогда больше не услышу ни слова.

Временами во мне происходит сбой, я словно слетаю с катушек, понимаете? Из последних сил пытаюсь удержаться. Я постоянно слежу за этой белой полоской света, потому что боюсь: если отведу взгляд, она исчезнет и я уже ничего не смогу вспомнить. А Безумец уже близко, там, в этой пропасти с грязной водой, говорит и делает то, что я не должна, понимаете?

Вторая причина в том, что появится дальше на этих белых измятых страницах. Конечно, я могла бы написать настоящий дневник, этакий аккуратный сухой отчет, напичканный фактами. Но постойте-ка — ведь я одарена. Я — талантлива. Так почему бы не сотворить повесть? Что я и сделала.

Правда ли все, что я здесь написала? Смотря какой смысл вы вкладываете в слово „правда“. Могла ли я читать мысли моих родителей? Действительно ли мне известно, о чем они думали, когда Незнакомец пришел за ними? Нет. Но я знала их. Ведь это родные мне люди. Думали они так или нет, мои слова все равно не будут ложью, потому что по-другому думать они не могли. Вот в чем фокус! Понимаете? Истина в том, что я не знаю — и в то же время знаю наверняка.

Вот о чем написанная мною повесть: три четверти правды и одна четверть вымысла. Правда во времени, месте и основных событиях. Вымысел — в мотивах поступков и в том, что происходит в голове. История существует, только пока о ней помнят; почему нельзя добавить в нее хоть каплю человечности, даже если человечность эта воображаемая? В чем тут криминал?

Они мои родители, и я любила и люблю их. Я создала их образы и наполнила мыслями, чувствами и надеждами, а потом, прочитав написанное, заплакала и сказала себе: „Да. Такими они и были“. Пусть только кто-нибудь попробует возразить. Если же это произойдет, не сомневайтесь, появится Безумец. И тогда я буду лупить их до крови что есть мочи и орать до хрипоты, пока они не оглохнут.

Разумеется, родители никогда не рассказывали мне о своей сексуальной жизни. Но, черт возьми, они были люди, самые дорогие мне люди, и я хочу, чтобы вы почувствовали их живыми, влажными от пота и веселыми. И когда им будет больно, когда они будут плакать и умирать, вы это тоже ощутите, договорились?

Кое-что я выяснила после, когда задавала вопросы. Я спрашивала Кэти, например, и она была откровенна со мной. Вряд ли у нее возникнут проблемы из-за моей повести. Во всяком случае, надеюсь.

Что-то я описала так, как ощущала сама или как думала об этом. Хотя я стала старше, мои детские воспоминания о хорошем и плохом не изменились, они правдивы. И сейчас, когда мне почти шестнадцать, я могу озвучить то, о чем я думала в шесть лет, и в девять, и позже.

Некоторые вещи поведало мне чудовище. Кто знает, что это за правда?

Ладно, ладно, понимаю — вступление затянула…

Но как я должна начать? С „жили-были“? А почему бы и нет? Пусть моя повесть начнется словами из сказки. Все равно она закончится там, где закончилась: внизу, в той самой пропасти, на дне которой плещется и булькает вода, напоминая чмоканье губищ огромного великана. Когда вы будете читать, этот образ поможет вам думать о моей истории как о страшном сне. Вот что я сотворила. Черный цветок. Книгу видений. Полуночный провал в пропасть. Так присоединяйтесь — мы вместе посмотрим мой сон, и вы увидите кошмар наяву, широко открытыми глазами.

Жила-была маленькая девочка по имени Сара. Сара, для которой свет еще не превратился в тонкую белую линию и которая еще не повстречалась с Безумцем.

Да, да, это чистая правда, но не так я хочу начать.

А вот так. Жила-была женщина, чистый ангел, и она была моей мамой. Первое, что я вспоминаю, когда думаю о ней: как же она любила жизнь. А потом всплывает в памяти ее улыбка. Мамочка улыбалась всегда. Она перестала улыбаться лишь после того, как он убил ее. Это было последним, что я запомнила — и буду помнить до конца жизни.»

История Сары

Часть I

Глава 18

Взглянув на жену, Сэм Лэнгстром озадаченно покачал головой.

— Давай-ка разберемся, — сказал он, едва сдерживая улыбку. — Я спросил, когда нам нужно выйти, чтобы отвезти Сару к зубному врачу. А тебе для этого нужно знать, сколько времени сейчас?

— Ну да, и что? — сказала Линда и нахмурилась.

— Дорогая, речь о приеме у врача. Время-то уже назначено. Раз мы знаем, сколько нам потребуется, чтобы добраться до клиники, какое отношение настоящее время имеет к тому, во сколько нам нужно выйти?

Линда рассердилась и посмотрела мужу в глаза. Она обнаружила в них насмешливые огоньки, которые всегда вызывали у нее улыбку. Его глаза словно говорили: «Я смеюсь, но не над тобой. Просто я люблю твои причуды!»

Он действительно любил ее причуды, а она, без сомнения, знала об их наличии. Линда была ужасной хозяйкой — Сэм отличался аккуратностью. Она привыкла блистать в свете — он предпочитал сидеть дома. Они были такие разные — она вспыльчивая, он терпеливый, — но это не имело значения. Своими различиями они лишь дополняли друг друга, как испокон веков происходит у многих семейных пар. И в тот период жизни, когда убийца встал на их пути, они были единым целым и обожали друг друга и верили друг другу до самой смерти, несмотря ни на что. И бесконечно, самозабвенно любили Сару, свою дочь. Она стала воплощением их общей цели: любить и быть любимыми.

Хотя их души слились воедино, в некоторых вопросах им трудно было найти общий язык. Вот и на этот раз творческая натура Линды натолкнулась на здравый смысл Сэма.

— Ну как же, — улыбнулась и Линда, — здесь все взаимосвязано и одно вытекает из другого. Если бы мы должны были выйти в 12.30, чтобы успеть к назначенному времени, а в этот момент уже было бы 12.15, то, учитывая, что мне необходимо 20 минут, чтобы собраться, значит… — Линда пожала плечами, — мы вышли бы в 12.35, только ехать нам пришлось бы чуточку быстрее.

Сэм покачал головой. В глазах его отразились насмешка и удивление.

— Что-то с тобой не так.

Линда шагнула к нему и поцеловала в нос.

— Ты же любишь мои прекрасные недостатки. Так сколько сейчас времени?

Он взглянул на часы:

— 12.10.

— Ну вот, и смотри, глупенький. Значит, мы выйдем в 12.30. Ничего мудреного.

Сэм не мог больше сдерживаться и рассмеялся.

— Чудесно, — сказал он. — Я пока выпущу зверье погулять и соберу лапулю.

Под «зверьем» подразумевались два черных лабрадора, которых супруги Лэнгстром любя прозвали «черные бестии». Сара предпочитала прозвище «глупыши». Эти два невоспитанных охламона, совершенно не подходящих для приличного общества, представляли собой шестьдесят фунтов безграничной любви и преданности.

Сэм открыл небольшую загородку, которую специально соорудил для того, чтобы преградить «зверью» доступ в другие комнаты. Благодарные собаки тут же бросились к нему и потерлись о его ноги.

— Спасибо, Бастер, — сказал Сэм песику поменьше.

«Не за что», — ответил тот, виляя хвостом и улыбаясь во всю свою собачью пасть. Более крупная Дорин нарезала вокруг хозяина круги, подобно акуле, вновь и вновь задавая один и тот же безмолвный, но вполне очевидный вопрос: «Еще не пора? Еще не пора? Еще не пора?»

— Прости, Дорин, — ответил Сэм. — Похоже, обед сегодня задерживается, но… — Сэм замолчал и многозначительно посмотрел на собаку выжидающим взглядом, — если вы, ребятки, выйдете на улицу, то получите угощение.

При слове «угощение» Дорин подпрыгнула, как кузнечик, всем своим видом выражая состояние запредельного счастья, словно кричала: «Ура, ура, ура!»

— Знаю, знаю, — ответил Сэм, улыбаясь. — Папа хороший, папа замечательный.