Читаем без скачивания Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Кострома, где мы также останавливались, не представляет собою ничего особенного, по крайней мере для путешественника, могущего лишь наскоро обвести город глазами. Маленькие русские города имеют поразительно одинаковый вид. Они устроены по определенным законам и, так сказать, по фатальной необходимости, против которых индивидуальная фантазия даже и не пытается бороться. Отсутствие или недостаток строительного камня объясняют преобладание здесь построек из дерева или кирпича, а архитектурные линии строений из этих материалов не могут дать желанной художнику четкости. Что касается церквей, православный культ привносит свои священные каноны в архитектурные формы, которые не обладают большим разнообразием стилей, как наши западные церкви. Не правда ли, мои описания неуклонно повторяются? Но возвратимся к Волге, тоже монотонной, однако в единстве своем очень многообразной, как всякое великое явление природы» (41, 378).

Любимой темой русской литературы середины XIX века было сатирическое изображение провинциального общества. Здесь оттачивали перья такие мастера слова, как Гоголь и Салтыков-Щедрин, Герцен и Соллогуб, Тургенев и Иван Аксаков.

«Удивительное свойство большей части губернских городов: это совершеннейшая пошлость, ничтожность людей, — жалуется в письме отцу Иван Аксаков (1849). — Общество почти везде таково, но в Москве и Петербурге вы всегда найдете человек пять, с которыми можете говорить обо всем; здесь — ни одного» (3, 9).

Еще хуже обстоит дело в уездном городке.

«Боже мой! Сколько скуки, сколько пошлости и подлости в жизни общества уездного городка. Во-первых, городничий — вор! Даже и этот музыкант, у которого я обедал и о котором сейчас после обеда стал делать внимательные расспросы, оказался не последним вором. Городничий вор и взяточник, жена его — взяточница, впрочем, очень милая женщина. Исправник — еще больше вор; жена его, любезная дама, распоряжается уездом, как своею деревней; окружной, лесничий, начальник инвалидной команды, почтмейстер, стряпчий, секретарь и их жены — все воры-переворы, и все это общество чиновников живет с претензиями на большую ногу и дает балы и вечера на взяточные деньги! И никакого образования, кроме внешнего, никакого порядочного стремления, никакого участия к меньшим, кроме презрения, и ко всему этому пошлость, звенящая пошлость души, мыслей, всего» (3, 139).

Мерное течение провинциальной жизни осеняли традиционные знаки благочестия. На радость галкам и воронам, тянулись в небо маковки церквей. Славили Господа неумолкающие колокольни. А над воротами почерневших домов стояли иконы и кресты (37, 19).

Глава восемнадцатая.

Гостиница

Немного истории

Все на свете имеет свою историю. Есть она и у русских гостиниц. Уже Иван III в своем завещании (1504) приказывал наследникам хранить созданную им по примеру монголов систему «ямов» — постоялых дворов на больших дорогах, где могли остановиться и сменить лошадей лица, следовавшие «по государеву указу» (56, 362). Позднее, со времен Петра Великого, такого рода заведения именовались «почтовыми станциями».

Городским гостиницам как таковым предшествовали монастырские гостиницы для паломников, а также подворья, принадлежавшие государю, боярам, монастырям, купеческим семьям и корпорациям. На подворье останавливались его хозяева или их порученцы во время своих приездов в этот город. Таким образом, это была своего рода «гостиница для своих». Далекие потомки подворий — многочисленные ведомственные гостиницы — и поныне рассеяны по всей России.

По мере увеличения подвижности населения России явилась потребность в общедоступных гостиницах, принадлежавших частным лицам или казне. Сначала их именовали постоялыми дворами, потом — трактирами и лишь с начала XIX века — гостиницами.

Со времен Петра государство наложило руку на доходный «гостиничный бизнес». За содержание гостиницы (под тем или иным названием — «постоялый двор», «герберг», «трактир», «вольный дом», «заезжий дом») предприниматель должен был платить акциз. При этом учитывалось, что в гостинице всегда имелся не только стол, но и богатый выбор спиртных напитков.

В царствование Александра I происходит отчетливая социальная дифференциация гостеприимных заведений. Гостиницы расположились в центре города. Ими владели купцы 1-й и 2-й гильдии. Трактиры содержали купцы победнее, а находились они на более скромных улицах. На окраинах принимали небогатых приезжих постоялые дворы.

Согласно «Положению о трактирных заведениях» (1835) трактиры лишались права содержать номера для приезжих и превращались исключительно в места для еды и питья.

Гостиницы сохраняли свои буфеты, столовые и общие комнаты для приезжих. В коридорах предписано было установить внутренний надзор для предотвращения воровства. Цены на комнаты и услуги предлагалось вывесить для сведения постояльцев на видном месте. При гостинице владельцы обязаны были устроить каретные сараи и конюшни.

Особая потребность в гостиницах была, естественно, в столице империи. В 1852 году в Петербурге принимали гостей 53 гостиницы, а в Москве — только 12.

«У ворот гостиницы губернского города NN…»

Многочисленные описания российских гостиниц дошли до нас от 30-х и 40-х годов XIX века. Это и понятно. Гостиница была для путника временным домом. Он невольно сравнивал ее убранство и порядки с тем, что он привык видеть в своем собственном доме или в гостинице за рубежом. И сравнение, конечно, было не в пользу российской гостиницы.

Пороки провинциальных гостиниц были «родовыми» и коренились в системе ценностей русской цивилизации.

Обстановка губернской гостиницы давала возможность столичному путешественнику испытать приятное чувство культурного и материального превосходства. Иронизируя над ее непритязательностью, он исполнялся самоуважения.

Наконец, провинциальная гостиница была классическим упражнением для пера. Путешествуя по России, не богатой природными и культурными достопримечательностями, путешественник описывал гостиницу с той же необходимостью и тщательностью, с какой в Париже он описал бы Оперу, а в Риме — Колизей.

Гостиница маркиза де Кюстина

Автор знаменитой книги «Россия в 1839 году» французский писатель и путешественник маркиз де Кюстин собрал своего рода коллекцию различных безобразий и нелепостей российской жизни. Одним из перлов этой коллекции стала гостиница. К этой теме он возвращается неоднократно.

Наблюдательный француз отметил не только бросающиеся в глаза внешние приметы российской гостиницы (безвкусица отделки, отсутствие уюта, грязь, наконец, пресловутые клопы), но и самый дух этого гуманного по сути своей заведения — дух равнодушия и даже враждебности к человеку

Вот путешественник впервые переступил порог российской гостиницы — одной из лучших гостиниц Петербурга.

«Приехав в отель Кулона, я встретил здесь хозяина, огрубевшего, перерожденного француза. Его гостиница была в это время переполнена народом в виду предстоящих придворных торжеств по случаю бракосочетания великой княжны Марии, и он, казалось, далеко не рад был новому гостю. Это сказалось в том, как мало он уделил мне внимания. После бесконечного хождения взад и вперед и долгих переговоров мне отвели все-таки какое-то душное помещение на 2-м этаже, состоящее из прихожей, кабинета и спальной. Нигде на окнах не было ни портьер, ни штор, ни жалюзи, и это — при солнце, которое здесь теперь в течение чуть ли не 22-х часов в сутки не сходит с горизонта и косые лучи которого достигают отдаленнейших углов комнаты. Воздух комнаты был насыщен каким-то странным запахом гипса, извести и пыли, смешанным с запахом мускуса» (92, 61).

Утомленный дорогой Кюстин прилег на диван и мгновенно, но ненадолго уснул. Проснувшись, он заметил, что диван кишит клопами, которые уже добрались и до его одежды. Охваченный ужасом и негодованием путешественник потребовал хозяина гостиницы. Тот со смехом сообщил ему, что во всем Петербурге нет гостиниц без клопов, посоветовал привыкнуть к этому неудобству и удалился. Предоставленный самому себе, Кюстин при помощи сметливого слуги удалил из комнаты всю мебель, оставив лишь железную кровать, ножки которой велел поставить в чашки с водой.

Обеспечив себе таким образом некоторую защиту от клопов, он пополнил свой журнал следующим наблюдением.

«Гостиницы в Петербурге похожи на караван-сараи. Как только вы в них устроились, вы предоставлены исключительно самому себе, и если у вас нет своего лакея, вы остаетесь без всяких услуг» (92, 62).

Возмущенный Кюстин ищет новых и новых проклятий для своей злополучной гостиницы, называет ее «каменной пустыней» и, наконец, с удовольствием покидает «этот “великолепный” отель, походивший по внешности на дворец, а внутри оказавшийся позолоченной, обитой бархатом и шелком конюшней» (92, 62).