Читаем без скачивания Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

Все были очень озадачены. Каждый инстинктивно напрягал слух в надежде услышать неожиданный выстрел или свист подлетающего вражеского снаряда, до рези в глазах всматривался во все стороны с целью обнаружить вражеского снайпера… Все, решительно все окружавшее нас казалось каким-то непривычно жутким и даже сверхъестественным. Чем дальше мы продвигались по этому абсолютному безлюдью, тем более продолжительного и ожесточенного боя с притаившимся и поджидавшим нас врагом ожидали. Сталинская линия, насколько нам было известно, была сооружена еще в 1939 году как первая по-настоящему серьезная линия обороны Москвы, а потому укомплектовывалась исключительно подразделениями, специально подготовленными к ведению оборонительных действий. Тем не менее мы все же прорвали эту линию обороны и проникли в глубь территории противника более чем на восемь километров. Но… шум не затихшего окончательно сражения все еще слышался где-то позади нас. У нас возникало весьма неприятное ощущение, что мы, возможно, являемся единственным германским подразделением по эту сторону линии обороны русских… Поэтому мы с равной степенью вероятности ожидали нападения на нас как спереди, так и сзади, — равно, впрочем, как и с любого другого направления. Не прекращая, однако, своего продвижения вперед, мы продолжали то и дело наталкиваться на сильно укрепленные, но абсолютно безлюдные оборонительные сооружения противника.

Пошел дождь, и в лесной тени стал быстро сгущаться вечерний сумрак. Вот мы достигли нашей официальной цели на тот день — Точки № 62, однако Нойхофф не торопился отдать приказ об остановке. Пробираемся через леса еще где-то в течение часа. Почти непроглядная, как внутри египетских пирамид, тьма и полное отсутствие хоть каких-то дорог.

Но вот мы вышли из леса и увидели несколько избушек и амбаров — здесь жили бедные русские крестьяне. Много добиться от них мы не смогли. Выяснилось только то, что красные проходили поблизости где-то ранним вечером, причем как в восточном, так и в западном направлениях. Новость не слишком успокоила нас.

Лагерь для привала мы разбили в полночь — для четырехчасового отдыха, как сразу предупредил нас Нойхофф. В два часа ночи прибыл вестовой из штаба полка. Все находившиеся в командирской палатке мгновенно проснулись. Из привезенного им донесения следовало, что крупное соединение немецких бронетанковых войск прорвало сталинскую линию обороны к северу от нас и затем значительно углубилось на территорию противника. К югу же от нас наступление оказалось не столь успешным. Немецкие атаки достаточно эффективно пресекались посредством более многочисленных железобетонных блиндажей и противотанковых рвов — сталинская линия там все еще держалась. Наш батальон, проложивший путь всему остальному 18-му полку, оказался единственным прорвавшимся сквозь нее сухопутным подразделением. Таким образом, пока сталинская линия обороны не будет прорвана и в других местах, мы оказывались предоставленными самим себе на территории противника…

Пылающие степи

Наша военная удача все же сопутствовала нам. В течение целых двух последовавших за первоначальным прорывом дней наше дальнейшее движение сопровождалось легким, но непрерывным дождем, а наши головные отряды вступали лишь в легкие эпизодические перестрелки со стремительно отступавшим врагом. Роты, действовавшие как наша фланговая оборона, захватывали множество пленных из числа разбитых остатков спасавшихся бегством русских. Многие из них не имели при себе никакого оружия и сами искали удобного случая сдаться. Никаких оборонительных укреплений русских нам больше не попадалось, а сами они лишь изредка предпринимали довольно беспорядочные попытки воспрепятствовать нашему наступлению.

К полудню второго дня появилось солнце, и, как только оно высушило нашу промокшую одежду и согрело наши тела, мы и вспоминать забыли о двух предыдущих промозглых ночах. Мы вернулись к уже хорошо освоенному нами занятию — рутинному движению походным порядком на восток. Прорыв сталинской линии обороны был для нас уже событием из прошлого, и нам снова становилось трудно даже представить себе, что на нашем пути когда-то и встречалось что-то, что могло бы оказаться помехой в нашем непреклонном продвижении на восток. Мы все шли и шли, без отдыха и без остановок.

— Я уже поговорил с Больски по поводу того, чтобы он поумерил свое недовольство Штольцем и забрал поданную им на него жалобу, — услышал я обращенный к себе голос Кагенека.

Конфликт между Больски и Штольцем начался еще в Гомелях, когда первый самовольно взял группу людей из роты второго для того, чтобы провести решительную лобовую атаку на упорно сопротивлявшийся третий блиндаж русских.

Штольц тем временем как раз обходил блиндаж кругом с намерением ударить по нему с тыла. Больски же настойчиво убеждал всех в том, что блиндаж причинял слишком большой урон нашим частям, переправлявшимся через временный мост, и поэтому его необходимо было немедленно заставить замолчать. Он первым и ворвался внутрь — Штольц об этом даже еще пока не знал. Больски храбро штурмовал блиндаж, собственноручно доставив к нему взрывчатку повышенной мощности, для того чтобы взорвать бронированную дверь. Да, ему действительно удалось уничтожить это сильное оборонительное укрепление, но ценой жизни двух людей Штольца. Штольц был в ярости и не старался скрывать этого ни от самого Больски, ни от всех остальных. По мнению Штольца, которое он также не замалчивал, проводить лобовую атаку было безумием; Больски не имел никакого права соваться в его роту, брать его людей и подставлять их под верный смертельный удар. По выражению все того же Штольца, Больски не имел ни малейшего представления ни о единоначалии, ни о воинской дисциплине, и лучше всего бы ему вообще было оставаться в своей Польше.

— Полагаю, что единственная реальная причина этого инцидента — сам Больски, — заметил я Кагенеку.

Кагенек рассмеялся.

— Именно! Как раз это и мучает его больше всего. А когда он в своей обычной штабной манере возразил Штольцу, что его фамилия «Больски», а не «Польски», Штольц вообще все испортил, заявив при всех: «По мне — так величай себя хоть „Дойчски“, если это тешит твое самолюбие, но держи свои шаловливые польские ручонки подальше от моей роты!» Во всяком случае, по моему совету Больски все же забрал свою жалобу на Штольца.

— Сдается мне после всего этого, что этот Больски просто дурак.

— Как бы то ни было, но я вообще-то уже послал на него представление к награждению Железным Крестом 2-го класса…