Читаем без скачивания Шлейф - Елена Григорьевна Макарова

«В ружье! Шесть тысяч солдат, а может быть, и больше разом открыли беглый огонь из винтовок. Лесное эхо удесятеряло эти звуки. Казаки бросились врассыпную. Пули тучей свистали около автомобиля. Линде стал мишенью. Шофер остановил машину, выскочил из нее и бросился в лес. За ним — Линде и Гиршфельдт. Гиршфельдта нагнали, раздели, привязали к дереву, истязали и, надругавшись, убили.

Линде бросился вперед к землянке. На спуске в землянку какой-то солдат ударил его прикладом в висок. Линде побледнел, но остался стоять. Тогда другой выстрелил ему в шею. Линде упал, обливаясь кровью. И все с дикими криками бросились на мертвого…»

Смерть кумира. Военный комиссар убил Линде в Линде.

«Тесная группа почитателей и друзей проводила гроб в Финляндию, откуда вихрь революции унес Линде навстречу слепой судьбе, жестокой и расточительной».

Тук-тук-тук

Патетика заразна. В отличие от ковида, ее распространению не препятствуют полиция и войска, введенные в красные зоны. По магистральной дороге от нее не убежишь, только в обход. Узкие гористые улочки Рехавии выводят на тупиковую Митуделу, откуда по тропинке можно пробраться к склону, что напротив Монастыря Креста. «Ми» на иврите — «из». В XII веке из испанского города Туделы на Святую землю прибыл рабби Вениамин.

Завидев человека в форме, Анна спряталась в пещеру Маккиавеев. Она существовала и во времена рабби, возможно, и он прятался в ней, только не от стражей порядка, а от грабителей. В Иерусалиме того времени евреи боялись выходить за пределы Старого города. Но, скорее всего, эту улицу назвали Митуделой без привязки к посещаемым рабби местам. Во всяком случае, в его книге путешествий эта пещера не значится. Известно, что высадился рабби в Акко, оттуда двинулся в Хайфу, Кармель, Кейсарию, Лод. В Шомроне встречался с самаритянами. Они, кстати, до сих пор там живут. Расстояния в ту пору измерялись парасангами; одна парасанга — около шести верст. От Шомрона до Иерусалима — двадцать парасанг… В Святом городе рабби поразили многолюдье и богатое собрание всевозможных народностей, заполнивших небольшой, по мнению рабби, город. Жителей Иерусалима мусульмане называли «якобитами, сирийцами, греками, грузинами и франками, а также людьми всех языков». Рабби обращал равное внимание на важное и неважное. Описание красильной мастерской и Башни Давида занимает в его путевых заметках одинаковое по объему место. «За красильную мастерскую евреи ежегодно платят царю небольшую арендную плату, но при условии, что, кроме евреев, в Иерусалиме не будет никаких других красильщиков». Или: «Около 200 евреев живут в подножье Башни Давида. Стена ее, протяженностью около десяти локтей, является частью древнего фундамента, заложенного нашими предками, остальное построено мусульманами. Во всем городе нет сооружения мощнее Башни Давида…»

Далее следуют мифы. Сначала византийские христиане придумали, что в этой башне жил царь Давид, хотя построена она была для обороны Старого города, и теперь туристам рассказывают, что именно здесь он впервые увидел Вирсавию.

В мифическом городе сомнительно все — и ее происхождение, и происхождение пещеры. А книга рабби реальна. Читая ее, понимаешь, что так все и было. В остальном стоит доверять лишь тому, что видят глаза.

Человек в форме исчез.

Людей не слышно не видно. Они — за стенами обветшалых баухаузовских строений, оплетенных бугенвиллией с сухими на ощупь и яркими на вид цветами. Выйдя на тропинку, она увидела перед собой шершавые стволы сосен. По ним ползли голубые вьюны. Спустившись со склона, она перешла дорогу, по которой в былые времена ездили к автостанции зеленые автобусы, а теперь — полицейские мигалки.

Все обошлось. Перелетев через дорогу, она оказалась у монастыря Креста. За ним — очередной подъем в гору с оливковыми деревьями, которые расходятся ярусами по обе стороны асфальтированной дорожки. На самом верху белеет Израильский музей с томящимися внутри него курчавыми ассирийцами и гладкими египтянами. В человеческие времена она проводила там много времени. Бессловесная мощь, заключенная в вековых пластах искусства, вызывала экстаз сродни галлюцинаторному. Теперь ключи от музея лежат на тюремном полу, рядом с апостолом Петром. Как, наверное, одиноко рембрандтовскому апостолу в музейном безлюдье. Разве что фокусник Босха развлекает его своими выходками… А уличных ротозеев, пялившихся на фокусника во все глаза, небось и след простыл…

Зато пандемия благотворно влияет на фауну. В венецианские каналы вернулись лебеди, а на центральные улицы Хайфы — кабаны. Флора индифферентна к безлюдью и многолюдью, у нее все по погоде. Как и прошлой весной, в серо-зеленых кронах олив поблескивают новорожденные светло-зеленые листья, глядят из каменных пор бледнолицые цикламены, а на траве, испещренной красными крапинками анемонов, сверкают капельки росы.

Этот кусок земли она знает как облупленный. Вот дерево личи. Впервые увидев его красные пупырчатые плоды, она не удержалась и съела пригоршню. Ничего не произошло. Но Арон попросил ее больше так не делать и подарил книгу о растениях Израиля. Дерево оказалось китайским.

Еще до пандемии она сдала перевод статьи с французского на иврит о юном и необычайно одаренном художнике из Польши, прибывшем в Париж по приглашению мецената. После посещения Лувра юноша впал в безумие. Меценат поместил его в частную клинику для душевнобольных, которая, как ни странно, находилась рядом с Лувром. При виде ящика с красками, которые меценат доставил в палату, юноша зарылся лицом в подушку. «Рембрандт, Рембрандт…» — плакал он. Амбиции юного эго мог бы смирить мудрый разум, но юность и мудрость несовместимы. Полностью же уничтожить амбиции — значит отказаться от собственного «я», не привносить ничего своего в избыточный мир. И тут провидение насылает краски. Или чемоданы…