Читаем без скачивания Кот баюн и чудь белоглазая - Александр Ладейщиков

— Если твоя правая рука соблазняет тебя — отсеки её, — продолжал цитировать странник, наблюдая за выражением лица Стефана, меняющимся при узнавании текста.

Коттин приобнял за плечи и Стефана и Мишну, подтолкнул парочку к выходу. Обернувшись, он бросил факел на ложе, затем поспешил к выходу.

Когда дом полыхал огромным погребальным костром, бывший Кот сказал Стефану:

— Что делал твой отец с высохшей ветвью яблони? Отсекал и бросал в огонь.

Стефан, опустил голову, задумался. С проявлением злого Добра он ещё не сталкивался.

— Но Гранёнок больше нет, — печально прошептала Мишна.

— Как это нет? — удивился Коттин. — Теперь Гранёнки — это Кика да ты. Какие новые народы выйдут из тебя, красавица?

— А Кика тогда кто? — ядовито прошептал Стефан.

Коттин уловил смысл сказанного, подумав, ответил:

— Если вдруг встретимся, тогда и узнаем — кто.

Сегодня собралась рожать Майсара, жена Скилура. Стина уже заходила к ней, щупала живот — плод лежал боком, но ведунья слышала биение — главное, что он жив. Потом ведьма заставила беременную, стоявшую на земле посреди горницы, сесть на землю — по движениям женщины, Стина безошибочно определяла пол будущего ребёнка. Повитухой в деревне была древняя старуха Грыня, родившая за долгую жизнь девятнадцать детей, из которых выжили четыре сына-красавца — все уже отцы семейств. Первого ребёнка Грыня родила в пятнадцать лет, когда у неё начались красные дни, и родители выдали её за местного охотника; последнего ребёнка — на пятьдесят пятом году, что считалось обычным делом. Когда большая семья жила одним родом, то было очень трудно понять — кто возится во дворе или работает в огороде — дети или внуки?

Скрипнула ссохшаяся калитка, во двор вбежали две девчонки — одна русая, другая беленькая — Снурка и Снежка. Увидев ведунью, они присмирели, подошли к крыльцу тихо, несколько мгновений молчали, поглядывая друг на друга, затем заговорили вместе:

— Тётя Стина, мамка вас кличет! Она скоро рожать будет!

— Бегите к бабке Грыне, поклонитесь — пусть тоже к вам идёт. Батя-то с братьями где?

— Как было велено, они с утра ушли в лес, там работа нашлась.

Стина сошла по ступенькам, обняла девочек, погладила по светлой головке Снежку, сказала ласково:

— Ну, бегите, я сейчас приду. Да печку растопите!

— У нас уж натоплено! — девочки побежали к дому повитухи с радостными криками.

Майсара лежала на ложе, отгороженном занавесью, на этом ложе были зачаты и рождены все дети Скилура. Майсара громко стонала, держась руками за живот, ребёнок толкался, просился на свет. Вдруг роженица закричала, на холщовой подстилке расплылось бледно-розовое пятно — начали отходить воды.

Стина зашла в избу быстрым шагом, окинула взором комнату — пахло дымом, в печи краснели угли, на жерди под потолком, свесив хвост, сидел серый кот, зеленел на колдунью круглыми глазами. За печкой лежал древний дед Ратай, его костлявые босые ноги с длинными раскоряченными пальцами, с мозолистыми растрескавшимися подошвами, торчали из-под овчины. Стина поклонилась деду, что был взят в дом на кормление, но задержался на свете — ему было далеко за девяносто зим, промолвила, — Отдыхай, старый, мы тут по бабским делам. Если будет шумно, уж не обессудь.

Заскрипела зимняя дверь — в избу вошла бабка Грыня, скинула на лавку полушубок и шаль. Поклонилась Стине, та кивнула — дескать, давай вместе. Девчонки провели повитуху к занавеси, распахнули её. Старуха осмотрела Майсару, задержалась взглядом на кровавом пятне. Заметила котёл с кипящей водой на печи, метёлки сухих трав, велела заварить тысячелистник пополам с птичьим горцем. Отделила сушёные коренья лапчатки, подозвала девочек.

— Ну-ка, помогайте рожать мамке. У вас зубы острые, нажуйте корешков. Да не ешьте, плюйте мякину в посудину. Потом поставьте на печь, пусть на малом огне настаивается.

Девочки принялись жевать корешки, сплёвывая кашицу в закипающую воду. Старуха, положив на лавку острый бронзовый нож и щипцы, велела принести тряпья, налить в деревянное ведро тёплой воды. Стина подняла брови, увидев нож, повитуха покачала головой, нахмурилась. В этот момент Майсара закричала, голос её был хриплым, надрывным, — Ой, больно, мамочка моя родная!

— Тише, голубка, — старуха потрогала рукой лоб Майсары, — Чай, не первый раз рожаешь, потерпи, — старуха иронически улыбнулась, и в сердце Стины закралось нехорошее чувство.

После неудачных родов прошло два дня. Майсара лежала на ложе, завёрнутая в белый саван, приготовленная к опусканию в сруб. Голова покойницы была плотно обвязана через подбородок платком, на глазах лежали две ногаты. В ногах находился горшок с кашей, кусок вяленого мяса, коробочка с тусклым речным жемчугом, сухой цветок, найденный на сеновале. Скилур, выкопавший со старшими детьми могильный погреб, уложив сруб и крышку, стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу — он не умел выказывать чувства, только в ночь после смерти жены по бороде скатилась горькая слеза. По избе шастали старухи, они готовили поминки — варили свиной студень, раскладывали по деревянным мискам солёные грибы — рыжики и грузди, что давились под спудом в кадке, варили кисель. Девчонок — Снежку, и младшую, Снурку, гладили по волосам — девочки ревели в углу на полатях, печалились по мамке. Тут же бабы громко обсуждали, кого вдовец через одну луну приведёт в дом — мужик с детьми обязан жениться, предполагали, как к той или иной мачехе отнесутся старшие сыновья. Вспоминали и сгинувшего в лесу, вместе со страшным Котом, Арианта, брата-близнеца одной из девочек.

Пам Папай сидел на скамье, слушал Грыню. Повитуха, понурясь, говорила, упуская детали, не нужные мужскому уму, про смерть молодой Майсары. И что думает ведьма Стина по этому поводу, и кого бы привести в дом вдовцу Скилуру.

— Дитё пошло боком, — голос старухи был древен и хрипл, — Пришлось подрезать да тащить.

— Так кесарь римский родился? — пожевал губами пам.

— Нет, что ты! — ответила Грыня. — Никогда я это не делала, — старуха передёрнулась. — Хотела обоих спасти, но младенец родился мёртвым — удушился, а у Майсары горячка приключилась. И отвары не помогли.

— Чёрного колдовства не было ли? — поинтересовался Папай. — Что там ведьма говорит?

— Стина молвит, что ни сглаза, ни какой иной порухи не видит. Хотя навь вокруг селенья бродит — руны плохое показывают. Не наш, правда, способ — руны-то, — старуха усмехнулась.

— Да пусть, — отмахнулся пам. — Какому богу не кланяйся, всё польза. Главное, чтоб услышали…

— А слышат ли? — старуха уставилась на Папая. Тот промолчал. Затем налил в кружку кваса, выпил.