Читаем без скачивания Магазин на диване - Огюстен Барроуз

Он заморгал.

— Пегги Джин все время советовала мне купить голубые контактные линзы. Ей кажется, голубой лучше подходит к моему цвету волос.

Никки слегка наклонила голову, и несколько длинных прядок упали на щеку.

— Она неправа.

Никки встала из-за стола и сполоснула стакан в раковине, прежде чем поставить его в посудомоечную машину.

Джон слегка задрожал, как от сквозняка.

Она подошла к нему сзади и положила руки ему на плечи.

— Вы так напряжены. Плечи как камень, — произнесла она, начав делать массаж. — У моего отца напряжение тоже всегда в плечах накапливается, — сообщила она, разминая его мышцы пальцами с видом профессионала.

Он тихонько застонал, и она нажала сильнее.

— Вашим детям, должно быть, нелегко. Как вы им все объяснили? Они расстроились?

Он вздохнул.

— О, с ними все будет в порядке. Они хорошие ребята. Боже, как у тебя замечательно получается!

Она начала тихонечко молотить кулаками по обе стороны его позвоночника.

— Вот видите? Вы уже расслабились. — Потом нежно провела руками по спине; вниз по лопаткам, к дельтовидной мышце и к пояснице, чуть не коснувшись ягодиц. — У вас сильная спина. Наверное, занимаетесь спортом? — спросила она мягко, с придыханием.

— Стараюсь держать себя в форме, — ответил он, и во рту вдруг пересохло.

— Мой отец никогда не занимается спортом, — вздохнула Никки, наклонилась к его уху, и ее губы стали так близко, что он почти почувствовал их прикосновение. — Знаете, — прошептала она, — мне будет намного легче массировать вам спину, если вы ляжете.

Сразу после секса Элиот заявил:

— Я проголодался.

Бебе рассмеялась.

— Мужские особи так примитивны и зависимы от своих потребностей.

Элиот посмотрел на нее взглядом обиженного щенка:

— Что ты имеешь в виду?

Она откинулась на кровать, притворившись расстроенной.

— Выходит, тебе приятнее есть холодную пиццу, чем нежиться в постели после секса со мной?

Элиот и забыл, что со вчерашнего вечера в холодильнике осталась пицца. Он чмокнул Бебе в щеку и выпрыгнул из-под одеяла.

Бебе улыбнулась и посмотрела на часы на туалетном столике: половина пятого. Через полтора часа ей надо быть на работе, готовиться к шоу «Блеск искусственных алмазов» в воскресенье вечером. Лежа на спине, она разглядывала тень, которую отбрасывало на потолок дерево, растущее за окном. О чем можно было бы рассказать в эфире? Разумеется, она бы с удовольствием поведала зрителям об угрюмом судье, который каждый раз приносил в химчистку Элиота ночные рубашки «Секрет Виктории» большого размера. Но вероятно, это не очень хорошая идея: вдруг ей когда-нибудь придется предстать перед судом? Она услышала сигнал микроволновки, и через секунду перед ней появился голый Элиот, жующий грибную пиццу с бумажного полотенца с котятами и щенками. Ее маленькая собачка вилась у его ног, глядя вверх.

— Хочешь кусочек? — спросил он, продолжая жевать.

Бебе расхохоталась.

— Вот теперь я знаю, о чем сегодня рассказать зрителям.

Он улыбнулся с набитым ртом.

— Важе ве фмей, — пробубнил он и, проглотив, повторил: — Даже не смей. — Он уже усвоил, что все его слова и поступки рискуют попасть в эфир. На прошлой неделе вся страна узнала о том, что он не может пописать, не включив кран. Он доел пиццу, кроме корочки, которую по привычке протянул Бебе. Она почему-то больше всего любила корочки, и он всегда приберегал их для нее.

— О, я совсем забыл. Угадай, кто звонил вчера вечером? — спросил он.

Перчинка запрыгнула на кровать, и Бебе почесала у нее за ухом.

— Ты моя девочка. — Она подняла голову и посмотрела на Элиота. — И кто же?

— Моя мать, — ответил он, натягивая трусы-боксеры.

— Твоя мать? Она же умерла. — Перчинка облизала ее руку.

Элиот сунул голову в ворот футболки.

— Я имею в виду свою биологическую мать, ту, которую я никогда не видел.

Перчинка выпрыгнула из кровати, и Бебе села, натянув на грудь покрывало.

— Элиот, ты что же, приемный ребенок?

Он кивнул.

— Да, меня взяли из приюта в месячном возрасте.

Как же он раньше ей не сказал?

— Почему ты мне не говорил?

Он пожал плечами.

— Не думал, что это важно. Я ведь даже особенно не задумываюсь по этому поводу. У меня нет комплексов по поводу того, что я приемный. — Он проглотил последний кусок пиццы.

Наверное, он прав.

— А зачем она тебе позвонила?

— Ну, она сказала, что ей всегда было интересно, что же со мной произошло, и что она до сих пор чувствует себя виноватой оттого, что отдала меня, что она потратила много лет на поиски. Странно как-то. Она ведь мне никто.

— Она тебе что-нибудь про себя рассказала? У тебя есть братья, сестры? Кто твой отец?

— Черт! — воскликнул он и запрыгал на одной ноге. — Бебе, бога ради, зачем тебе рулетка? И почему ты положила ее на пол?

Бебе закатила глаза.

— Элиот, я же объясняла — это капиталовложение. Рулетка из знаменитого отеля «Сэндз» в Лас-Вегасе. В один прекрасный день она будет стоить целое состояние. Я просто не нашла пока, куда ее пристроить.

Он потер большой палец и нахмурился.

— Ладно, расскажи мне еще о своей матери. У тебя есть братья или сестры?

— О братьях и сестрах она не говорила, но рассказала про отца. — Он нажал на большой палец ноги, и на кончике ногтя появилась маленькая капелька крови.

Бебе смотрела на него, ожидая продолжения истории.

— Когда я родился, они жили в Бруклине. Он был из полиции Нью-Йорка. Только представь: я — сын полицейского! — Хромая, он прошел в ванную и открыл аптечку. — У тебя нет пластыря?

Бебе онемела. Все ее тело пробрала дрожь; руки покрылись мурашками.

— Элиот, а как зовут твою настоящую мать?

— Все, нашел, — крикнул он, заходя в комнату с коробочкой в руках. Он протянул ей коробку — Вот, можешь открыть? У тебя длинные ногти.

— Как зовут твою мать, Элиот? — повторила Бебе.

— Розалинд, — ответил он, подошел к стулу и взял джинсы.

Бебе показалось, что она сейчас лишится сознания. Зажмурившись, она зажала уши руками, как будто боялась, что голова не удержится на плечах. И тут ее прорвало. Она начала вздрагивать, как при рыданиях, но глаза оставались сухими. Вскоре подоспели и слезы.

Она рыдала, закрыв лицо руками. Элиот подбежал к кровати.

— Бебе, что с тобой? Что случилось, что? — Он был в панике. Он никогда не видел Бебе в таком состоянии.

Сдерживая рыдания, она спросила:

— Неужели ты не понимаешь?

Но слезы нахлынули с новой силой.

Он положил руку ей на плечо, но она ее оттолкнула.

— Бебе, что происходит? Что я такого сказал? — Он ругал себя за то, что сорвался из-за рулетки.

— Элиот. — Она подняла глаза. — Роуз — сокращенное имя для Розалинд. Так зовут мою мать, — произнесла она.

Он поднял брови:

— И что?

— Мои родители жили в Бруклине до моего рождения. Мой отец был полицейским. — Она глотнула воздуха. — Своего первого ребенка, мальчика, они отдали на усыновление.

У него отвисла челюсть. Он даже моргать перестал.

— Элиот, ты мой брат.

16

— Да, мистер Смайт, да, да, о боже! — кричала Никки. Джон дубасил ее сзади, и с его лба ей на спину падали капли пота. — О, я такая непослушная девочка, накажите меня! Жестче, жестче!

Джон ударил сильнее, громко зарычав, как животное, и крепко впившись пальцами ей в ягодицы.

— О, Никки, я сейчас кончу, я сейчас кончу! — воскликнул он, закатывая глаза.

Она резко отстранилась, и он выскользнул из нее. Она перевернулась на спину.

— В лицо, мистер Смайт, кончайте в лицо — но только не на волосы!

Когда он кончил, Никки попросила салфетку. Джон принес коробку с розовыми салфетками из ванной.

— И долго ваша жена пробудет в больнице? — спросила она.

Он зловеще улыбнулся.

— Тридцать дней и тридцать ночей.

Никки забралась под простыню.

— Давайте поспим.

Он лег в постель рядом с ней и обхватил ее маленькое безупречное тело своими большими руками. Она закрыла глаза.

— М-м-м, какой вы теплый.

— Это из-за волос, — пояснил он. — Они согревают.

Никки погладила волосы на его руке.

— А мой отец совсем безволосый, как морской котик. Так противно.

Он поцеловал ее в мочку уха.

— Ты же никогда не занималась ничем таким со своим отцом, а, Никки? — спросил он.

— Всего разок, — ответила она. — Мне было четырнадцать.

Джон удивленно раскрыл глаза.

— Твой отец изнасиловал тебя, когда тебе было четырнадцать?

Никки рассмеялась.

— Вряд ли это можно назвать насилием. Мне было любопытно, вот я и залезла к нему в душ как-то утром.

Он сунул ей в ухо язык.

— Ты такая плохая девочка, Никки.