Читаем без скачивания Избранное - Уильям Фолкнер

— Да, — повторил Сэрат, — я всегда считал, что виски — лучшее, лекарство от любой раны. Новомодные молодые доктора, они, конечно, другое говорят, а вот когда старый док Пибоди отрезал моему дедушке ногу, дедушка лежал на кухонном столе и в руках у него была бутыль, а на ноги ему положили тюфяк и стул, и четыре человека его держали, а он ругался и пел такую похабщину, что женщины и дети ушли на луг за сараем и там дожидались, пока все кончится. Выпейте еще, — добавил он, протягивая кувшин через источник, и Баярд выпил снова. — Вам теперь намного лучше, верно?

— Черт его знает, — отвечал Баярд. — Это настоящий динамит, ребята.

Держа кувшин на весу, Сэрат хмыкнул, потом пригубил, и кадык его снова стал подниматься и опускаться на фоне ивняка и бузины. Бузина скоро зацветет бледными мелкими соцветиями. Мисс Дженни каждый год делает из них вино. Хорошее вино, если знать рецепт и набраться терпения. Вино из цвета бузины. Похоже на детскую считалку из игры, в которую играют девочки в светлых платьицах вечером после ужина. Над чашей, куда еще проникали низкие лучи солнца, как пылинки в пустой заброшенной комнате, кружила и вилась мошкара. Приятный голос Сэрата снова и снова учтиво восхищался тем, какая крепкая у Баярда голова и как здорово, что они с Баярдом первый раз вместе выпивают.

Они выпили еще, Хаб попросил у Баярда папиросу и сочным деревенским языком принялся рассказывать разные неприличные истории про девчонок, виски и игру в кости, и вскоре они с Сэратом затеяли добродушный спор насчет работы. Казалось, они могут сколько угодно сидеть наг корточках, не испытывая ни малейшего неудобства, тогда как у Баярда ноги вскоре онемели, и он сел на землю, прислонился спиною к дереву, вытянул свои длинные ноги, по которым, покалывая, побежала застоявшаяся кровь, и сидел так, слушая голос Сэрата, но не вникая в смысл его слов.

Голова теперь причиняла ему одно лишь неудобство; временами у него возникало такое ощущение, будто она совсем отделилась от тела и висит над зеленой стеной как прозрачный шар, в котором или за которым никак не хочет ни проясниться, ни окончательно исчезнуть, а только назойливо, с каким-то смуглым отчаянием маячит все то же лицо — два округлившихся от изумления глаза, две поднятые кверху руки — они мелькают за белой рубашонкой и короткими синими штанишками, а потом грохот, треск, удар и черная тьма…

Мягкий, обволакивающий голос Сэрата все звучал и звучал — ровно, медленно, ничуть не раздражая. Казалось, он легко вписывается в окружающий пейзаж своим рассказом о немудреных земных делах.

— Знаете, как старший брат учил меня хлопок разрежать? Он пустил меня перед собой в борозду и велел начинать. Не успею я борозду пройти, а он уж тут как тут. И только я в землю разок мотыгой ударю — слышу, он уже два раза ударил. У меня в те времена даже и башмаков еще не было. Вот мне и пришлось научиться побыстрее орудовать, чтобы его мотыга мне голые пятки не обдирала. И вот тогда я дал себе клятву — будь что будет, а только я в землю ничего сажать не стану. Это хорошо, у кого своя земля есть, а у нас никогда своей земли не было, и всякий раз, как мы борозду вспахивали, значит, для кого-то чужого грязь месили.

Мошкара еще пуще прежнего вилась и плясала на укромных уголках над источником, а пробивавшиеся сквозь густую листву лучи солнца отливали теперь цветом темной бронзы. Сэрат встал.

— Ну, ребята, мне, пожалуй, пора обратно в город. — Он снова повернул к Баярду свое умное доброе лицо. — Я думаю, вы, мистер Баярд, теперь уже совсем забыли, как вы расшиблись?

— Перестанешь ты называть меня мистером Баярдом или нет, черт тебя побери! — отозвался тот.

Сэрат поднял с земли кувшин.

— Я всегда думал, что он хороший парень, стоит только поближе с ним познакомиться, — сказал он Хабу. — Я его еще с тех пор знаю, когда он под стол пешком ходил, да только нам с ним никогда вместе бывать не приходилось. Я, ребята, вырос среди бедняков, а родные мистера Баярда жили в большой усадьбе, хранили деньги в банке, а черномазые на них работали. Но он парень что надо. Он никому не скажет, кто его тут напоил.

— Да хоть бы и сказал, мне-то что, — отозвался Хаб.

Они снова выпили. Солнце уже почти скрылось, и в темных болотистых уголках по берегам ручья словно в сказке тонкими голосами квакали молодые лягушки. Со стороны сарая донеслось мычанье невидимой тощей коровы. Хаб засунул кочерыжку в горлышко кувшина, ударом ладони загнал ее поглубже, и все трое поднялись на холм и перелезли через изгородь. Корова стояла в дверях сарая и при виде их снова замычала, меланхолично и уныло. Гуси вылезли из пруда и чинно прошествовали по двору к хижине, у дверей которой в обрамлении двух лагерстремий стояла женщина.

— Хаб, — негромко окликнула она.

— Еду в город, — отозвался Хаб. — Пускай Сью подоит корову. Женщина спокойно стояла в дверях. Хаб понес кувшин в сарай. Корова пошла за ним, он обернулся, пнул ее в бок и беззлобно выругался. Вскоре он вышел из сарая, направился к воротам, открыл их, и Сэрат вывел автомобиль. Хаб закрыл ворота, снова прикрутил их проволокой и вскочил на подножку. Баярд подошел к автомобилю и стал уговаривать Хаба сесть в кабину. Женщина все еще стояла в дверях и спокойно на них смотрела. Гуси толклись у крыльца и нестройно гоготали, вытягивая шеи, словно в какой-то заученной пантомиме.

Длинные тени фруктовых деревьев легли на заросшие сорняками поля, и автомобиль тронулся, толкая перед собою свою собственную продолговатую тень, похожую на тень огромной горбатой птицы. Взобравшись на песчаный холм, освещенный последними лучами заходящего солнца, они покатились вниз, в сиреневые сумерки. Бесшумно приминая разъезженную песчаную колею, автомобиль выбрался на шоссе.

Высоко в небе стоял молодой месяц. Он еще не давал света, и они помчались к городу, время от времени встречая возвращающиеся домой деревенские повозки. Сэрат, знавший почти всех жителей округа, приветственно махал им загорелой рукой. В том месте, где дорога проходила через деревянный мост в зарослях ивняка и бузины и где сумерки казались густыми и почти осязаемыми, он остановился и вылез из автомобиля.

— Вы, ребята, посидите минутку. Я сейчас — только залью воды в радиатор, — сказал он. Они услышали возню где-то сзади, потом он появился с жестяным ведром в руках и осторожно полез вниз по откосу возле моста. Под мостом журчала и звенела невидимая в сумерках вода, и ее журчанье смешивалось с кваканьем лягушек и стрекотом кузнечиков. Над ивами, росшими по берегам ручья, все еще кружилась и вилась мошкара, а появившиеся неведомо откуда козодои стремительно падали вниз, исчезали и вновь возникали, проносясь по безмятежно спокойному небосклону, тихие, словно капли воды на оконном стекле, сосредоточенные, бесшумные и быстрые, как будто их крылья были оперены сумерками и тишиной.

Сэрат взобрался на дорогу с ведром, снял пробку с радиатора и наклонил над ним ведро. Луна, стоявшая высоко в небе, едва теплилась, но легкая тень головы и плеч Сэрата падала на капот, а на бледном фоне дощатой обшивки моста слегка вырисовывались тонкие очертания склонившихся ивовых ветвей. Когда остатки воды, вылитой из ведра, тихонько заурчали в чреве автомобиля, Сэрат убрал ведро на место, перелез через левый борт машины[38] и включил фары. Они работали от генератора и при движении на малой скорости ослепительно сверкали, но когда он разогнал машину и перешел на прямую передачу, стали испускать слабое мерцание не ярче светящейся тени.

Когда они добрались до города, была уже ночь. Над верхушками деревьев, словно желтые четки, светились часы на здании суда, а на фоне зеленой вечерней зари вертикальным пером поднимался в небо столб дыма. Сэрат высадил их у кафе и поехал дальше. Когда они вошли, хозяин, сидевший за фонтанчиком с содовой, поднял яйцеобразную лысую голову, на которой блестели круглые глаза.

— Господи, вы еще не уехали домой? — воскликнул он. — Док Пибоди с четырех часов за вами гоняется, а мисс Дженни поехала в коляске искать вас в город. Вы же себя убьете.

— Ступай ко всем чертям на кухню, Дикон, и принеси мне и Хабу на два доллара яичницы с ветчиной, — отвечал ему Баярд.

Потом Баярд, Хаб и третий молодой человек — клерк багажного отделения железнодорожной станции по имени Митч — отправились на автомобиле Баярда обратно за кувшином, посадив на заднее сиденье трех негров с контрабасом. На краю поля над хижиной они остановились, и Хаб пешком пошел вниз по песчаной дороге к сараю. Высоко в небе стоял холодный бледный месяц, а кругом, в пыльных кустах, пронзительно стрекотали насекомые. Негры на заднем сиденье тихонько переговаривались.

— Прекрасная ночь, — заметил Митч.

Баярд ничего не ответил. Он мрачно курил; на голове его, словно шлем, белела плотная повязка. Месяц и насекомые слились воедино — в нечто видимое и слышимое, но лишенное источника и измерений.