Читаем без скачивания Возвышение Сайласа Лэфема - Уильям Хоуэллс

— Мы ее и так часто приглашаем. Она может подумать, что для чего-то нам нужна.

— Она не обидится; она такая добродушная.

— Тогда подсчитаем, — сказала мать. — Четверо Лэфемов, пятеро Кори, четверо Беллингемов, Чейз, Кингсбери — пятнадцать. Да, еще супруги Сьюэлл. Семнадцать. Десять дам и семь джентльменов. Не поровну и слишком много.

— Может быть, кто-то из дам не придет, — предположила Лили.

— О, дамы всегда приходят, — сказала Нэнни.

Мать размышляла.

— Приглашу всех. Дамы откажутся вовремя, и мы успеем пригласить еще мужчин; например, художников. Ах да! Надо позвать мистера Сеймура, архитектора. Он холостяк, и он им строит дом, я слышала от Тома.

Имя сына она назвала упавшим голосом, а когда он вечером пришел домой, сообщила ему свой план с явным опасением.

— Зачем ты это делаешь, мама? — спросил он, глядя на нее своими ясными глазами.

Она смущенно опустила свои.

— Я не стану, милый, если ты не одобряешь. Но я подумала… Мы ведь никак не расквитались за все, что они для нас сделали в Байи-Сент-Пол. А зимой, стыдно сказать, я еще взяла у нее денег на свое благотворительное заведение. Терпеть не могу так использовать людей. И ты бывал у них летом; выходит, что мы ими гнушаемся; ну, и твое деловые отношения с ними…

— Понимаю, — сказал Кори. — И ты считаешь, что из-за этого нужен обед?

— Сама не знаю, — ответила мать. — Мы ведь не позовем почти никого, кроме родственников.

— Что ж, — согласился Кори, — может, и правда… Ты ведь хочешь доставить им удовольствие.

— Разумеется. Ты полагаешь, что они придут?

— Прийти-то они придут; но окажется ли обед удовольствием для них — это другой вопрос. Мне думается, что им больше понравился бы обед в нашем семейном кругу.

— Я сперва так и хотела, но твой отец считает, что может показаться, будто мы не уверены в их положении в обществе; а этого мы не должны допустить, даже перед самими собой.

— Пожалуй, отец прав.

— К тому же они могут подумать…

Последние слова Кори пропустил без внимания.

— Кого же ты хочешь пригласить?

Мать назвала ему гостей.

— Что ж, сойдет, — сказал он, все же не вполне довольный.

— Обеда и совсем не будет, если ты не хочешь, Том.

— Нет, нет; вероятно, так надо. Да, конечно. А о чем они могут подумать?

Мать колебалась. Ей не хотелось напрямик выкладывать ему свои опасения. Вынужденная что-то ответить, она сказала:

— Не знаю. Я не хотела бы дать этой девушке или ее матери основания думать, что мы стремимся к более близкому знакомству, чем… чем у тебя с ними, Том.

Он взглянул на нее рассеянно и словно не понимая. Однако сказал:

— Да, конечно.

И миссис Кори, оставаясь в той же неуверенности относительно этого дела, в какой ей, видимо, было суждено пребывать и дальше, пошла писать приглашение миссис Лэфем.

Позже вечером, когда они снова остались наедине, сын сказал:

— Я, кажется, не сразу тебя понял, мама, насчет Лэфемов. Сейчас понял. Я, конечно, не хочу, чтобы ты сближалась с ними больше, чем я. Это не нужно, да и ни к чему хорошему не приведет. Не давай этого обеда!

— Поздно, — сказала миссис Кори. — Я уже час назад послала записку миссис Лэфем. — Она ободрилась, видя озабоченное лицо Кори. — Но не огорчайся, Том. Это не будет семейный обед, и все обойдется без всякой неловкости. Если сделать это сейчас, будет явно, что ты просто оказывал им внимание по нашей просьбе. Они не могут увидеть в этом нечто большее.

— Ладно, пускай. Пожалуй, сойдет. Во всяком случае, теперь уже ничему не поможешь.

— Зачем помогать, Том? — сказала миссис Кори с веселым оживлением, какого до сих пор не вызывали у нее мысли о Лэфемах. — Я уверена, что мы поступаем правильно и доставим им удовольствие. Это добрые, безобидные люди; мы перед самими собой обязаны не бояться показать, что помним их доброту и услуги и то, как он ценит тебя.

— Да, — сказал Кори. Озабоченность, которую перестала чувствовать мать, была теперь в его тоне, но ее это не огорчило. Пора ему всерьез подумать о своих отношениях с этими людьми, если он не думал об этом раньше, а просто волочился, как говорит его отец.

Такой взгляд на характер сына едва ли был бы ей приятен при других обстоятельствах, но сейчас он был утешением, пусть и не большим. Если она теперь думала о Лэфемах, то с той покорностью судьбе, с какой мы ощущаем беды наших ближних, даже если они не сами навлекли их на себя.

Со своей стороны, миссис Лэфем за время, прошедшее между визитом миссис Кори и возвращением мужа из конторы, пришла к тому же заключению относительно Кори; и когда они сели ужинать, была в совершенном унынии. Айрин разделяла ее настроение, Пенелопа была подчеркнуто весела; полковник, после первого куска нашпигованного чесноком вареного окорока, который возвышался перед ним на большом блюде, начал замечать царившую вокруг атмосферу; но тут зазвенел дверной звонок, и служанка, подававшая на стол, пошла открыть дверь. Она принесла миссис Лэфем записку, которую та прочла и, беспомощно оглядев свою семью, прочла еще раз.

— Что-нибудь случилось, мама? — спросила Айрин; а полковник, который снова приступил к окороку, замер с ножом в руке.

— Не понимаю, что бы это значило, — сказала миссис Лэфем дрожащим голосом и передала записку дочери.

Айрин проглядела ее; увидя подпись, она радостно вскрикнула и покраснела до корней волос. Потом стала читать снова.

Полковник бросил нож и нетерпеливо нахмурился. Миссис Лэфем сказала:

— Прочти вслух, Айрин, если понимаешь, в чем тут дело.

Но Айрин, нервно отмахнувшись, передала записку отцу, который прочел вслух: «Дорогая миссис Лэфем, прошу вас и генерала Лэфема…» — Вот не знал, что я генерал, — проворчал Лэфем. — Надо будет востребовать жалованье за все годы. Однако же кто это пишет? — и он перевернул листок, ища подпись.

— Не важно! Прочти до конца! — крикнула жена, с торжеством глядя на Пенелопу, и он дочитал:

«…а также ваших дочерей пожаловать к нам на обед в четверг 28-го в половине седьмого.

Искренне ваша, Анна Б.Кори».

Краткое приглашение, размашисто написанное, занимало две стороны листка, и полковник не сразу разобрал подпись. Когда же разобрал и прочел вслух, он взглянул на жену, ожидая объяснения.

— Не знаю, что это значит, — сказала та, качая головой, но приятно взволнованная. — Она нынче днем приезжала, и, по-моему, для того, чтобы нас обидеть. В жизни еще никто так меня не унижал.

— Что же она делала? Что говорила? — Лэфем в своей гордости приготовился дать отпор любой обиде, нанесенной его семье; однако приглашение как будто доказывало обратное, и он усомнился, была ли нанесена обида. Миссис Лэфем попыталась объяснить, но ведь, в сущности, ничего обидного и не было сказано, пытаясь облечь неуловимое в слова, она ничего не сумела доказать. Муж выслушал ее взволнованную речь, потом изрек тоном беспристрастного судьи: — По-моему, Персис, никто тебя обидеть не хотел. Зачем бы ей сразу после этого звать тебя на обед, если она и вправду так себя вела?

Это действительно казалось невозможным, так что и сама миссис Лэфем стала сомневаться. Она могла только сказать:

— Вот и Пенелопа почувствовала то же самое.

Лэфем взглянул на дочь, и та сказала:

— Я ничего доказать не могу! Начинаю думать, что она нам привиделась. Да, наверное, так.

— Гм! — сказал отец и некоторое время молча хмурился, пренебрегая иронией или решив понять ее буквально. — Ничего определенного ты так и не сказала, — заметил он жене, — должно быть, ничего и не было. А уж сейчас она к тебе со всем уважением.

В душе миссис Лэфем боролись не прошедшая обида и польщенное тщеславие. Она переводила взгляд с непроницаемого лица Пенелопы на сияющие глаза Айрин.

— Ну, значит, так оно и есть, Сайлас. Пожалуй, она и впрямь дурного не хотела. Может, и сама смутилась немного…

— Я ведь так тебе и сказала, мама, — прервала Айрин. — Не говорила я разве, что ничего особенного у нее на уме не было? Она так же вела себя и в Байи-Сент-Пол, когда оправилась и увидела, что ты для нее сделала.

Пенелопа рассмеялась.

— Ах, так это ее манера выражать благодарность? Жаль, что я не поняла этого раньше.

Айрин не стала отвечать. Она смотрела то на мать, то на отца, всем своим огорченным видом прося защиты. Лэфем сказал:

— Кончим ужин, и пошли ей ответ, Персис. Напиши, что придем.

— С одним исключением, — сказала Пенелопа.

— Что такое? — спросил отец, пережевывая кусок окорока.

— Так, пустяк. Просто я не пойду.

Лэфем проглотил кусок, а заодно и подымавшийся в нем гнев.

— Надеюсь, ты передумаешь, когда придет время, — сказал он. — Напиши, Персис, что придем все, а если Пенелопа не захочет, ты там на месте придумаешь извинение. Так-то оно будет лучше.

Никто из них, очевидно, не усомнился в том, что так можно поступить, — они не знали, насколько обязывает приглашение на обед. Даже предполагая, что Пенелопа не передумает и не придет, миссис Лэфем была уверена, что миссис Кори охотно ее извинит. Труднее оказалось сочинить ответ на приглашение. Миссис Кори написала «Дорогая миссис Лэфем», но миссис Лэфем опасалась, не будет ли ответное «Дорогая миссис Кори» рабским подражанием; она мучилась над каждой фразой и не знала, какой именно температуры должны быть ее вежливые слова. Почерк у нее был круглый, невыработанный, тот самый, каким она в школе задавала детям прописи. После некоторого колебания — подписаться ли только собственным именем или с инициалами мужа — она подписалась: «Уважающая вас м-с С.Лэфем».