Читаем без скачивания «Штурмфогель» без свастики - Евгений Федоровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1
«Испания, чертова Испания… Пихт привел этого самого Штайнерта к нам, — думал Коссовски. — Я не поверил его документам. Зейц застрелил Штайнерта. А ведь Штайнерт нес от Канариса секретный пакет Франко. Откуда я тогда мог знать, что Штайнерт подполковник и что он хотел предупредить о наступлении красных под Валенсией?! А мы не хотели тащиться с ним по жаре и горам. Когда я получил приказ о розыске Штайнерта, я разрыл его могилу и труп сбросил в реку. Но дело было сделано…»
Лехфельд после духоты и столичной суеты всегда казался Коссовски чем-то вроде домика его старой бабушки. Такой же опрятный, позеленевший от старости, тесный и добрый. Когда с аэродрома не разносился душераздирающий вой турбин, над городком воцарялась глубокая, почти сельская тишина.
Коссовски захотел немного освежиться и выпить пива.
Размявшись после долгой дороги, он вошел в пивную «Фелина». Час был ранний, и кельнер еще убирал низкий, отделанный под дуб зал с антресолями — там были номера. Извинившись, кельнер заковылял к стойке.
— Вы были на фронте? — спросил Коссовски.
— Да, ранен под Смоленском.
— Бедняга…
— Почему же, господин капитан? Зато меня не пошлют обратно, — простодушно ответил кельнер.
Коссовски усмехнулся, глядя на доверчивого конопатого парня, и стал пить прохладное, крепкое пиво.
— Вы больше ничего не будете заказывать?
— Пожалуй, сосисок.
Кельнер отварил сосиски и подал на маленькой картонной тарелочке.
— Если позволите, я продолжу уборку, — попросил он.
— Пожалуйста.
Коссовски медленно жевал мясо и думал, с кого же начать разговор?
«Пожалуй, с Зандлера. Этот старый тетерев все выложит как на духу. Чего-то он боится. Боится всю жизнь. Видимо, в молодости кто-то его сильно напугал».
После разговора с Лахузеном Коссовски понял, что должен любой ценой найти этого самого Марта.
На карту поставлена его жизнь. По тому, как изменил отношение Регенбах, как говорил с ним Лахузен, а главное, как сильно было его предчувствие, Коссовски понял, что на нем лежит какое-то подозрение. Отвести его от себя можно только в том случае, если Март попадет ему в руки живым или мертвым.
Покончив с пивом и сосисками, Коссовски расплатился и направился к машине.
— На аэродром, — бросил он.
Шофер повел машину на большой скорости, петляя по узким улочкам.
— Вы хороший водитель, — похвалил Коссовски ефрейтора.
Шофер ухмыльнулся, но промолчал. У него было сытое, широкое лицо, навыкате глаза и абсолютно белые ресницы. Пилотка неуклюже прикрывала большую голову.
— Вы недавно служите в министерстве? — спросил Коссовски.
— Давно. Просто я обслуживал другие отделы, — ответил шофер.
Коссовски подумал, что этот шофер может работать и в абвере. А может, и правда этот парень послан следить за ним? Он снова ощутил на сердце неприятный холодок, как за несколько часов до встречи с Лахузеном.
Профессор Зандлер принял Коссовски учтиво. Они были почти одного возраста, и скоро между ними установилось взаимопонимание, разумеется, в той мере, какая может быть в отношениях профессора и конструктора с контрразведчиком.
Коссовски стал расспрашивать о делах, о людях, с которыми работает. Но скоро он заметил, что профессор старается быть предельно кратким.
— Простите, господин Зандлер, — перебил его Коссовски. — Мне нужны детали даже незначительные. Ведь вам приходилось встречаться с журналистами, они тоже просили деталей, чтобы более правдоподобно обрисовать ту или иную картину. Кроме дочери, в вашем доме живет секретарша Ютта Хайдте?
— Да. Но у меня нет никаких оснований подозревать эту старательную и милую девушку.
Его длинные, в синих жилках пальцы дрожали. Он опустил руки на колени, стараясь скрыть это от Коссовски.
Коссовски тоже смутился и опустил глаза. Ему вдруг стала неприятна собственная роль. «Человек изобретает, творит, отдает своему делу и нервы и жизнь. И вдруг мы объявляем его же работу секретной, присваиваем его мозг себе и вдобавок его же караем, если он не выполнил нами же составленных инструкций», — подумал он.
— Кто часто посещает ваш дом, господин профессор?
— О, многие люди, и, как вы убедились однажды, разглядывая фотографическую галерею моей дочери, известные, — с достоинством произнес Зандлер.
— Я подразумеваю завсегдатаев вашего дома.
— Ну, Вайдеман, Зейц, Пихт, Вендель, иногда Эрих.
— Кто такой Эрих?
— Хайдте, брат Ютты.
— Вот как! Откуда он?
— Был ранен. Сейчас содержит фотолабораторию напротив моего особняка.
— С кем он живет?
— Один. Впрочем, в одном доме с Зейцем.
Новое имя насторожило Коссовски. «Ютта — Эрих… Зейц! Неужели Зейц! Или он профан, или очень умный разведчик?..»
— Итак, господин профессор, 25 ноября 1941 года на высоте сорока метров отказал правый двигатель? Зандлер кивнул.
— Как раз тот, который был неправильно отрегулирован?
— Да.
— Испытывал Вайдеман?
— Разумеется.
— Вы не вспомните, как вел себя Вайдеман перед полетом?
— Как обычно. Был деловит, весел и, я бы сказал, спокоен.
— Он не ожидал аварии?
— Странный вопрос, господин капитан. Какому летчику-испытателю хочется отправиться на тот свет, пока не призовет его бог?
— Простите, господин профессор. Теперь поговорим о том дне, когда вы на испытательных стендах у моторов заметили постороннее лицо.
— Да, я вошел, и мне показалось, что один из двигателей работает не на обычном, а на взлетном режиме. Я подошел к пульту, дежурный инженер спал. И тут я увидел промелькнувшую тень. Сам включил сирену. По тревоге в мастерскую сбежались все, кто был на аэродроме. Даже пилоты. Но мы в мастерской никого не нашли.
— Где сейчас инженер?
— Он был уволен и послан на фронт. Кстати, это был порядочный, крайне добросовестный человек. Я ничем не могу объяснить его сон на дежурстве.
— Кого из пилотов заметили вы?
— Пихта и Вайдемана.
Коссовски не делал пометок. Его натренированная память крепко схватывала все, что могло относиться к делу. Просто на листке блокнота он чертил замысловатые фигурки, что делал всегда, когда в работе решал какой-нибудь ребус. Когда Зандлер произнес фамилии пилотов, завитушка под карандашом круто взбежала вверх.
— И еще вопрос, господин профессор, — проговорил он, помолчав. — Вы можете предположить, что рядом с вами действует иностранный агент?
— Агент — могу. Иностранный — сомневаюсь. Может быть, антифашист?
— Вы были в социал-демократической партии?
Лиловые веки Зандлера вмиг одрябли. «Ага, вот чего боится профессор Зандлер», — отметил про себя Коссовски, а вслух проговорил:
— Меня вам нечего опасаться, я же не штурмовик и не гестаповец…
— Да, я придерживался до 1920 года демократических взглядов, — выдавил из себя Зандлер.
— Ну, кто из нас не был романтиком, — усмехнулся Коссовски. — Я тоже протестовал, когда убили Либкнехта и Люксембург. И даже был молодежным функционером демократов.
— Да, времена меняются, — вздохнул свободней Зандлер.
— Ну, у меня все… Извините за эту крайне неприятную беседу. — Коссовски простился и поехал в общежитие летчиков.
Авиагородок располагался за Лехфельдом: прямой проспект с особняками и виллами, в которых жили служащие Мессершмитта. У самого аэродрома выстроились бараки, одинаково длинные и низкие, с редкой зеленью перед окнами. А за кирпичным забором с колючей проволокой тянулся испытательный аэродром.
…Вайдеман играл в джокер, когда в общежитие пилотов вошел Коссовски.
— Зигфрид! Ты имеешь обыкновение появляться, как дух, бесшумно. По каким делам сюда?
— Проездом, Альберт. Некоторым образом я теперь отвечаю за Лехфельд. А заодно решил навестить друзей.
«Надо быть начеку с этим волкодавом», — подумал Вайдеман.
— Кстати, ты хорошо выглядишь, — сказал Коссовски.
— В двадцать восемь лет рано жаловаться на здоровье.
— А почему же тогда, в Рехлине, у тебя вдруг повысилось давление?
— Ах, вот ты о чем… Честно говоря, меня преследовала неудача за неудачей. Много раз смерть заглядывала мне в глаза. Я испугался.
— Ты не пил накануне?
— Кажется, пил.
— С кем?
— С Пихтом, конечно.
— Ты дружишь с ним?
— Как сказать?.. Вначале были дружны, сейчас, по-моему, между нами пробежала какая-то кошка.
— Почему?
Вайдеман пожал плечами.
— Раньше вас что-то объединяло. А сейчас дороги расходятся? — Алый шрам на лице Коссовски напрягся сильней.
— Да нет, ты неправ, Зигфрид, — набычившись произнес Вайдеман. — Я и сам не могу объяснить это. Хотя у него сейчас свои увлечения, у меня — свои.
— Ютта?