Читаем без скачивания Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Топор передали очередному ликтору. Он вытер лезвие, занес его над головой и обрушил на шею Тита. Тиберий, зажмурившийся от страха, был обезглавлен вслед за ним. После них осталось еще девять приговоренных, и ликторы продолжили свою работу.

Глядя с трибунала вниз, Брут сохранял то же бесстрастное выражение лица, что и до казни своих сыновей, и граждане, толпившиеся внизу, взирали на него с трепетом.

Когда наступил черед Вителлия, он ухитрился выплюнуть кляп изо рта и снова принялся пронзительно вопить, но топор резко оборвал вопль. На Марсовом поле воцарилась тишина.

Коллатин встал. Он держался прямо и спокойно, лишь сжимавшиеся и разжимавшиеся кулаки выдавали его волнение. Поднялся со своего кресла и Брут. На миг показалось, будто он покачнулся, и все в толпе затаили дыхание, ожидая, что сейчас под консулом подогнутся ноги. Коллатин инстинктивно потянулся, чтобы поддержать собрата, но, так и не коснувшись его, остановился и отдернул свою руку.

Коллатин тихо обратился к нему, предлагая взять на себя обязанность, которая по предварительной договоренности отводилась Бруту, но тот покачал головой, отклоняя предложение, и протянул правую руку. Один из ликторов вложил ему в ладонь посох.

– Виндик, выйди вперед! – воскликнул Брут.

Раб, который выдал своего господина Вителлия и других заговорщиков, приблизился к помосту. Брут, глядя на него, возгласил:

– Раб Виндик, за твою помощь в спасении республики тебе была обещана награда. Никогда прежде в краткой жизни нашей республики раб не становился полноправным гражданином. Ты будешь первым. Прикосновением этого жезла наделяю тебя всеми привилегиями и возлагаю на тебя все обязанности свободного гражданина Рима.

Виндик склонил голову, и Брут коснулся посохом его макушки.

Чтобы его было слышно по всему полю, Брут напрягал голос, он звучал высоко, но не срывался.

– Пусть все видят, что даже раб может стать гражданином, оказав услугу республике. И пусть все видят, что любому гражданину, предавшему республику, не будет пощады. Все люди, казненные сегодня, были виновны в измене. Они изменили своему городу и своим соотечественникам, но иные из них были виновны и еще в одном преступлении – они предали своего отца. Измена отцу или отечеству – и за то и за другое преступление может быть только одно наказание – смерть. Здесь, на Марсовом поле, свершилась справедливая кара, и нам нечего скрывать от небес. Пусть боги будут свидетелями и не оставят нас своей милостью в знак того, что мы поступили разумно и в полном соответствии с их предначертаниями.

С этими словами Брут спустился с помоста трибунала. Он держал голову высоко и шагал твердо, но тяжело опирался на зажатый в правой руке посох. Никогда раньше посох ему не требовался, но после того дня он уже никогда не сможет шествовать без него.

Среди тех, кто находился в передних рядах толпы и видел уход консула, были Тит Потиций и Гней Марций.

Тит, в силу статуса его фамилии, привык быть в передних рядах на любых собраниях, хотя в тот раз куда охотнее оказался бы в любом другом месте. Несколько раз, особенно во время обезглавливания, он ощущал слабость и тошноту, но, стоя рядом с дедом, не решался отвести взгляд. Гней, который обычно находился дальше в толпе, на этом мероприятии упросил Тита позволить ему постоять рядом с ним, чтобы получше видеть происходящее. Почувствовав слабость, Тит одной рукой коснулся Фасцина, а другой, как ребенок, потянулся к руке Гнея. Тот, хотя от этого и чувствовал себя по-дурацки, без возражений крепко сжал руку друга и долго удерживал ее: в конце концов, этим местом в первых рядах он был обязан Титу.

Гней не выказывал слабости и тошноты: похоже, вид крови его ничуть не смущал. Не было заметно, чтобы он особо сочувствовал осужденным. В конце концов, эти люди сознательно шли на страшный риск, прекрасно отдавая себе отчет в возможных последствиях, и, увенчайся их затея успехом, выказали бы по отношению к побежденным не больше сочувствия, чем нынешние победители к ним.

Относительно Брута Гней не знал, что и думать. Этот человек обладал поистине железной волей. Если кто и достоин был стать царем, так именно Брут, но он не выказывал к короне ни малейшего интереса. Его ненависть к монархии казалась совершенно неподдельной. Все свои надежды и чаяния Брут возлагал на республику – народное государство. Республика потребовала принести ей в жертву его собственных сыновей, да еще самому совершить это жертвоприношение. Даже бог, потребовавший такой суровой жертвы от своего жреца, мог оказаться отвергнутым, однако Брут боготворил республику!

Гней видел рождение нового мира, в котором власть должна принадлежать патриотам, а не царям. Мир менялся, но Гней оставался прежним – был исполнен решимости стать первым среди людей, желал, чтобы его ценили превыше всех остальных. Как можно этого достичь в нынешнем новом мире, он не знал, но все равно верил в свою судьбу: время и боги укажут ему верный путь.

504 год до Р. Х

Прибытие Атта Клауса в Рим было обставлено весьма торжественно, с большой помпезностью. Уже тогда все заинтересованные лица понимали, что это – важное событие, хотя в ту пору никто в полной мере не представлял себе, сколь далеко идущими окажутся его последствия.

Первые пять лет существования новой республики были отмечены многими промахами, неудачами и осложнениями. Враги внутренние строили заговоры, направленные на восстановление царской власти. Враги внешние стремились завоевать и покорить город. И это притом, что власть в республике постоянно переходила от одной из безжалостно противоборствующих фракций к другой.

К числу внешних врагов принадлежали обитавшие к югу и востоку от Рима, давно уже объединенные ненавистью к нему племена сабинян. Когда же один из их вождей, Атт Клаус, начал выступать за мир между сабинянами и Римом, это настолько возмутило многих его воинственных соплеменников, что он оказался перед лицом нешуточной опасности. Осознавая это, вождь спешно запросил Рим о предоставлении убежища для него, небольшого числа верных ему воинов и их семей. Сенат доверил ведение переговоров консулам, и те, в обмен на существенный вклад в истощенную римскую казну и присоединение его воинов к римскому войску, обещали ему самый радушный прием. Его людям были выделены земельные участки на реке Анио, а сам Клаус был зачислен в патриции и получил место в сенате.

В день его прибытия огромная толпа доброжелателей заполонила Форум, и, когда вождь с семьей появился на Священной дороге, они приветствовали его радостными криками. Мостовая была усыпана цветочными лепестками, рожки флейты наигрывали праздничную мелодию старой песни о Ромуле, о похищении сабинянок и его счастливом результате. Процессия приблизилась к зданию сената. Жена и дети Клауса остались у подножия, сам же он поднялся по ступеням на крыльцо.

Тит Потиций, как обычно стоявший в первых рядах собравшихся, мог хорошенько рассмотреть знаменитого сабинянского военачальника. На него произвели впечатление горделивая осанка этого человека и царственная грива подернутых серебром черных волос. Дед Тита стоял на крыльце среди магистратов и сенаторов, которые встретили Клауса на крыльце и преподнесли ему сенаторскую тогу. Облаченный в роскошную, изумрудно-зеленую с золотым шитьем сабинянскую тунику, вождь устроил из этого представление. Он добродушно поднял руки и позволил, как положено, задрапировать себя в римское одеяние. Тога оказалась ему к лицу: он выглядел так, словно был рожден для римского сената.

Последовал обмен речами. Внимание Тита стало рассеиваться, и скоро он поймал себя на том, что с любопытством рассматривает находившихся неподалеку членов семьи Клауса. Жена новоявленного сенатора была женщиной поразительной красоты, а дети – достойными отпрысками столь привлекательных родителей. Особенно приглянулась Титу одна из дочерей – темноволосая красавица с длинным носом, чувственными губами и сияющими зелеными очами. Тит не мог оторвать от нее глаз. Она почувствовала на себе его взгляд и ответила долгим, оценивающим взглядом, а потом, улыбнувшись, отвела глаза и стала смотреть наверх, на державшего речь отца. Сердце Тита дрогнуло. Такого с ним не было с тех пор, как он впервые увидел несчастную Лукрецию.

Клаус заговорил на латыни с очаровательным сабинянским акцентом. Он выразил благодарность сенату (не упомянув о простом народе, как заметил Тит) и обещал, что и в дальнейшем будет прикладывать все усилия, чтобы склонить к достижению мира с Римом других вождей сабинян.

– Но если достигнуть мира путем переговоров не удастся, непримиримых придется принудить силой. Они будут сокрушены на поле боя, и я со своими воинами непременно приму в этом участие. Они стали воинами Рима и гордятся этим так же, как я – тогой римского сенатора. Гордость моя столь велика, что вместе с новым одеянием я принимаю новое имя – проснувшись поутру сабинянином Аттом Клаусом, я ныне предстаю перед вами римлянином Аппием Клавдием. Думаю, это имя подходит мне, точно так же как подходит эта тога!