Читаем без скачивания КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия) - Алексей Пазухин

— Попытаемся; авось, благодѣтеля барина покойнаго вспомнимши, Акимычъ пригрѣетъ насъ, накормитъ.

Всѣ трое пріободрились, почуявъ тепло постоялаго двора, и пошли ходко. Постучавшись у воротъ и назвавшись прохожими, путники вошли черезъ крытый дворъ въ избу. На широкихъ палатяхъ спали извощики, везущіе въ Москву кладь, только-что поужинавшіе; на жаркой печи тоже спали какіе то проѣзжіе: за столомъ, при свѣтѣ самодѣльной сальной свѣчи въ желѣзномъ подсвѣчникѣ, три мужика ѣли кашу, запивая квасомъ. Въ избѣ было жарко, пахло щами и дымомъ. Хозяинъ постоялаго двора, толстый рыжебородый мужикъ, недружелюбно встрѣтилъ путниковъ.

— Я пѣшихъ не пущаю, — сурово обратился онъ къ нимъ. — Никакой корысти нѣтъ безъ лошадей то пущать. Ну, ладно, ежели ужинать будете — оставайтесь, а коли ночевать только, такъ не пущу: тѣсно и безъ васъ.

— А ты будь поласковѣе, Акимычъ, — обратился къ нему дворовый. — Мы знакомые твои. Али не призналъ? Коровайцевскіе мы, Луки Осиповича Коровайцева.

При послѣднихъ словахъ сидѣвшіе за столомъ разомъ поднялись.

— Батюшки, да вѣдь это наши! — воскликнули они въ одинъ голосъ. — Ефимъ Борзятникъ это, Тихонъ Обручевъ, Яшка Косарь!

Вошедшіе такъ и бросились къ признавшимъ ихъ мужикамъ.

— Родимые, да вѣдь это наши, коровайцевскіе! Васюкъ Трошинъ, Михайло, Герасимъ!

Знакомые обнялись и расцѣловались. Нѣкоторыхъ даже слеза прошибла.

— Акимычъ, подавай намъ щей, каши, солонины и сулею вина! — скомандовалъ высокій чернобурый мужикъ дворнику.

Дворникъ разбудилъ бабу-стряпуху и приказалъ ей подать требуемое, а самъ, кряхтя и охая, влѣзъ на печь и сію же минуту захрапѣлъ. Легла спать и баба, подавъ на столъ корчагу съ горячими щами, горшокъ пшенной каши, блюдо съ холодною солониной, ковригу Хлѣба и баклагу вина. Прохожіе молча и жадно накинулись на ѣду, выпивъ по стакану водки. Уже за кашей, обильно сдобренной льнянымъ масломъ, разговорились они. На разспросы чернобородаго мужика началъ длинный разсказъ дворовый въ казакинѣ.

— Осиротѣли мы, Василій Панкратычъ, — началъ онъ, — схоронили нашего барина Луку Осиповича, царство ему небесное.

— Да, знаемъ мы, Ефимушка, получили объ этомъ вѣсточку, поплакали вдосталь. Такое у насъ теперича гореванье идетъ, что...

— А ты постой, Васюкъ, — остановилъ его другой мужикъ. — Пусть Ефимъ намъ разскажетъ про барина, про московское житье свое, а тамъ и мы повѣдаемъ о себѣ. Говори, Ефимушка, сказывай намъ все, коли угостился до сытъ.

— Спасибо, насытились теперь, отошли, а то хоть помирай въ чистомъ полѣ. Не веселъ нашъ разсказъ будетъ, ребятушки, горе одно.

Онъ закурилъ трубку на коротенькомъ чубукѣ, затянулся и началъ:

— Пошли мы въ Москву за бариномъ, чтобы не покидать его, сердечнаго, при случаѣ помочь, да опоздали, зря сходили. Онъ, вишь ты, нашелъ свово обидчика, поймалъ злодѣя свово, который у него жену увезъ, и орломъ налетѣлъ на него, а тотъ выхватилъ саблю, да и полыснулъ нашего барина. Прямо по головѣ угодилъ, разсѣкъ до мозга самаго, и скончался нашъ Лука Осиповичъ въ больницѣ, схоронили его. Поревѣли мы, попечалились и порѣшили такъ, чтобы обидчику его, нашему лиходѣю, за все отплатить, да кстати ужъ и ее, барыню бѣглую, порѣшить, и Глашку тоже смутьянщину. За одно, думаемъ, пропадать сиротами, такъ по крайности отплатимъ. Очень ужъ горько да больно намъ было, очень голубчика барина жаль, жену котораго мы проворонили, въ домъ котораго ворога пустили!

— Такъ, такъ, — проговорилъ чернобородый, жадно слушая разсказъ Ефима.

Такъ же жадно и съ напряженнымъ вниманіемъ слушали и его товарищи. Что касается товарищей Ефима, то они, утомленные дорогой и согрѣтые виномъ, свалились на лавки и крѣпко спали.

— Ну, и пошли мы по Москвѣ барина этого Черемисова искать, — продолжалъ Ефимъ. — Ходимъ, это, спрашиваемъ, а на харчи себѣ добываемъ чѣмъ попадя, работаемъ, что приведется. У того спросимъ, у другаго и указали намъ фатеру этого барина, нашли мы ее. Нагрянули мы, робятушки, ночью къ нему, прознавъ, что дворни у него только и есть, что парень дворовый да деньщикъ. Парадную дверь коломъ приперли, заднюю высадили и входимъ. Дворовый его, плюгавенькій такой, замореный, спитъ на коникѣ въ прихожей, а деньщикъ съ какою то бабочкой въ карты играетъ. Пикнуть они не успѣли, какъ мы связали ихъ, словно волковъ сострунили. Спрашиваемъ, гдѣ, молъ, вашъ баринъ и наша барыня, которую онъ увезъ? Деньщикъ, видимъ, не тотъ, который къ намъ въ тѣ поры пріѣзжалъ, барыню то красть, другой. „Я, говоритъ, ребята, ничего не знаю. Барыни, говоритъ, у насъ никакой нѣтъ, а баринъ нашъ на обвахтѣ сидитъ за убійство“. Видимъ мы, что толку тутъ не будетъ, бросили эту челядь и пошли, да, перелѣзая черезъ заборъ, на казаковъ объѣздныхъ и наткнулись. Взяли насъ, скрутили и въ кутузку до утра, да на счастье наше кутузка то была плохонькая, на съѣзжемъ дворѣ для пьянчужекъ приспособлена, ну, мы и убѣжали; убѣжали, да вотъ на родину и пришли, а тамъ что Богъ дастъ. У васъ то что, Вася, дѣлается? Вы какъ поживаете?

Чернобородый махнулъ рукой и повѣсилъ кудрявую голову.

— Плохо у насъ, Ефимушка! — отвѣтилъ за него другой.

— А что?

— А то, что въ раззоръ насъ раззорили и вся почитай вотчина въ бѣгахъ состоитъ. Остался дома старый да малый. Бабы, дѣвки, и тѣ разбѣжались, кто куда. Аксена Рыжаго семья на Донъ, слышно, сошла, Микѣшка съ бабой и ребятами на Волгу ушелъ, — родня у него тамъ гдѣ то въ судовщикахъ — а то на заводы ушло мпого ребятъ; тамъ, сказываютъ, бѣглыхъ то охотно принимаютъ.

— Ну, а что же въ усадьбѣ то дѣлается, въ деревнѣ то?

— А то и дѣлается, что чиновники, подъячіе понаѣхали и живутъ вотъ третью ужъ недѣлю. Наслѣдниковъ у барина не осталось, такъ вотчину въ казну переписываютъ, а какой то господинъ впутался тутъ и на себя хочетъ все перевести, родственникъ де я Луки Осиповича, внучатный племянникъ. Понаѣхали исправникъ, становой, подъячіе изъ суда и встали у насъ станомъ, что твой Мамай нечестивый. Принялись оброкъ выколачивать, недоимки, слышь ты, какія то; пошли со дворовъ и телятъ, и куръ, и барановъ тащить, и всякую живность, а какъ не стали мы давать было, такъ потащили насъ на конюшню и ну полосовать! Егора да Пармена Черновыхъ заковали въ кандалы и въ острогъ отправили, Василису птичницу до полусмерти задрали и тоже увезли въ городъ. Восемь подъячихъ въ господскомъ домѣ живетъ, пишетъ да списываетъ, а на деревнѣ пятнадцать инвалидовъ гарнизонныхъ поставлено, — бунтъ де мужики завели. Исправникъ чуть не каждый день наѣзжаетъ, становой съ письмоводителемъ живмя живетъ, а письмоводитель то у него столь вороватый парень, что съ господъ, и то деретъ. Прямо раззорили насъ и барское гнѣздышко на вѣтеръ пустили...