Читаем без скачивания Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— Мне нравятся «Гардиан уикли», — говорит Алессандро, — американские журналисты. Вы читаете «Гардиан»?

— Как раз эту газету я и покупаю.

— Почитаем вместе.

Мы гуляем по центру города, останавливаемся у какого-то кафе. Кофе Алессандро выпивает одним глотком. Я делаю то же самое. Потом мы шагаем по извилистым улицам к крохотной площади с видом на море. Только гипсовая балюстрада отделяет нас от отвесной пропасти глубиной более двухсот футов с валунами на дне. Алессандро устраивается на скамейке. Начинает он с «Коррьере делла сера». Я усаживаюсь на балюстраду и всматриваюсь в морской простор. А он полон полупрозрачной синевы: каждая волна, вздымающаяся без гребешков и пены, похожа на грань тонко обработанного сапфира.

После пяти минут погружения в мечтания я подсаживаюсь на скамейку к Алессандро и прошу одолжить мне «Гардиан уикли».

— Пожалуйста, — протягивает он газету, не отрываясь от статьи.

Я просматриваю сообщения, не дочитав ни единой заметки, и добираюсь до последней страницы быстрее, чем Алессандро закончил штудировать статью. Я просто не успел еще овладеть ритмом жизни. Время десять часов, и делать нечего, кроме как сидеть в пятнистой тени высоко над Средиземным морем да читать газету. Нет ничего, чем я готов был бы заняться вместо этого, и все равно никак не могу угомониться. Я кладу газету на скамейку между Алессандро и собой. Алессандро переворачивает первую страницу «Коррьере делла сера», разводя широко руки, чтобы бумага не помялась и не слишком шуршала. Проделывая эти манипуляции, он оборачивается ко мне и как бы мимоходом спрашивает:

— Тогда в Англии вы были любовником Луизы?

В его голосе нет никакой угрозы.

— Нет в общем-то, — отвечаю я. — Дело давнее.

— Насколько давнее?

— Десять лет.

— Вы любили ее?

— Думал, что любил.

— Значит, любили, — философски заключает Алессандро и смотрит мне прямо в глаза: — Луиза — чудесная женщина. Я очень счастлив.

— Я это вижу. — Не очень-то я понимаю, чего он ждет от этого разговора. Может быть, уверенности, что я не собираюсь увести его жену?

— Когда я был моложе, то не хотел жениться. Идеалистом был. Гордился тем, что прозрачен, как стекло. Не только как судья, но и как мужчина. Любовь, она ведь как туман. Женщины — туман. Я это знал. Но времена изменились, мир теперь другой. Мы проиграли. Я вынужден расслабиться. Иногда я спрашиваю самого себя, что произошло бы, встреть я Луизу двадцать лет назад. Тогда я был сильнее.

Что он имеет в виду? И говорит так доверительно, как будто советуется со мной.

— Мне пятьдесят три, — продолжает Алессандро. — Луизе еще тридцати нет. Она как раз теперь сильная.

Я довольно наивно полагал, что возраст ему не помеха. Говорю твердо:

— Возраст тут ни при чем. Вы человек необыкновенный, а такое с возрастом не уходит.

— А-а, — произносит он и спрашивает: — Как вы думаете, Луиза хочет детей?

Даже не знаю, что сказать. Положим, я подозревал, что тема эта может быть затронута, и все же я поражен его прямотой: нельзя же сбрасывать со счетов, что я знал его жену — и очень близко знал — с этой деликатной и личной стороны.

— Она говорит, — продолжает Алессандро, — что решение за мной.

— А вы хотите детей?

— Я говорю, нет…

— Так вы и не хотите?

— Мы ведем хорошую жизнь. Мир же этот ужасен. Я не знаю, какие чувства владеют Луизой. Положение трудное.

Пожалуй, эти вопросы Алессандро должен обсуждать с Луизой, а помехой тут их разница в возрасте: он не может найти нужных слов, что очень сильно его огорчает. Всякие подозрения о связи между мной и Луизой несущественны — они ничто в сравнении с тем ущербом, который наносит их отношениям взаимное непонимание. Может быть, Алессандро предпочел заручиться моей поддержкой, вместо того чтобы выказывать бессмысленную ревность?

— Вам бы с ней поговорить… — неуверенно произношу я.

Взгляд Алессандро суров.

— Я говорю с вами.

— Простите. Вы правы.

Сильной рукой он сжимает мое плечо:

— Нет, это я прошу прощения. Вы хороший человек — мой друг.

Он и в самом деле считает меня своим другом или это просто обращение? Трудновато понять Алессандро. Я трогаю его руку. Хочу что-нибудь сказать, но ничего стоящего на ум не приходит.

Выждав секунду-другую, Алессандро было снова взялся за газету, но вдруг возвращается к теме, с какой начал разговор:

— А она вас любила?

Это уже тактика судебного заседания. Самый важный вопрос Алессандро задал словно невзначай, как будто это результат запоздалых раздумий. Я в замешательстве от такого тонко рассчитанного подхода. Пустым звуком оказались все его заверения в дружбе.

— Нет, я так не думаю, — говорю я уклончиво. Алессандро кивает, не отрывая глаз от газеты.

Примерно через час отправляемся домой. Выбираем кружной путь, с тем чтобы посетить все достопримечательности Сорренто, связанные с мировой литературой: гостиницу, в которой Ибсен писал «Привидения» и которая построена на месте, где родился Тассо, самый знаменитый сын Сорренто, убежище русских Максима Горького и Исаака Бабеля. Алессандро ведет себя как ни в чем не бывало, и мы оживленно беседуем. Признаюсь ему, что особенно хотел бы побывать в Равелло, где Рихард Вагнер сочинял «Парсифаля». Алессандро подозрительно смотрит на меня. Похоже, подозрительность — это единственное выражение, которое ясно проглядывает на лице неаполитанцев: точно так же было с синьорой Мальдини, когда она узнала о моем знакомстве с Алессандро. Объясняю, что моя любовь к Вагнеру не есть признак неофашистских склонностей. Тон у меня резкий, недовольный. Алессандро смеется:

— Я люблю Вагнера. Вы любите Вагнера. Луиза ненавидит Вагнера. Завтра мы идем в Равелло!

Луиза уже встала с постели, но еще не одета и сердито приветствует нас обоих. На ней незастегнутый халат, накинутый поверх пижамы. Неопрятность в одежде не скрывает, а скорее подчеркивает грацию ее ленивых движений. Алессандро обращается к ней по-итальянски, Луиза отвечает резко и неприязненно. Чувствую себя неудобно, а потому, извинившись, устремляюсь в сад, захватив по пути в библиотеке том Уолта Уитмена.

Сидя в саду, я слышу, как супруги шепотом спорят на итальянском. Алессандро старается успокоить Луизу, впрочем, без особого успеха. Потом стукнула дверь, и появляется Луиза:

— Извини. Мы тут спорим.

— В самом деле?

— Он порой бывает самодовольным ничтожеством.

— Это из-за того, что я здесь?

— Ты? С чего ты решил, что это как-то связано с тобой? — грубовато отвечает Луиза.

— Я и не думаю. Так, спрашиваю просто.

— Ну так не из-за тебя.

— Незачем орать на меня, — говорю я и возвращаюсь к книге.

Луиза исчезает в доме. С полчаса все тихо, и я прочел «Песнь о Себе» дважды. Потом углубился в лимонную рощу. Повсюду, куда ни посмотрю, вижу на стволах застывших маленьких ящерок. Срываю лимон. На ощупь он похож на упругий мячик. Иду дальше, подбрасывая лимон в воздух, ловлю его, кручу на ладони. Стоит поднять его против солнца, как он исчезает в ярком свете. Глубоко взрезаю кожицу ногтем и разламываю плод. Опускаю в мякоть язык. Щиплет так, что мои вкусовые рецепторы встали дыбом. От кислоты во рту я весь сморщился, и тут идут Алессандро с Луизой. Оборачиваюсь. Рука об руку, пригибаются, проходя под ветками. Луиза заявляет, что они помирились. Алессандро извиняется. У него такой вид, словно ему стыдно и в то же время приятно открыто говорить об их ссоре. Луиза, улыбаясь, берет из моей руки лимон и впивается в него зубами. Выглядит это довольно вызывающе. Резкая кислота вызывает у нее дрожь.

— Жутко кисло, — говорит Луиза.

Дома нас ждет кофейник, и Алессандро наливает каждому по чашке горячего кофе.

— Завтра нас в суде не будет, Джим. Луиза вам говорила?

— Что-то стряслось?

— Я должен побеседовать с Сонино в тюрьме.

— В самом деле? Зачем?

— После событий прошлой недели для нас важно получить его показания.

— Это обычная практика?

— Не обычная, но и не исключительная. Скоро у нас совсем не останется времени.

— Вы успеете?

— Это не скачки, — сухо говорит Алессандро.

— Вы только что сказали, что вам не хватает времени.

— Я должен сделать все возможное.

— Так если дело не закончено, что происходит?

— Я уже объяснял вам, — раздражается он.

Свобода осужденным. Власть в тюрьме для pentito. И все потому, что время процесса ограничено законом.

— Я помню.

Алессандро залпом выпивает кофе.

— Не хотите вместе сходить?

— Куда?

— В тюрьму. Там будет много наблюдателей. Я подумал, что вам это может показаться интересным.

Моим первым побуждением было рассказать обо всем, что произошло: о том, что не стоило появляться на галерее для публики, о пристальном внимании ко мне со стороны подсудимых и их семейств, о предостережении Джованны Саварезе. Но, как обычно, я молчу, даже спрашиваю с притворным любопытством: