Читаем без скачивания Белые зубы - Зэди Смит

Ненадолго оторвавшись от звонка, Миллат проворчал:

— Вот новости! Сам же просил, — и снова изо всех сил нажал на кнопку. — У нас сегодня праздник урожая, так? Мистер Гамильтон! Мистер Дж. П. Гамильтон!

И процесс исчезновения стал отматываться обратно: мистер Дж. П. Гамильтон постепенно вырисовывался на фоне лестницы и буфета и, наконец, снова представ перед ними в натуральную величину, выглянул из-за двери.

Потерявший терпение Миллат сунул ему в руку повестку из школы:

— Сегодня праздник урожая!

Но старик затряс головой, как птица во время купания.

— Нет-нет, я не хочу, чтобы в моем собственном доме меня вынуждали что-либо покупать. Не знаю, что вы там продаете — только не энциклопедии, Боже упаси. В моем возрасте чем меньше информации, тем лучше.

— Но это бесплатно!

— А, понимаю… почему?

— Праздник урожая, — повторил Миллат.

— Помощь местным жителям. Мистер Гамильтон, должно быть, вы обсуждали это с нашей учительницей, поэтому она нас сюда и направила. Возможно, вы просто забыли, — пояснила Айри взрослым голосом.

Мистер Гамильтон печально коснулся виска, словно напрягая память, затем столь же медленно открыл дверь настежь и мелкими голубиными шажками вышел под лучи августовского солнца.

— Что ж, тогда заходите.

Вслед за ним ребята очутились в сумрачной прихожей. Она была битком набита викторианской мебелью, обветшалой и выщербленной, которая перемежалась с вещами более современными — сломанными детскими велосипедами, отслужившими свое букварями и четырьмя разновеликими парами грязных галош домочадцев.

— Итак, — весело спросил он, когда они вошли в гостиную с красивыми эркерами, за окнами которых шумел сад, — что вы принесли?

Ребята сгружали продукты на траченную молью софу, Маджид, как по магазинному чеку, их перечислял, а мистер Гамильтон тем временем, закурив сигарету, ощупывал трясущимися пальцами эти припасы для пикника в городских условиях.

— Яблоки… помилуйте… турецкий горох… нет, нет, только не картофельные чипсы…

Когда была перечислена и раскритикована вся принесенная снедь, на глаза старика навернулись слезы.

— Ничего из этого я есть не могу… вся пища слишком жесткая. Мне разве только кокосовое молоко по силам. Что ж… тогда мы с вами выпьем чаю. Не откажетесь?

Дети беспомощно смотрели на него.

— Присаживайтесь, мои дорогие, присаживайтесь.

Айри, Маджид и Миллат пугливо притулились на краешке софы. Тут раздался щелчок, и они увидели, что ото рта мистера Гамильтона отделился словно бы второй рот — на язык легли его зубы. Спустя мгновение он водворил их на место.

— Приходится измельчать пищу. И в этом исключительно моя вина. Многие годы небрежения. Чистые зубы в армии не в почете. — Он неловко ткнул себя в грудь дрожащей рукой. — Я был военным. Вот вы, молодые люди, сколько раз в день чистите зубы?

— Три раза, — соврала Айри.

— ЛОЖЬ, ЛОЖЬ! — хором крикнули Миллат и Маджид. — ВСЕ ТЫ ВРЕШЬ!

— Два с половиной.

— Так сколько же, милочка? — спросил мистер Гамильтон, одной рукой разглаживая брюки на коленях, а другой берясь за кружку с чаем.

— Один раз в день. — Испугавшись его тона, Айри решила сказать правду. — Как правило.

— Боюсь, когда-нибудь тебе придется об этом пожалеть. А вы?

Не успел Маджид изложить хитроумную историю о специальной машине, которая чистит вам зубы во сне, как Миллат честно сказал:

— Мы тоже. Один раз в день. Чаще всего.

Мистер Гамильтон в раздумье откинулся на спинку кресла.

— Мы не всегда придаем зубам должное значение. Между тем у нас, млекопитающих, в отличие от низших животных, зубы меняются только один раз. Еще сахару?

После таких слов дети предпочли отказаться.

— Тут, как водится, все не так просто. Иметь белоснежные зубы не всегда разумно. К примеру, в Конго негров можно было разглядеть только благодаря их блестящим зубам — вы понимаете, о чем я? Страшное дело. Ух, и черные же они были, как смертный грех. Из-за зубов-то и умирали. Бедняги. А я выжил и теперь на все это смотрю по-другому.

Дети сидели молча. Потом Айри тихонечко заплакала.

Мистер Гамильтон продолжал:

— На войне решения приходится принимать мгновенно. Сверкнули зубы — и ба-бах! Вот так-то… Черные они были, как смертный грех. Жуткие времена. Лежат эти мертвые красивые мальчики передо мной, прямо у ног. Животы нараспашку, кишки мне на ботинки вываливаются. Сущее светопреставление! Красивые такие, черные, как туз пик; этих дурачков немчура завербовала, они даже не понимали, что делают, за кого и против кого сражаются. Все решал автомат. Раз-два, и готово. Сколько было жестокости… Хотите печенья?

— Я хочу домой, — прошептала Айри.

— Мой отец тоже воевал. Он был в английской команде, — сказал Миллат, рассерженный и красный.

— Ты, мальчик, об армии говоришь или о футболе?

— О британской армии. Он водил танк, «Мистер Черчилль». Вместе с ее отцом, — пояснил Маджид.

— Боюсь, вы ошибаетесь, — возразил мистер Гамильтон, как всегда любезно. — Насколько мне помнится, азиатов к нам не брали, хотя сегодня так, наверное, говорить уже нельзя. Да нет, какие там могли быть пакистанцы, чем бы мы их кормили? Нет, нет, — проворчал он, как будто его слова могли изменить историю. — И речи быть не может. Я бы такую пряную пищу не переварил. Пакистанцы! Пакистанцы были в своей, пакистанской армии, если таковая имелась. А бедным британцам своих педиков хватало… — Мистер Гамильтон негромко рассмеялся себе под нос и стал смотреть в окно, любуясь вишневым деревом, пышно раскинувшим ветви в углу сада. Когда, после долгого молчания, он повернулся к столу, в глазах его блестели внезапные, словно от пощечины, слезы. — Так что, молодые люди, мы больше не станем говорить неправду? От неправды портятся зубы.

— Мы не врем, мистер Дж. П. Гамильтон, наш отец в самом деле воевал. — Маджид был известный миротворец и дипломат. — Его ранили в руку. У него есть медали. Наш папа герой.

— А когда зубы сгниют…

— Это правда! — закричал Миллат, опрокидывая стоявший у их ног поднос. — А ты глупый вонючий старикашка!

— А когда зубы сгниют, — продолжал мистер Гамильтон, улыбаясь потолку, — ничего уже не поправить. К вам станут относиться совсем по-другому. Красотки больше не будут одаривать вас благосклонными взглядами — ни ради любви, ни ради денег. Но в молодости важнее всего следить за третьими коренными зубами. Их часто называют зубами мудрости. Так вот, запомните: третьи коренные важнее всех остальных. Именно они мне жизнь испортили. У вас их пока нет, а вот у моих правнуков как раз сейчас режутся. С этими зубами вот какая загвоздка: никогда не знаешь, поместятся ли они во рту. Это единственная часть человеческого тела, до которой нужно дорасти. Нужно быть достаточно большим для зубов, ясно? Иначе им не хватает места и они получаются кривыми, черт-те какими, а могут и вовсе не вырасти. Кость давит на них, и развивается чудовищная инфекция. Выдирайте их немедленно, именно так я и сказал своей внучке Джоселине про зубы ее сыновей. Это просто необходимо. Бороться с этим невозможно. Если бы я в молодости не упрямился и вовремя подстраховался! Ведь зубы мудрости — это зубы наших отцов, я совершенно уверен — они переходят к нам от наших отцов. Так что до них еще дорасти нужно. Увы, своих зубов мудрости я оказался не достоин… Сразу же удаляйте их и чистите рот три раза в день, вот мой совет, а он кое-чего стоит.

Но когда мистер Дж. П. Гамильтон опустил глаза, чтобы увидеть, чего стоит его совет, трех карих посетителей уже не было: они исчезли, прихватив сумку с яблоками (яблоки он намеревался отдать Джоселине, чтобы измельчить их в кухонном комбайне); в этот момент ребята, толкаясь, мчались прочь от его дома к зеленому парку, чтобы там, в легких города, вдохнуть глоток чистого воздуха.

Дети хорошо знали город. Для них не было секретом, что на улицах полно сумасшедших. Один из них, индеец по прозвищу Бледнолицый, носил трико и походные ботинки и расхаживал по Уиллздену с размалеванным белой краской лицом и синими губами; другой, по прозвищу Газетчик, — долговязый мужчина в плаще до пят, — дни напролет просиживал в библиотеках Брента: доставал из портфеля свежие выпуски газет и методично разрывал их на полоски; Безумная Мэри, черная женщина-вуду с красным лицом, чьи владения простирались от Килбурна до Оксфорда, любила наводить порчу, сидя в мусорном баке в Вест-Хэмпстеде; а безбровый человек, которого все звали Парик, носил накладку из искусственных волос не на голове, а на шее, на веревочке. Но эти люди не скрывали своего безумия и потому не вызывали такого ужаса, как Дж. П. Гамильтон; свое несомненное, законченное сумасшествие они выставляли напоказ, а не прятали за приоткрытой дверью. Это было шекспировское безумие с его застающей врасплох прозорливостью. В Северном Лондоне, совет управления которого как-то раз голосовал за переименование его в округ «Нирвана», не мудрено идти себе по своим делам и вдруг наткнуться на пророчество кого-нибудь белощекого, синегубого и безбрового. С другой стороны улицы или из противоположного конца вагона метро они изо всех своих шизофренических сил выискивают закономерности в случайном (прозревают мир в песчинке, на пустом месте создают легенды), чтобы заморочить вас, воспеть в рифму, обругать либо сообщить, кто вы, куда направляетесь (обычно на Бэйкер-стрит, потому что большинство современных прорицателей катаются по линии Метрополитан) и зачем. Но мы, горожане, их не любим. Где-то в кишках у нас засела убежденность, что когда эти люди с выпученными глазами и карбункулами на носу подбираются к нам по проходу в вагоне, они хотят нас обидеть, заклеймить позором, подступиться с неизбежным вопросом: «Чего пялишься?» Чего, к чертям собачьим, пялишься? Лондонцы выработали предупреждающую защитную тактику, суть которой состоит в том, чтобы никогда, ни в коем случае, не смотреть этим людям в глаза, — и тогда жалобного, робкого, беспомощного «Ничего» в ответ на грозное «Чего пялишься?» можно избежать. Однако вместе с добычей (а для безумцев мы добыча, которую они преследуют, снедаемые желанием напичкать злополучного пассажира своей фирменной правдой) эволюционируют и охотники, так что истинные профессионалы, наскучив приманкой «Чего пялишься?», осваивают новые экзотические приемы. Взять хотя бы Безумную Мэри. Основной принцип сохраняется: все по-прежнему строится на зрительном контакте и уклонении от него, но теперь Мэри начинает ловить ваш взгляд с расстояния в сто, двести, даже триста метров и, если замечает, что вы тоже на нее смотрите, со всех ног, покрепче сжав в руке палочку-вуду, устремляется к вам — так, что развеваются дрэды, перья и накидка; подбежит, плюнет и заведет свою песню. Самаду это было хорошо известно: ему уже приходилось сталкиваться с красноликой Безумной Мэри; однажды он даже имел несчастье сидеть рядом с ней в автобусе. В другое время Самад бы ее не испугался. Но сегодня он был грешен и уязвим, сегодня на закате он держал Поппи за руку; он был не в силах посмотреть в лицо Безумной Мэри и услышать ее зловещее предсказание. Именно поэтому она сейчас к нему и подкрадывалась, неторопливо пробираясь по Черч-роуд.