Читаем без скачивания Свет-трава - Агния Кузнецова (Маркова)

Стол, накрытый толстой синей бумагой, украшен букетом осенних ромашек в банке из-под консервов.

– Что я вижу! – закричал Федя еще в дверях. – Цветы! Живые цветы на столе служителя неживой природы, человека с каменным сердцем!

Алеша с книгой сидел у стола в белой рубашке и пиджаке, накинутом на плечи. Он усмехнулся:

– А я вижу, что в кружке все обошлось хорошо и настроение у тебя недурное.

Федя сел напротив Алеши, портфель положил на пол, у ног.

– Не угадал! – покачал он головой. – И настроение плохое, и в кружке не все благополучно.

Алеша сразу же стал серьезным. Он внимательно посмотрел на Федю. Взгляд его говорил: «Ну, рассказывай подробно, что произошло».

Собственно, на занятии ботанического кружка ничего неожиданного для Феди не произошло. Члены кружка явились в полном составе уже за несколько минут до восьми часов. Они сидели на прежних местах, и когда Федя встал за кафедру с конспектом и экспонатами гербария, ему показалось, что продолжается то бурное весеннее заседание кружка, которое положило начало поискам свет-травы.

Федя рассказал о сборе гербария и о том, что свет-травы не нашел.

Зинаида Крылова сидела в первом ряду. Она была коричневая от загара, в ее медно-рыжих волнистых волосах пробивались совсем светлые пряди, выцветшие на горячем солнце.

В тот момент, когда Федя говорил о свет-траве, она смеялась ему в лицо, обнажая мелкие острые зубы. И когда он замолчал, она громко сказала:

– То, что ты возвратишься без свет-травы, мы знали еще весной. Невозможно открыть несуществующее.

В прениях Зинаида выступила первой. Она повторила брошенную во время доклада реплику и заявила, что считает недопустимым разбазаривание средств впустую. На эту командировку кружок израсходовал свои последние деньги.

Но слова Зинаиды не задели Федю. Он объяснил их, как и раньше, неприязнью. Его расстроили выступления других студентов, которые называли его фантазером, мечтателем, ребенком, поверившим в бабушкины сказки. Обидно было ему, когда и в глазах тех, кто ничего не говорил, он читал скрытую насмешку.

Ему казалось странным, что эти студенты, будущие преподаватели и ученые, не понимали трудностей поисков свет-травы. Не один и не два года, а может быть, целую жизнь придется потратить на это.

Словом, у Феди осталось впечатление, что уже никто в кружке не верил в свет-траву, кроме Татьяны Филипповны, да и она, может быть, поддерживала его с педагогической целью.

Алеша по-детски подпер рукой щеку, приоткрыл губы и не спускал глаз с Фединого лица. Видно было, что он не только внимательно слушает товарища, но и всей душой сочувствует ему.

– Ну, а ты-то сам по-прежнему веришь в свет-траву? – откидываясь на стул и с гримасой боли вытягивая забинтованную ногу, спросил Алеша.

Федя вскочил и, горячо ударяя кулаком в грудь, воскликнул:

– Честное пионерское, Алеша, еще больше, чем прежде. Да и как может быть иначе! В руках у меня теперь слишком много фактов, подтверждающих существование свет-травы! Вспомни письмо Болотникова. А старики в Семи Братьях все до одного слышали о свет-траве. Вот только где запряталась она? А может, и не запряталась и существует во всех определителях, только под другим названием.

– Значит, веришь по-настоящему! – задумчиво и тихо, будто для себя, сказал Алеша. – А неудача очень тебя опечалила?

– Не очень. Я и не ждал, что в это лето найду свет-траву.

Федя подошел к окну и, приоткрыв крышку кастрюли, заглянул в нее.

– Это тебе на ужин? Кто принес?

– Товарищи не забывают.

– Правда, не забывают? А то я могу заняться этим, – заботливо сказал Федя, водворяя крышку на прежнее место.

– Нет надобности. Спасибо. Сыт, одет, обут, правда не очень красиво, – кивнул он на больную ногу. – Ну, да скоро принаряжусь, уже хожу по комнате.

Алеша помолчал и заговорил снова:

– Так, говоришь, и неудача не очень тебя опечалила?

Федя остановился посередине комнаты и развел руками, точно сам удивлялся себе:

– Не очень. Наоборот, с нетерпением жду лета, чтобы продолжить поиски.

– Ну и чудесно! – горячо сказал Алеша. – Придерживайся девиза Карла Маркса: «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно». Пусть смеются, пусть не верят. Пусть даже мешают, а ты иди, иди, иди! Не надо забывать, что есть у нас такая неприятная категория студенчества, из них как раз и вырастают скептики. Они ни во что не верят, все критикуют, сами не способны на глубокие порывы, увлечение трудом. Собственно, зря государство и учит таких. Получат эти студенты специальность и полностью используют ее на собственные выгоды. Ради науки, ради народа, во имя которого растет эта наука, они вот настолько не обременят себя, – показал Алеша на кончик своего пальца. – Тебе, Власов, с ними не по пути. Татьяна Филипповна все это прекрасно понимает. Может быть, ты прав, что не верит она в свет-траву. Но в тебе она горячо поддерживает страсть к поискам, мечту. Она знает, что именно таким путем рождаются ученые, влюбленные в свое дело. Ты будешь, Власов, ученым скорее, чем, например, твой самовлюбленный Игорь станет писателем.

Алеша вошел в азарт и встал.

– Ты, Власов, счастливейший студент, – продолжал он. – Я, например, учусь ради той цели, которая еще как-то неярко, неопределенно маячит в воображении. А ведь я скоро кончаю университет! Ты же только начал учиться, а цель твоя у тебя в руках, осязаемая, вдохновляющая и такая прекрасная, что ради нее можно пойти на любые лишения. Нет, Власов, ты и не подозреваешь, что ты за счастливец! – почему-то с сожалением заключил Алеша.

Федя увлеченно слушал товарища. Щеки его горели, губы и глаза улыбались.

– В самом деле, ты убедил меня, Алеша, что я счастливейший из смертных! Сейчас я начну проявлять радость!

Федя схватил висящую на стене гитару, энергично заиграл плясовую и, не выпуская гитары из рук, начал выкидывать ногами замысловатые коленца.

– Ох ты! Ох ты! – выкрикивал он в такт движениям и музыке. Не останавливаясь, он повязал на голову под подбородком свой большой клетчатый платок.

Алеша хохотал до слез, навалившись на стол.

Они не услышали несколько раз повторяющегося стука. Дверь открылась, и в комнату вошла Николаева.

Тяжело дыша, Федя остановился и со смущенной улыбкой опустил гитару.

– Когда вы вместе, – засмеялась Николаева, – либо драка идет, либо пляска. Ну, что же вы, – обратилась она к Феде, – продолжайте! Здесь такое веселье, что, того и гляди, больной в пляс пойдет! Может, напрасно я проведать пришла?

– Нет, Татьяна Филипповна, не напрасно. Я еще только душой участвую в веселье, – сказал Алеша, пододвигая стул Николаевой.

Она села.

Федя хотел было повесить гитару на стену, но Алеша остановил его:

– Нет, Власов, рано. Ты сыграй Татьяне Филипповне свое новое сочинение.

– Пожалуйста! С удовольствием послушаю, – серьезно сказала Николаева.

Она не преувеличивала. Музыкальные способности Феди она ценила. Николаева сама не раз перед смотром художественной самодеятельности аккомпанировала Феде.

Знала она несколько Фединых сочинений и находила их очень своеобразными и талантливыми.

В прошлом году, перед студенческой олимпиадой, она уговаривала его выступить со своими произведениями. Но не только выступать, а даже говорить кому-либо о своем музыкальном творчестве он не хотел.

Федя сел на Алешину кровать и минуту-две перебирал струны. Затем взял несколько аккордов, убедился, что гитара в порядке, и заиграл.

Татьяна Филипповна подняла голову и посветлевшими глазами смотрела на Федю.

Ей почему-то вспомнилось прошлогоднее заседание ботанического кружка, волнение, с которым тогда рассказывал Федя о свет-траве.

Затем в воображении ее встала манящая зеленая даль. Легкий ветер перебирает густые листья деревьев, и они тихо шумят, точно шепчутся… Доносятся чуть слышные всплески реки. Кто-то идет босой по ее берегу, шуршит галька… Вот пискнула птичка и спряталась от кого-то; опасность миновала, и она вольно, во весь голос затрещала, запела в кустах или взвилась в небо… Где-то поет ручеек, звенит по камням, весело ему, он бежит и тихонько смеется…

И все эти мягкие лесные звуки заглушал сильный лейтмотив, своеобразный и красивый.

Что хотел сказать им Федя?

В нем была сила, страсть, молодая зовущая радость, которой нет границ.

Это была уже не ее, Татьяны Филипповны, радость. Это их радость: Власова и Лебедева.

Глава двадцать пятая

За последние два-три года село Семь Братьев стало совсем другим. Люди, несколько лет не бывавшие на родине, с трудом узнавали улицы.

Через Звонкую перекинулся новый мост, в центре села поднялась двухэтажная школа-десятилетка, а вокруг нее зазеленел сад. Выросло здание клуба. Там, где когда-то стояла покосившаяся изба инвалида Отечественной войны Василия Землякова, теперь белел новыми стенами дом с надписью: «Парикмахерская». А сам Василий Земляков в белом халате стриг и брил клиентов и даже завивал колхозных девушек на шесть месяцев.