Читаем без скачивания Уснувшие дети - Энтони Пассерон

Сообщения с Вашингтонского конгресса гласили, что количество вирусов в крови пациентов может быть разделено в цифровом соотношении как 100 к 1000. 100 – это количество вирусов у тех, что принимали лечение, а 1000 – у тех, что никогда не получали антиретровирусных препаратов. Впервые на международной конференции были озвучены такие впечатляющие и обнадеживающие данные. Подумать только, значит, вскоре можно будет окончательно блокировать воспроизведение вирусов ВИЧ в крови пациентов…

Однако, несмотря на неоспоримый прогресс, работы оставалось еще очень много. При каждом исследовании примерно один человек из четырех отказывался от лечения с тяжелыми побочными эффектами. Тогда условились тестировать новые комбинации молекул у пациентов, уже имевших опыт участия в испытаниях антиретровирусных препаратов.

Медики оказались лицом к лицу с двумя серьезными вызовами. С одной стороны, надо было найти комбинацию молекул, как можно лучше подходившую каждому из пациентов. С другой – максимально быстро сделать доступным достаточное количество новых средств.

Ноябрь

В один из ноябрьских дней в доме зазвонил телефон. Отец раньше времени закрыл мясную лавку. Родители объявили, что отведут нас к друзьям с ночевкой. Возможно, завтра утром мы пойдем в школу вместе с ними. Домой мы вернемся не раньше завтрашнего вечера. Они просили нас хорошо себя вести. Эмили стало хуже, и поэтому им нужно поехать к ней в Ниццу.

Я сразу представил, как отец вовсю гонит машину, стремясь получше вписаться в крутые повороты шоссе, увидел тусклые созвездия огоньков деревень в ночи, сверкание наледи на дороге в свете фар. От стен ущелий подымается туман, а потом вдруг, словно скатившись в долину, открывается небо.

Мне ничего не было слышно… Конечно же, это ворчание дизеля старенького «Форда» моего отца нарушало ночную тишину: он спешил, чтобы успеть вовремя. И он наверняка оставил маму у входа в больницу, желая выиграть хоть несколько секунд.

Но не выиграл. Они оба поняли это, войдя в отделение, где лежала Эмили. Их сразу окружили медсестры, медбратья и санитары. Никто не плакал, все разглядывали мыски своих тапочек, по-своему выражая соболезнование. Все было кончено. Они приехали слишком поздно, чтобы увидеть ее живой в последний раз.

Эмили умерла. Ее организм в конце концов сдался. Она только что уснула в окружении бабушки, деда, дядей и теток. Остальные члены семьи, которых успели предупредить, тоже примчались среди ночи. Заведя руки за спину, они, робея, жались к стенам коридора, чтобы дать дорогу врачам и персоналу, и по очереди в последний раз подходили к телу девочки. Из стеснения и из боязни создать малейший шум они, обнявшись, еле слышно шептали друг другу слова утешения и старались плакать беззвучно.

Вирус до конца прошел весь путь согласно логике абсурда. Вопреки теории, провозглашавшей его некой умной сущностью, он уничтожил свою хозяйку, подавил ее иммунную систему. Он сам подпилил опоры собственного убежища, которое в итоге на него и обрушилось. Остывшее тельце Эмили стало для него тупиком, дорогой в один конец. Ему удалось перебраться от отца девочки к матери, а потом от матери и к ней самой, но теперь для него не осталось ни одного судна, которое можно было бы потопить. Сколько еще времени он сможет продержаться в ее венах, циркулируя внутри исхудавшей мертвой плоти? Несколько часов? Несколько дней? Никому, кроме похоронной команды, и в голову не приходило задавать себе такие вопросы. А похоронная команда отнеслась к телу Эмили с теми же предосторожностями, что и к телам ее родителей.

После многих лет дежурства у постели девочки никто не смирился с тем, что придется покинуть эту больничную палату. Некоторые словно не хотели возвращаться домой без нее. С потерянным видом глядя в окно на Английскую набережную, все замкнулись в молчании. А над морем, разрывая ночную тьму, спокойно занимался рассвет.

Лотерея

После Вашингтонского конгресса лаборатория Эбботт и компания «Мерк», то есть два из трех производителей антипротеазы, заявили, что они не в состоянии выбросить на рынок такое количество препарата, какое требуется в мире на данный момент. По обе стороны Атлантики еще жив был страх, что эти новые вещества, необходимые для тритерапии у больных ВИЧ, окажутся несовместимыми с уже известной средой. И министерство здравоохранения Франции на всякий случай завело разговор о «несоответствии спроса и предложения».

Двадцать шестого февраля 1996 года Национальный совет по СПИДу по настоянию министерства рекомендовал временно, в порядке исключения, вернуться к испытанному способу «жребия среди больных», в ожидании увеличения производства препарата в лабораториях. Как и следовало ожидать, такая рекомендация вызвала взрыв негодования и среди больных, и среди общественных организаций. Возмущение было огромным, но к большому шуму не привело. Многие врачи, беспокоясь о репутации некоторых известных служб, как оказалось, оборудованных не лучше других, предпочли промолчать.

Под влиянием общественных организаций Национальный совет по СПИДу теперь настаивал, чтобы правительство Франции надавило на США и добилось скорейшей поставки достаточного количества антипротеазы. В это же время совет предложил в первую очередь лечить пациентов, чей иммунитет особенно сильно пострадал. Вместе с этим сочли необходимым резервировать доступные препараты для пациентов, у которых количество T4 было меньше, чем сто единиц на кубический миллиметр, а из этих пациентов – для тех, у кого клинические признаки развития болезни вызывали наибольшую тревогу. Кроме того, правительство Франции заявило, что при первой же возможности станет закупать у США необходимые препараты вне зависимости от статей бюджета. Предполагалось, что лечение будет необходимо тысяче новых заболевших ежемесячно.

Через два дня, в среду, 28 февраля, премьер-министр Ален Жюппе в своем коммюнике окончательно исключил всякую «жеребьевку» среди больных. Теперь препарат будет доступен в таком количестве, о каком прежде и мечтать не могли. Дефицита, которого так боялись во Франции, больше не будет.

И снова ноябрь

О погребении Эмили я почти ничего не помню. Но и то малое, что осталось в памяти, я хотел бы забыть. Маленький белый гроб, опломбированный, как и гробы ее родителей. Гробы таких размеров вообще не должны существовать. Даже у Христа, до того как он коснулся земли ногой, выйдя из своей пещеры-усыпальницы, было необходимое время, чтобы вырасти.

Я ничего не помню, кроме сухого и холодного ноябрьского утра и молчаливой толпы людей, которые отводили глаза, прислушиваясь к причитаниям моей бабушки. Она идет во главе кортежа, и кто-то поддерживает ее, как раненого солдата, вернувшегося с фронта после полного разгрома его войск.

В нашем городке похороны никого не оставили равнодушным.