Читаем без скачивания Фердинанд Врангель. След на земле - Аркадий Кудря

Сколько ему нынче? Полдень близок, еще год — и достигнет возраста Христа. Пора уж сбросить с глаз шоры. Настало время истины, последних откровений, какими бы преступными они ни казались. Но так ли плохо, переводя мысли на филологическую стезю, думал он, само понятие «преступного»? Здраво рассуждая, это всего лишь значит переступить через какую-то грань, нарушить табу. А кто тот судия, определяющий границы добра и зла? Что считается благом для одного, то подчас оборачивается злом для другого, примеров несть числа.

Каким окрыленным он чувствовал себя в Сибири, особенно, когда там появился Сперанский. Годы совместной работы с ним, без сомнения, стали лучшими годами жизни. Тогда он верил в общественную значимость дела, к которому привлек его генерал-губернатор, верил в необходимость задуманных реформ, в возрождение Сибири. Поездка в Кяхту, посещение Байкала, этого ярчайшего символа красоты и могущества Сибири — такое не забывается.

Сперанский ценил его и, покидая Иркутск, взял с собой в Петербург, озадачил новыми проектами. И не черт ли, право, дернул его, продолжал размышлять Батеньков, взяться за «генеральную карту Российской империи»? Именно эта карта обратила на себя внимание Аракчеева, стал допытываться: кто автор? Сперанский раскрыл, и тут же последовала твердо высказанная просьба от всесильного графа: отдайте его, Михаил Михайлович, мне: такие, как Батеньков, нужны в Совете военных поселений.

И вот два года уже минуло службы у Аракчеева. Каждая поездка в Грузино, где располагались штаб военных поселений и имение Аракчеева, переворачивала душу, наполняла ее тоской. Обритые в солдаты и затюканные тупой муштрой крестьяне, несчастные их дети — кантонисты, жизнь, регламентированная с рассвета до заката, и над всем этим миром, в том числе и над самим графом Аракчеевым, царствует толстая, хитрая баба — его управляющая и сожительница Настасья Минкина.

Как-то приехал в Грузино с целой свитой сопровождавших Аракчеева генералов, и все они, поседевшие герои войны с Наполеоном, стали в колонну друг за дружкой, чтобы почтительно приложиться к милостиво протянутой ручке Минкиной. «А что ж ты медлишь?» словно испытывал ее лениво-наглый взгляд. Подчиняясь общему ритуалу, тоже наклонился, чуть коснувшись губами пухлых пальцев. И долго после целования ручки испытывал чувство унижения и гадливости.

Лишь в кругу литераторов, с которыми сблизился через издателя Греча и Общество любителей российской словесности, — братьев Бестужевых, Вяземского, Дельвига — находил отраду и желанную отдушину.

...Вот и Клин позади. Ямщик придерживает лошадей: опять ухабы. Ничего, проедем и здесь, косогоры не страшны, кричать «Полегче, дуралей!» не будем... Противно, когда не доверяют. Стоит представиться — статс-секретарь Аракчеева, и некоторые сразу цепенеют, рты на замок, взгляды исподлобья, словно видят перед собой если не врага, так шпиона. Но те, кто собирался в Москве в одной компании с Прокофьевым, держали себя иначе, их это не напугало, им Синие горы, как называл он Грузино, не страшны. Они доверили ему свои мысли, и сознавать это было радостно. Неужели и правда, как не таясь говорили москвичи, революции не избежать? И если это так, стыдно и неприлично прятаться от нее в своей скорлупе.

Выйдя из дома на Мойке, у Синего моста, где располагалась Российско-Американская компания, Врангель почти нос к носу столкнулся с Батеньковым.

— Фердинанд Петрович, вот так встреча! — обрадованно вскричал Гаврила Степанович.

Он крепко стиснул протянутую ему руку Врангеля, всмотрелся в него:

— Вы, Фердинанд Петрович, почти не изменились.

Ответить ему тем же Врангель не мог: крупное и раньше лицо Батенькова еще больше раздалось, еще упрямее выпирал вперед подбородок. В нем появилось что-то от быстро идущего в гору сановника.

— У вас, Гаврила Степанович, тоже деловое свидание здесь? — любезно поинтересовался Врангель, кивнув на подъезд компании.

— Нет-нет, сегодня никаких деловых встреч. Просто хотел завернуть к Ивану Васильевичу Прокофьеву. Живем-то оба в Петербурге, а познакомились лишь недавно в Москве. Иван Васильевич подождет, а вот с вами давно хотел повидаться, и все как-то не получалось. Вы, я слышал, уже несколько месяцев как вернулись...

— Да, — подтвердил Врангель, — вернулся в августе. Успел отчитаться о нашем походе, съездил к родственникам в Эстляндию и даже получил недавно новое назначение.

— Это не секрет? — краями губ улыбнулся Батеньков.

— Какие могут быть секреты от вас! Доверили командовать кораблем, его уже заложили на Охтинской верфи. Поведу его к берегам Камчатки и Америки. Надо будет отвезти туда кое-какой груз, в основном от Российско-Американской компании. Возможно, придется задержаться в Америке с целью крейсирования, охраны наших колоний. Вот и посчитал нужным встретиться по этому поводу с Прокофьевым.

— Счастливый вы человек, Фердинад Петрович! — не без зависти вздохнул Батеньков. — Некоторые мечтают, как бы отправиться по вашим следам в полярные страны и завершить начатое вами, а вы уж в другую сторону и подалее смотрите — в Америку! Стало быть, новый кругосветный вояж?

— Получается, что так.

Беседуя, они шли по заснеженной набережной Мойки. Свернули на мост.

— Если не очень торопитесь, Фердинанд Петрович, — предложил Батеньков, — можно посидеть час-другой в ресторане гостиницы «Лондон». Это рядом.

— Что ж, я не против.

Когда они разделись, Батеньков обратил внимание на новые капитан-лейтенантские эполеты Врангеля:

— О, растете! И как давно?

— В декабре, одновременно с назначением командовать кораблем.

Ресторан в этот час был заполнен лишь наполовину: две-три группы чиновников, шумная компания офицеров с актрисами.

Им о многом хотелось расспросить друг друга, и после первого бокала шампанского — за свидание в Петербурге! Врангель, подчиняясь призыву Батенькова, рассказал о драматических эпизодах их путешествия: как пару дней носило в шторм на оторвавшейся льдине и ожидали гибели каждый час, как жестоко голодали, не найдя возможностей достичь продовольственного склада, и как уверились в конце концов, что земля существует к северу от мыса Якан, но все же не смогли добраться до нее.

Глаза Батенькова за стеклами очков в золотой оправе возбужденно поблескивали. Он сказал:

— Насколько я понимаю, ваши мужественные действия и общие итоги экспедиции все же оценили в Морском министерстве, что доказывает и производство в следующий чин...

— Да, нас приняли хорошо. Особенно руководитель Адмиралтейского департамента Сарычев. По его мнению, в научном плане экспедицию надо признать успешной.

— Это правда, что вы даже удостоились аудиенции у государя императора?

— Молва не врет, — усмехнулся Врангель, — и как пышно это было обставлено! И знаете, Гаврила Степанович, какой мой ответ более всего озадачил государя? Его величество, прослышав о наших тяготах, спросил: «А были ли у вас красные дни?» Я же, не долго думая, откровенно брякнул, что провел там самые красные дни моей жизни. Не знаю, насколько мне поверили, но принято это было весьма благосклонно.

— За ваше мужество! — предложил очередной тост Батеньков.

— Но страдания коренных жителей Сибири, тунгусов, юкагиров, якутов, — отпив из бокала шампанское, продолжил Врангель, — тоже никогда не изгладятся из моей памяти. Они полностью зависят от рыбалки и охоты. Неудачный промысел ведет там к массовому голоду, и наблюдать это страшно.

— Да-да, я знаю, — с пониманием отозвался Батеньков. — Между прочим, я разрабатывал некоторые указы в рамках задуманной Сперанским Сибирской реформы. И среди них — Устав об управлении инородцев. Предложил в нем гарантии обеспечения благосостояния инородцев: запрет русским самовольно селиться на их землях, первенство законов, основанных на традиционных для них нормах жизни. И даже — создание условий для развития хлебопашества.

— Охранение их угодий — это нужно, правильно. Но хлебопашество... Какой же хлеб может родиться на тамошних землях, и летом не оттаивающих до конца?

— По-вашему, это невозможно?

— Совершенно невозможно!

— Признаться, — с оттенком сожаления продолжил Батеньков, — я хотел в прошлом году, по завершении топографических съемок в районе военных поселений, двинуться на Север по вашим с Матюшкиным следам. Заняться там этнографическими исследованиями, вопросами образования инородцев. Увы, мой начальник, граф Аракчеев[21], не отпустил. Слишком, видите ли, высоко меня ценит!

— Как вы оказались у него? Мне упоминал об этом Александр Осипович Корнилович[22]. Он готовил статью о нашей экспедиции для «Северного архива», и, когда мы встретились, я спросил и о вас и был удивлен, что вы теперь не у Сперанского, а у Аракчеева.