Читаем без скачивания Ненаписанное письмо - Игорь Толич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это все ты написал? — спросила Саша, по-прежнему не глядя на меня и бессмысленно шевеля сухими веками.
Я не стал пытать ее ложью:
— Да, я.
— Зачем?
— Это мой дневник. Мои мысли и воспоминания…
— О чем?! — резко прервала меня Саша. — О какой-то бабе, которая бросила тебя к херам, а ты не знаешь, как теперь жить?!
Она подскочила одним махом, не забыв прихватить с собой бутыль. Ее обнаженные груди нервно тряслись над ребрами как забитые лысые кролики, которых теперь не хотелось гладить. Саша выглядела дикой, но не сексуальной. Она и сама это понимала, потому хлебала ром прямо из горла и через слово вставляла мат. Я следил за тем, как ее корчит, и не мог заставить себя приструнить ее.
— Ты не должна была лезть, — только и сказал я.
— Почему?! — Саша заводилась больше, больше. — Чтоб я не знала, как ты страдаешь по своей женушке? Думаешь, я не догадывалась, что она тебя послала?!
— Она не жена мне. И я ушел сам.
— Да ну?! А что ж ты тогда такую любимую, такую хорошую слил?!
— Саша! — я встал с ней рядом.
— Что?! Что?! Ну?! Что ты мне хочешь сказать?! Да мне срать, ясно?! Срать! Ты что, еще не понял, мальчик?! Мне срать на тебя! И на твоих баб мне тоже срать! На всю твою гребаную житейку! Срать! Ты слышишь меня, мальчик?! Срать! И дамочке этой твоей срать еще больше, Джей! Он ей письма пишет, а ей срать! Он тут страдает, а ей срать!
У меня чесались кулаки. Чесались жесточайше. Чесались изнутри, снаружи. Словно у серийного убийцы, мучимого манией смерти, который соскучился по виду теплой крови, размазанной по костяшкам и в лунках между пальцами. Клянусь, я бы ударил ее. Ударил без сожаления. Но зачем-то до сих пор помнил, что никогда не поднимал руки на женщин. Отец говорил, что только слабые бьют женщин. Но слабее, чем сейчас, я был лишь в тот день, когда ушел от тебя, моя дорогая Марта. В то утро, когда не было истерик, ты отпустила молча и без слез. И тебя я тоже не ударил, хоть ты и заслужила. Саша, без сомнений, заслужила тоже.
А чего заслужил я? Стоять и слушать, как моя полуголая малолетняя любовница, которую я не прогнул на оральный секс и оставил в опасной близости к своему имуществу, теперь унижает меня моими же сокровенными вещами?
— Какой же ты дурак, Джей! Какой же ты дурак!!!
Саша расставила руки, будто изображая самолет. Она завертелась, потом подпрыгнула, потом прислонила бутылку ко лбу и засмеялась громко.
— Дурак! Дурак!!! — хохоча и морщась, ее целиком поглотила бешенная истерика.
Я навалился на стену, больше не смотрел в ее сторону, но затем ноги сами подкосились и вновь потянуло к полу. Я уперся затылком в выступающий сучок на доске позади.
Ухающие, бессвязные звуки Сашиного голоса резали по живому, резали беспощадно как нож мясника, заточенный рассекать еще недавно живую плоть на мягкие, пригодные к употреблению куски. Еще немного, и мясник бросит их в кипящий бульон, на раскаленную сковороду с огненным маслом.
Кушать подано…
— Ты так ничего не понял, — Саша внезапно остановилась посреди комнаты. — Никому до тебя нет дела, мальчик. Никому ни до кого нет дела. Ты даже обо мне ничего не знаешь. Ты даже не знаешь, как меня зовут. Что, если я выдумала свое имя? Ты об этом подумал? О чем ты вообще думаешь, детка? О своем романтическом дерьме? Пишешь письма, которые нахуй никому не сдались? Думаешь писателем стать, дружочек? Думаешь, твои слюни повеселят домохозяек? Думаешь, твоя ненаглядная прочтет однажды и пожалеет, что потеряла тебя, такого красавца?
— Я ничего не думаю, — глухо ответил я. — Чем я занимаюсь в свободное время, это мое дело.
Саша опустилась на колени и на четвереньках подползла ко мне, мерзко улыбаясь.
— Бедный, бедный мальчик, — прошептала она возле моего уха. — Всем срать на твою глубокую душу. Если тебя сожрут акулы, никто не станет читать твоих писем. Все буду перекидывать друг другу фотографии твоих объедков. Никто не будет горевать о тебе. Даже твоя Марта не помчится оплакивать то, что от тебя осталось, — она придвинулась вплотную и произнесла: — Потому что всем срать.
Саша заново приняла позу, в которой я ее застал несколько минут назад. Но мой дневник ее больше не интересовал. Все внимание теперь досталось рому, который она живо истребляла. Она закурила, потерла глаза. Смотрела на меня будто бы довольная тем, что сделала со мной. А я, как прежде, не шевелился.
Она протянула мне сигарету. Я взял.
— Джет… — процедила Саша точно услышала мое имя впервые. — Джет Ривер… Глупый, влюбленный мазохист… Ты еще не планировал повеситься?
Я стряхнул пепел.
— Замолчи.
Она прикурила новую сигарету.
— Значит, планировал, — Саша ухмыльнулась.
И эта ухмылка окончательно испортила ее лицо. Теперь я совсем не желал заглядывать в него.
Саша поднялась на ноги.
— Пойдем. Не хочу тут торчать. Тут все провоняло твоей романтической дрочкой. Лучше у меня потрахаемся в последний раз.
Я обернулся.
— Что ты уставился, а? Я завтра уезжаю. Октябрь на носу. Мне пора двигать домой. Новый учебный год. Да какая тебе разница, да, мальчик? Вставай, — она подпихнула меня мыском стопы. — Пошли.
— Нет.
— Что это значит?
— Я не пойду.
— У тебя совсем крыша поехала? Вставай, говорю!
— Нет, — я не сдвинулся с места.
Саша в бешенстве кое-как нацепила футболку, схватила сигареты, ром и требовательно выставила передо мной раскрытую ладонь:
— Хрен с тобой. Отдай мне резинки. Я найду им лучшее применение.
С полным безразличием я вручил ей пачку презервативов. Она повертела ее в руках, затем пихнула в карман.
— Идиот, — бросила на прощание Саша и ушла, традиционно громко хлопнув дверью.
29 сентября
Спустя время заморосил дождь. Не знаю точно, сколько прошло секунд и минут. Должно быть, больше, чем я себе мог представить, но меньше, чем за окном успело потемнеть.
Я сгреб с пола листки, не стал перепроверять их сохранность и порядок. Мои письма стали мне чужими, будто бы слова Саши опорочили их, надругались самым извращенным образом, и теперь мне предстояло вылечить, вычистить их заново от той скверны, которую Саша щедро разлила словно вонючий бензин на молитвенные вещи, чтобы предать их огню.
Полмесяца спустя после тех событий я пишу уже эти строчки, успокоившись, с позиции человека, который хотел бы знать, за что его снова подвергли жестокости. Я