Читаем без скачивания Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны) - Уральский Марк Леонович

кн<язь> Мещерский, ратовавший в своем «Гражданине» против погромов, черты оседлости и за еврейскую бедноту194,

— будучи ментором царя, не мог внушать тому подобного рода чувства.

Князь же составил ему протекцию в бюрократическом мире, после того как начинающий автор сменил офицерский мундир на фрак, став в 1883 г. чиновником для особых поручений при министре внутренних дел. <...> Сразу после назначения С.Ю. Витте министром путей сообщения (1892 г.) И.И. Колышко объявился под его крылом, и новоиспеченный министр послал его на ревизию Могилевского округа путей сообщений. Чистка ведомства была в интересах С.Ю. Витте, начавшего свою недолгую карьеру в путейском ведомстве с искоренения непорядков. И.И. Колышко выявил значительные злоупотребления, начальник округа был предан суду, несмотря на противодействие Сената. <...> При <приемнике Витте — М.У.> положение И.И. Колышко в Министерстве путей сообщения еще более укрепилось, он стал членом Совета временного управления казенных дорог. Но ненадолго: в каком-то деле И.И. Колышко проворовался. По слухам, проступок даже грозил судом. <...> В результате этого скандала в декабре 1894 г. <ему> пришлось покинуть службу. Позднее, семь лет спустя, он поступил в Министерство финансов, опять к Витте, и продолжал числиться там до 1917 г., дослужившись до чина действительного статского советника. <...> Стремительный взлет молодого чиновника можно объяснить лишь влиятельнейшей протекцией (почему В.П. Мещерский так покровительствовал своему сотруднику <злые языки объясняли это их гомосексуальной связью — М.У.>) и взятками. В любом случае, его деятельность с конца 188о-х была окружена атмосферой грязи, злоупотреблений и скандалов195.

Одновременно с блестящей карьерой Колышко сумел прославиться как публицист. Под разными псевдонимами он активно сотрудничал в нескольких изданиях: журнале «Гражданин», «Санкт-Петербургских ведомостях» («Рославлев»), «Русском слове» («Баян») и «Биржевых ведомостях» («Вох»)». Сам И.И. Колышко дал себе следующую характеристику:

Судьба поставила меня близко к людям, делавшим эпоху — на рубеже между государственностью и общественностью. Далекий по удельному весу от «вождей» типа Милюкова, далекий по таланту от Горького, Бунина, Розанова, Мережковского, в свое время я обладал и убедительностью, и темпераментом. Я и впрямь писал в газетах разного «направления», но писал я об одном и том же196.

Но здесь интересна не столько идейная беспринципность Колышко-русскословца, сколько позиция Власа Дорошевича, обычно не подпускавшего публицистов охранительского толка к своей газете.

По воспоминаниям И.М. Троцкого:

Популярность И.И. Колышко как публициста и драматурга была известна всей читающей <...> России. Имя Баяна не сходило со страниц руководящих петербургских и московских газет, а его <...> мастерски написанные статьи читались с огромным интересом. Покойный И.Д. Сытин, издатель «Русского слова», привлек Баяна в качестве постоянного сотрудника своей газеты и очень гордился этим литературным приобретением.

Участвуя как литератор в политических интригах, Колышко, будучи «человеком Витте», играл роль его наемного пера.

После отставки графа Витте политическая журналистика Колышко приказала долго жить, зато он

небезуспешно выступил как драматург. По всей России прогремела его пьеса «Большой человек», где под именем В.А. Ишимова публика без труда признала С.Ю. Витте. Опальный сановник предстал выходцем из низов, космополитом, болеющим за развитие империи. Фигуре С.Ю. Витте был присущ трагизм: И.И. Колышко изобразил его как человека, прорвавшегося к большой власти, после чего сохранение полученного влияния превратилось в единственную цель. Пьеса не была шедевром драматургии, <но> Колышко неплохо на ней заработал: в 1917 г. он утверждал, что получил от постановок этой и еще двух других пьес (которые, впрочем, были неудачны) 200 тысяч рублей. С.Ю. Витте вроде бы не обиделся, но незадолго до его смерти они поссорились. Летом 1914 г. отставной сановник открыто говорил, что закрыл для И.И. Колышко двери своего дома, и обещал со временем вывести его «на чистую воду»197.

Неизвестно, успел сановник выполнить свою угрозу, но по свидетельству И.М. Троцкого, «имя Баяна с середины 1915 года исчезло со страниц “Русского слова”». Сам Колышко жаловался, что:

Все его обращения <по этому поводу — М.У.> Сытину, Дорошевичу и Благову остаются без ответа. Жалованье ему продолжают аккуратно платить, но статей не помещают. Он теряется в догадках, не зная чем объяснить подобное поведение редакции198.

Судя по воспоминаниям И.И. Колышко199, он прямо или косвенно участвовал во многих сомнительных политических интригах Российской империи. Последней политической аферой оказался эпизод, связанный с переговорами о сепаратном мире в 1916 — начале 1917 гг.

После начала Первой мировой войны он, из-за своей очередной спутницы жизни, имевшей немецкое подданство и вынужденной поэтому покинуть Россию, перебрался с коммерческим поручением — покупать сталь для российских заводов, — на жительство в Стокгольм. И.М. Троцкий часто появлялся в столице нейтральной Швеции, а И.И. Колышко, в свою очередь, был частым гостем в Копенгагене — столице тоже нейтрального Датского королевства, где находился скандинавский корпункт «Русского слова», возглавлявшийся И.М. Троцким. Оба журналиста поддерживали между собой отношения.

Как вспоминал И.М. Троцкий, его коллега давно подозревался сотрудниками русской миссии и журналистами в тайных связях с немцами, но200:

Сорвать маску с Колышко было нелегко. Он в последнее время <1917 г. — М.У.> был осторожен.

Вывела его из душевного равновесия Февральская революция и, особенно, быстро образовавшееся Временное правительство. Не принимал он участия в ликовании, охватившем многочисленную русскую колонию Копенгагена. Отсутствовал и на торжественных службах в посольской церкви с провозглашением многолетия новой власти. Колышко явно пребывал в состоянии полной прострации. <Журналистами — М.У.> решено было пригласить его на обед и попытаться вызвать на откровенность. Приглашение <им> было принято без колебаний.

Встреча состоялась в одном из лучших ресторанов датской столицы. Колышко обычно <...> учтивый <...> и занимательный собеседник на этот раз был неузнаваем. Он совершенно потерял контроль над своими эмоциями. С каждым выпитым стаканом вина возбуждение его росло. <...> Негодуя и понося на все лады членов временного правительства, он клеветал на них, обливая их грязью. <...>

— Иосиф Иосифович, умерьте свой пыл! Могут подумать, будто мы ссоримся! — увещевали мы разбушевавшегося Колышко.

Смягчался его гнев и мнения обретали более снисходительную оценку, едва они касались германских или австрийских государственных деятелей. Трудно было слушать без внутреннего возмущения расточаемые Колышко панегирики по адресу сомнительных германских миролюбцев. Лопнуло, по-видимому, терпение Полякова-Литовцева.

— Теперь и для меня ясно, — заметил он, — почему Дорошевич перестал печатать ваши статьи. — Погодите, Соломон Львович, не злорадствуйте, скоро вернусь в Петроград и создам собственный орган печати. Мне никто рта не закроет! — парировал Колышко.

Обед закончился в атмосфере плохо скрываемого «недружелюбия».

В такси, везшем нас домой, и у Литовцева и у меня одновременно <...> вырвалось восклицание «германский агент».

Справедливость требует отметить, что Колышко нас не обманул. Он нисколько не преувеличивал, говоря о создании собственного органа. <Еще> в 1916 г. он заключил с <немцами> договор <...> о создании издательства в Петрограде, которое должно было служить целям прогерманской пропаганды. Договор заключен был в Стокгольме. <Один> известный по тому времени германский промышленник <...> согласился ассигновать на эту цель два миллионов рублей.