Читаем без скачивания Сын президента - Фэй Уэлдон

— Хомер, — сказала Изабел. — Джейсон похож на Дэнди Айвела. А на принца Чарльза не похож.

— С тех пор, как ты стала ходить к доктору Грегори, — заметил Хомер, не открывая глаз, — ты ведешь себя очень странно.

— Это ты настоял, чтобы я к нему пошла, — сказала Изабел; полностью пробудившись и придя в нормальное состояние, она стала освобождаться от своих страхов и сожалеть о произнесенных словах.

— Ну ладно, забудь об этом, — сказала она, — спи.

Но Хомер не пожелал спать. Он слез с кровати, когда она забралась туда, и стал одеваться.

— Куда ты? — спросила Изабел.

— Не понимаю, почему я должен с этим мириться, — сказал Хомер. — Я считаю это оскорблением. Я не хочу, чтобы ты срывала на мне досаду. Пусть даже у тебя шалят нервы. Если бы я был отцом, который не обращает внимания на ребенка и все оставляет на мать, и ты сказала мне то, что ты только что сказала, пытаясь по злобе отвергнуть меня, я, возможно, мог бы еще понять это и простить, но я-то не таков, и ни понять тебя, ни простить не могу. Джейсон в той же мере мой сын, как и твой.

— Хомер, — сказала Изабел, — у меня был роман с Дэнди Айвелом перед тем, как я встретила тебя.

— Ты жалка мне, — сказал Хомер. — Неужели твоя жизнь настолько бессодержательна и пуста, что ты не можешь обойтись без вымышленных интрижек с известными людьми?

— Хомер, куда ты идешь?

— Я ухожу отсюда, — сказал он. — Не могу оставаться с тобой под одной крышей. Не хочу. Скольким людям ты уже рассказывала эту историю? Ты понимаешь, как это все для меня оскорбительно? Как вредно для бедняжки Джейсона?

— Я никому ничего не рассказывала, — солгала она.

— Я прожил с тобой достаточно долго, чтобы знать, когда ты лжешь, Изабел, — сказал Хомер.

— Но, Хомер, — сказала Изабел, — я завтра работаю, и если тебя не будет, как мне быть с Джейсоном?

— Надо было раньше об этом думать, — сказал Хомер и торжествующе поджал губы. — Почему бы не обратиться к Дэнди Айвелу?

Изабел попыталась преградить Хомеру путь к двери. Ей было трудно отказаться от мысли, что ее муж должен сразу все понять, простить и оказать ей помощь. Она сделалась беспечной и нерадивой, как часовой, который так долго занимал тихий сторожевой пост, столько раз слышал, как трещат ветки, что больше не верит, будто это действительно чьи-то шаги.

Она слишком долго была его женой, привыкла думать, что она и Хомер одно целое. Яблоневая ветвь, привитая к грушевой ветви, возможно, но теперь крепко вросшие друг в друга, единые по интересам. Отнюдь.

И будто для того, чтобы доказать их полную разобщенность, Хомер ударил Изабел. Ее рука, схватившая его за левое плечо, казалось, дала его правой руке право качнуться назад, затем вперед и сильно шлепнуть Изабел ладонью по щеке.

В мире Изабел мужчины не били женщин. Дома, в Австралии, в необжитых районах, жившие там мужчины с красными, загорелыми, обветренными лицами, которые топтали цветы и пинали собак, и выманили обманом у матери все ее деньги, те — да, те били женщин и считали, что женщинам это нравится, они не могут обойтись без побоев, да и между собой все время затевали драки; возможно, они чувствовали, что живут настоящей жизнью только, когда испытывают боль. Но Хомер!

Хомер и сам, казалось, был поражен. Изабел с удивлением увидела слезы у него на глазах. Он покачал головой, глядя на нее, словно хотел сказать, что у него нет слов, и вышел из комнаты. Изабел прижала ладонь к распухшему лицу, подбородок снова заныл, как в детстве, когда ее лягнула любимая лошадь матери, и Изабел заплакала, как от шока, причиненного тем, что произошло только сейчас, так и от давнишней обиды.

Изабел слышала, как Хомер зашел в ванную комнату, затем спустился в холл за пальто и вышел. Она осталась в тишине, в одиночестве, в отчаянии.

Позднее она тоже зашла в ванную комнату и увидела, что он забрал зубную щетку и вощеную нитку для чистки зубов, из чего она заключила, что одну ночь, по меньшей мере, он проведет вне дома.

Изабел уверяла себя, что он вскоре вернется, так, же точно, как уверяла себя, что никто не покусится на жизнь сына — она не могла допустить мысли, что все может быть наоборот, это было бы слишком ужасно.

Изабел посмотрелась в трюмо: правдивые глаза, чистый лоб, правильный нос, изуродованные рот и подбородок; игра случая, ирония судьбы — так она видела сама себя. Хомер раскопал это трюмо в лавке старьевщика. Такие трюмо были в моде пятьдесят лет назад — одно блестящее зеркало со скошенными краями посредине, два — по бокам, так что в анфас на вас смотрело одно-единственное простодушное отражение, а профиль перебрасывался от одного зеркала к другому, как мячик, удаляясь с каждым разом, пока не терялся в бесконечности.

— Я только хотела сказать правду, — вслух обратилась Изабел к своему единственному, не размноженному, отражению, но, даже не закончив фразы, уже знала, что лжет и этим далеко не исчерпываются ее побуждения. Однако боковые зеркала, похоже, уловили суть ее слов и стали перекидывать их справа налево и слева-направо, пока не вернули туда, где крылась бесконечность, словно, несмотря на саму себя, она перестала быть игрой случая, незаконнорожденной и рожающей вне закона, сделалась целеустремленной, птицей высокого полета.

Наверху заплакал Джейсон. Занималась заря; края задернутых занавесей отсвечивали холодным светом. Изабел осознала, что вообще не спала. Она поднялась к Джейсону; еще не совсем проснувшись, он тихо всхлипывал.

— Все хорошо. Что с тобой?

— Мне снился белый, белый свет, и вдруг что-то громко хлопнуло, и я посмотрел, и всюду был камень, а тебя нигде не было, а у меня не стало рук, только какие-то плети, вроде веревки.

— Все хорошо, — сказала Изабел, — все хорошо, — но она знала, что это не так. Она знала, что он разделил с ней ее кошмар, возникший из реальных фактов прошлого и страхов настоящего, знала, что весь мир ходит на цыпочках, задержав дыхание, боясь, что, стоит только чихнуть или кашлянуть, и сон станет реальностью. Что даже стены комнаты, книги на полках, сами люди, которые любили его и ссорились между собой и прилагали все усилия в поисках совершенства, — все может исчезнуть в мгновение ока, растаять быстрее, чем сновиденье, и всем их усилиям будет грош цена, разум испарится, плоть превратится в веревки.

Джейсон сел на постели. Видение рассеялось. Мать пока еще властвовала в его мире. То, что она говорила, было неоспоримо.

— Это только сон, — сказал он, снова обретая уверенность. — Это была неправда.

— Это была неправда, — повторила Изабел следом за сыном.

— Пора просыпаться? — спросил Джейсон.