Читаем без скачивания Безутешные - Кадзуо Исигуро

Кто-то выкрикнул: «Правильно, правильно!»; зазвучали голоса, выражающие полное одобрение. Не только суроволицего человека, но и всех прочих членов городского совета внезапно поразила растерянность. Они обменялись не одним паническим взглядом, прежде чем суроволицый, не вставая с места, заговорил:

– Разумеется, мистер Халлер, это предложение мы рассмотрим самым тщательным образом. Конечно, наряду и с другими идеями относительно того, как лучше почтить…

– Это уже слишком! – вмешался вдруг голос с дальнего конца зала. – Что за абсурд! Памятник собаке? Если эта животина заслужила бронзовой статуи, то тогда наша черепаха, Петра, заслуживает статуи в пять раз большей. И ее постиг такой жестокий конец. Сплошной абсурд. А этот пес еще в начале года набросился на миссис Ран…

Конец фразы потонул в разразившемся гвалте. Одно мгновение казалось, будто все кричат одновременно. Противник монумента, все еще на ногах, затеял яростный спор с соседом по столику. В нарастающей неразберихе я заметил, что Хоффман машет мне издали. Вернее, описывает рукой в воздухе причудливую дугу, словно протирает невидимое стекло: мне смутно припомнилось, что он предпочел избрать именно этот жест в качестве некоего сигнала. Я встал с места и многозначительно откашлялся.

Шум в зале почти сразу же смолк – и все глаза обратились на меня. Противник монумента прекратил спор и поспешно опустился на стул. Я снова прочистил горло и уже собирался открыть рот, как вдруг обнаружил, что халат мой распахнулся, предоставив на всеобщее обозрение голое с головы до пят тело. Повергнутый в замешательство, я секунду поколебался, а потом уселся на прежнее место. Тотчас за столиком напротив встала женщина и резко бросила в зал:

– Что ж, если статуя – это нереально, то почему бы не назвать его именем улицу? Мы нередко переименовывали улицы в память умерших. Право же, мистер фон Винтерштейн, просьба не так уж и велика. Например, Майнхардштрассе. Или даже Йанштрассе.

Идея встретила сочувствие: скоро со всех сторон хором начали выкрикивать названия и других улиц. Городская верхушка, однако, судя по внешнему виду, продолжала испытывать крайнее смущение.

За соседним столиком поднялся высокий бородатый человек и загремел:

– Я согласен с мистером Холлендером. Все это уже чересчур. Конечно, мы все разделяем скорбь мистера Бродского. Но давайте проявим честность: этот пес представлял собой угрозу как для других собак, так и для людей. И если бы мистеру Бродскому изредка приходила в голову мысль время от времени расчесывать у животного шерсть, а также полечить его от кожной инфекции, которой оно явно страдало не один год…

Дальнейшие слова поглотила буря гневных протестов. Отовсюду слышались возгласы «Стыд!» и «Позор!», а некоторые даже покинули свои столики с целью заклеймить обидчика в лицо. Хоффман, с жуткой ухмылкой на лице, вновь подавал мне сигналы, свирепо рассекая воздух. Голос бородача гудел: «Верно. Тварь была просто омерзительной!»

Я проверил, надежно ли застегнут халат, и намеревался встать снова, но тут неожиданно поднялся с места Бродский.

Пока он выпрямлялся, столик заскрипел – и все головы обернулись на шум. Все мгновенно вернулись на свои сиденья – и в зале вновь воцарилась образцовая тишина.

Секунду мне казалось, что Бродский грохнется поперек стола. Он, однако, удержал равновесие и бегло оглядел зал. В голосе его различалась легкая хрипотца.

– Слушайте, в чем дело? – вопросил он. – Думаете, пес был очень для меня важен? Он сдох, вот и все. Я хочу женщину. Порой становится так одиноко. Я хочу женщину. – Он замолчал и, казалось, погрузился в свои мысли. Потом мечтательно произнес: – Наши матросы. Наши пьяные матросы. Что с ними теперь сталось? Она была юной тогда. Юной и такой прекрасной. – Охваченный раздумьем, он устремил взгляд на люстры, свисавшие с высокого потолка, и мне опять почудилось, будто он вот-вот рухнет на стол плашмя. Хоффман, должно быть, тоже предвидел подобную опасность, поскольку встал и, осторожно придерживая Бродского за спину, зашептал ему на ухо. Бродский отозвался не сразу, но потом пробормотал: – Она любила меня когда-то. Любила больше всего на свете. Наши пьяные матросы. Где-то они теперь?

Хоффман от души рассмеялся, словно Бродский сказал удачную остроту. С широкой улыбкой он вновь принялся нашептывать ему что-то на ухо. Бродский в конце концов как будто вспомнил, где находится, и, рассеянно уставившись на управляющего отелем, позволил ему бережно усадить себя в кресло.

Последовала пауза, во время которой никто не пошевелился. Графиня, с жизнерадостной улыбкой, обратилась к залу:

– Леди и джентльмены, наш вечер продолжается! Настала пора для чудесного сюрприза! Он прибыл к нам в город только сегодня, несомненно, очень устал, но – тем не менее – согласился появиться здесь в качестве нежданного гостя. Да-да, слушайте все! Здесь, среди нас – мистер Райдер!

Графиня указала на меня театральным жестом – и в зале раздались взволнованные восклицания. Не успел я и глазом моргнуть, как меня мгновенно обступили соседи по столику, торопясь пожать мне руку. Через миг я оказался со всех сторон окруженным людьми, которые, задыхаясь от эмоций, приветствовали меня и протягивали мне руки. Я отвечал им с наивозможной любезностью, но, глянув через плечо – со стула мне было никак не подняться, – увидел у себя за спиной целую толпу, где кто-то толкался, кто-то старался привстать на цыпочки. Необходимо было взять контроль над ситуацией, не дожидаясь полного хаоса. Поскольку уже мало кто оставался на своих местах, я решил, что лучше всего забраться повыше, на какой-нибудь пьедестал. Быстренько запахнув халат поплотнее, я вскарабкался на стул.

Шум немедленно прекратился, окружающие застыли как вкопанные, не сводя с меня глаз. С новой точки мне было хорошо видно, что больше половины гостей покинули свои столики, и я счел нужным безотлагательно приступить к делу:

– Опрокинутая рампа! Отравленные грызуны! Опечатки в партитуре!

Тут я увидел, как ко мне сквозь неподвижные группки людей пробирается одинокая фигура. Приблизившись, мисс Коллинз взяла от соседнего столика стул, села на него и продолжала внимательно меня рассматривать. Что-то в ее манере настолько сбило меня с толку, что следующая фраза начисто выскочила у меня из головы. Заметив мою растерянность, мисс Коллинз положила ногу на ногу и озабоченно спросила:

– Мистер Райдер, вам нехорошо?

– Я чувствую себя отлично, благодарю вас, мисс Коллинз.

– Надеюсь, – продолжала она, – вы не слишком близко приняли к сердцу то, что я вам недавно наговорила. Я хотела прийти и отыскать вас, чтобы извиниться, но вас нигде не было видно. Вероятно, мой тон был гораздо более едким, нежели требовалось. Надеюсь, вы меня простите. Видите ли, даже теперь, когда мне встречается какой-нибудь представитель вашей профессии, меня вдруг охватывают воспоминания – и я невольно прибегаю к таким интонациям.

– Все отлично, мисс Коллинз, – ответил я, невозмутимо улыбаясь. – Пожалуйста, не тревожьтесь. Я ничуть не был огорчен. Если я удалился слишком поспешно, то исходя единственно из предположения, что вам, видимо, захочется без помех переговорить со Штефаном.

– С вашей стороны подобная чуткость просто драгоценна, мистер Райдер, – заметила мисс Коллинз. – Мне очень жаль, что я немного вышла из себя. Но, право же, поверьте, мистер Райдер, мной владел не просто гнев. Я совершенно искренне хочу вам хоть чем-то помочь. Меня глубоко печалит, что вы без конца повторяете одни и те же ошибки. Мне хотелось сказать вам, раз мы теперь знакомы, что вы будете желанным гостем за моим чайным столом в любой день. Я была бы поистине счастлива обсудить с вами какие угодно ваши затруднения. Вы найдете во мне сочувствующего слушателя, уверяю вас.

– Вы очень любезны, мисс Коллинз. Не сомневаюсь в ваших добрых намерениях. Но, если вы позволите об этом упомянуть, ваш жизненный опыт как будто бы внушил вам, мягко говоря, не слишком большое расположение к представителям, как вы выразились, моей профессии. Я далеко не убежден, что мой визит доставит вам удовольствие.

Мисс Коллинз задумалась, потом ответила:

– Мне понятны ваши опасения. Но у меня такое чувство, что мы с вами вполне можем поладить. Если хотите, пускай ваш визит будет совсем недолгим. Понравится вам – всегда можете вернуться. Наверное, мы даже могли бы немного погулять вместе. От меня до сада Штернберга рукой подать. Мистер Райдер, я много лет размышляла над прошлым и готова теперь с ним расстаться. Мне очень хочется снова протянуть руку помощи кому-нибудь вроде вас. Конечно, я не в силах обещать, что у меня найдется ответ на любой вопрос. Но я выслушаю вас с участием. И поверьте: я не стану вас идеализировать или же сентиментальничать с вами так, как поступили бы менее искушенные.

– Я тщательно обдумаю ваше приглашение, мисс Коллинз, – ответил я. – Но я не могу отделаться от мысли, что вы принимаете меня за кого-то другого, кем я никак не являюсь. Говорю это, потому что мир кишит типами, которые притязают на гениальность в той или иной области, однако по сути примечательны лишь колоссальной неспособностью устроить свою жизнь. Тем не менее почему-то всегда находятся особы вроде вас, мисс Коллинз, которые – из самых лучших побуждений – прямо-таки выстраиваются в очередь, стремясь ринуться на спасение этих типов. Быть может, я обольщаюсь на свой счет, но, право же, я не из их числа. По правде говоря, я твердо уверен, что в данный момент ни малейшей необходимости в спасении не испытываю.