Читаем без скачивания Зимний Ветер - Валентин Катаев

— А!

Смущение не только не проходило, но даже усиливалось.

— Я вам, кажется, писала, что мы собираемся сюда. Вот мы приехали, — сказала она после небольшого молчания. — Вы рады? Вы, конечно, поняли из моей открытки, что Черноиваненко — мой муж.

Теперь она снова из знакомой девочки превратилась в незнакомую молодую женщину.

Она смотрела на него с преувеличенной независимостью.

Петя догадался, что она смущена, так как опасается с его стороны ухаживания. Может быть, она думает, что он до сих пор в нее влюблен? Петя грустно улыбнулся.

Она по-своему истолковала его улыбку.

— Вам странно?

— Что?

— Что мы с Гавриком теперь вместе?

— Ничуть.

Но ему действительно было странно. Он еще не знал, что это всегда сначала кажется странным.

— «Нас венчали не в церкви, не в венцах, не с свечами! — вдруг запела она небольшим, но каким-то свободным, даже слегка вызывающим голосом. — Нам не пели ни гимнов, ни обрядов венчальных». — Она красиво тряхнула каштановыми кудрями и снова превратилась в ту Марину, которая некогда сидела с Петей у костра. — Ну, а вы? Что вы? — спросила она с оживлением.

В этом вопросе заключалось все.

Петя понял. Ему стало не по себе. Что он мог ответить?

— Ничего. Живу, — ответил он с неловкой улыбкой.

— Но все же? — настойчиво сказала Марина. — Вы с кем?

Он понял, что она спрашивает о его политических убеждениях.

Ответить было очень трудно. Вернее, даже невозможно.

— Что ты, Марочка, с места в карьер пристала к человеку? — нежно сказал Гаврик. — Не видишь, что он еще не совсем проснулся. Дай ему очухаться. Держись, Петя! Ты ее еще не знаешь. Хлебнешь горя.

— Хорошо, не буду, — послушно сказала Марина. — Об этом потом. В кого влюблен? — спросила она Петю, резко изменив тон.

— Почему ты думаешь, что я непременно в кого-нибудь влюблен?

Они снова незаметно перешли на «ты».

— Я тебя знаю. Ты всегда в кого-нибудь влюблен. Скажешь, нет?

— Допустим.

— Ага, сознался!

— Сознаюсь. Влюблен.

— Что? Серьезно страдаешь? — оживился Гаврик.

— Не страдаю, но…

Петя посмотрел на Марину и громко вздохнул, даже слегка повернул глаза вверх.

Вздохнул он исключительно для того, чтобы слегка подразнить Гаврика.

К его крайнему удивлению, Гаврик так и взвился.

— Ты это брось, старик, — сказал он тяжело и медленно. — А то знаешь… Лучше не трожь! — У него совершенно неожиданно неприятно оскалился рот и по-волчьи засветились глаза.

— Чудак, я же пошутил! — сказал Петя, слегка даже струхнув.

— Ну и я пошутил, — сказал Гаврик.

— Он у меня просто зверь, — заметила Марина не без гордости. — Ты его лучше не дразни.

— Ладно, проехало, — добродушно сказал Гаврик. Ему уже было неловко за свою глупую вспышку.

— Одначе, Петька, — сказал он решительно, — давай условимся так: ты вздыхай перед своей, а перед моей я сам буду вздыхать. Ну, не серчай. Это я потому, что сильно-таки ее люблю. Понимаешь, какое дело! Ты со мной согласна, любушка? — обратился он к Марине, слегка обнимая ее за плечи.

Она ничего не ответила, но одобрительно улыбнулась ему открыто, жаркой улыбкой.

— А ты ревнючий, — засмеялся Петя.

— Значит, любит, — сказала Марина. Гаврик оживился.

— Понимаешь, Петя, какое дело: мы сюда торопились как на пожар, боялись, что попадем к шапочному разбору, а у вас тут, в нашей знаменитой Одессе-маме, даже не чухаются.

— Ты насчет чего?

— Насчет того самого. Пора, братишка, брать власть в свои руки. В Петрограде, как ты знаешь, все прошло как по маслу. Почта, телеграф, телефон, Зимний — четыре сбоку, и ваших нет.

Гаврик говорил не без некоторого удовольствия, щегольнув новой поговоркой, которую сам только недавно услышал на станции Раздельная от одного морячка-дезертира из Дунайской военной флотилии.

— Здесь совсем другая ситуация, — многозначительно сказал Петя, немного задетый слишком лихим тоном Гаврика и не желая ударить перед ним лицом в грязь, для чего даже употребил в дело слово «ситуация».

— А именно? — сразу же насторожился Гаврик.

— В Румчероде засели хотя и социалисты, но в общем умные люди и патриоты…

— Ты что, соображаешь, что говоришь?

— А что?

— Это какие-такие патриоты сидят, по-твоему, в Румчероде? Меныпевистско-эсеровская сволочь, примазавшаяся к революции? Так, что ли? Постой… — Слова Гаврика вдруг стали медленными, тяжелыми. — Постой, милейший. Да ты, собственно, сам кто такой? Может быть, ты сам из их шайки? А то еще хуже — кадет? Тогда я тебя поздравляю. А я было тебя посчитал за своего. Отвечай, не крути.

У Гаврика неприятно сузились глаза.

Петя уже был не рад, что, не подумав, повторил слова генеральши. Он понимал, что, желая не ударить лицом в грязь перед Гавриком, а особенно перед Мариной, сморозил глупость, и теперь виновато смотрел на них, пытаясь улыбкой загладить неловкость.

Но они не принимали его улыбки: смотрели на него в упор холодно, недоверчиво.

— Я не понимаю, чего вам от меня надо? Я ведь это не свои слова сказал. Другие так говорят. За что купил, за то и продаю.

— А ты чужую, контрреволюционную пропаганду не распространяй. Имей на плечах собственный котелок. А если хочешь знать, какая у вас тут «ситуация», — сказал Гаврик спокойно, но ядовито подчеркнув слово «ситуация», — то я тебе могу сказать в двух словах. В Румчероде действительно есть еще кой-какая дрянь, но это ненадолго. Мы ее оттуда с божьей помощью попрем. Главное же заключается в том, что революционные рабочие, матросы и солдаты Одессы показали всем, что они знают, чего хотят и что делают. Верно, Марина?

Она подумала и коротко кивнула головой.

— Они показали, — продолжал Гаврик, — что попусту бряцать оружием считают ниже своего революционного сознания, но когда нужно будет, то найдется сила, которая станет на защиту своих грозных лозунгов. У нас в Одессе найдется кому отстоять революцию и ее органы — Советы.

Марина одобрительно улыбнулась.

Петя с удивлением и даже с некоторой завистью смотрел на Гаврика, который так свободно и речисто, как по-писаному, развивал свои мысли.

Изредка он косо рубил перед собой кулаком — жест, без которого не обходился ни один оратор-большевик того времени.

— Стало быть, на сегодня картинка такая: Румчерод, Украинская Рада и Революционный комитет смотрят друг на друга и подсчитывают силы. Общее настроение чрезвычайно благоприятно для большевиков. Ты меня понял?

— Вполне.

— Так вот. В этом и заключается весь гвоздь.

— А ты говоришь, ситуация, — прибавила Марина и дружелюбно улыбнулась.

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

24 ЛУННАЯ НОЧЬ

В ночь на 14 января небольшой отряд красногвардейцев и матросов, посланный военно-революционным комитетом занять штаб военного округа, где находилось командование войск контрреволюционной Центральной Рады, прошел от Торговой улицы через весь город и остановился возле Куликова поля в тени Павловского здания. Отрядом руководил Гаврик Черноиваненко, или, как его теперь называли, Черноиваненко-младший.

Здесь Гаврику был с детства знаком каждый камешек, каждая ямка под стеной. Прежде чем двинуться дальше, он решил сделать короткую остановку, для того чтобы осмотреться и сообразить, как действовать дальше.

С ним была и Марина. Кроме маленькой кавалерийской винтовки, надетой через плечо, у нее на боку висела санитарная сумка.

Последнее время Марина и Гаврик совсем почти не разлучались. К этому все привыкли, и теперь никто не удивлялся, что Марина идет вместе с Гавриком в бой.

Впрочем, боя не предвиделось. Гайдамацкие караулы, сагитированные накануне большевиками, обещали не оказывать сопротивления и добровольно сдать посты Красной гвардии.

Но все же надо было сохранять осторожность.

Гаврику было известно, что военно-революционный комитет, кроме его отряда, послал также и другие с тем, чтобы захватить остальные важнейшие стратегические пункты: телефонную станцию, вокзал, почту, банки и прочие учреждения — по плану, разработанному накануне так называемым «комитетом пятнадцати», или же, иначе говоря, ревкомом.

Вокруг все было тихо, то есть где-то на окраинах, в районах казарм и складов, конечно, изредка постреливали из винтовок или пускали осветительные ракеты, но это было обычное явление: развлекались часовые, коротая длинную зимнюю ночь.

Хотя среди немолодых рабочих-красногвардейцев и усатых матросов с «Синопа» и «Ростислава» Гаврик и Марина были самыми младшими по возрасту, все относились к ним с уважением. Все знали, что они приехали из Петрограда, из Смольного, от самого Ленина, брали Зимний, присутствовали на Втором съезде Советов, то есть были товарищами, причастными к той великой социалистической революции, которая недавно совершилась, но еще до сих пор не успела произойти в Одессе. Гаврик и Марина казались как бы ее вестниками, выходцами из нового, небывалого мира, где вся власть уже принадлежит Советам, где действовало первое в мире рабочекрестьянское правительство — Совет народных комиссаров — во главе с самим Лениным и откуда во все стороны летели по радио, потрясая мир, первые декреты нового государства.