Читаем без скачивания Изощренное убийство - Филлис Джеймс

Странно, подумал Дэлглиш, что до сих пор существуют люди, которые могут писать письма, в которых присутствует архаичное сочетание раболепия и самоуважения, бессовестная, но необычайно трогательная эмоциональность. История казалась вполне обыденной, но Дэлглиш не мог соотнести ее с каким-то конкретным отрезком времени. Письмо могло быть написано пятьдесят лет назад; он почти ожидал увидеть, как бумага сморщится и станет ветхой, и ощутить едва уловимый запах ароматической смеси из сухих лепестков. Оно совершенно точно не могло иметь отношение к хорошенькой бестолковой девочке в клинике Стина.

— Едва ли это имеет какое-то значение, — сказал он Мартину. — Но я бы хотел, чтобы ты отправился в Клэпхем и перекинулся парой слов с этими людьми. Нам лучше узнать, что это за супруг. Но почему-то я думаю, он вряд ли окажется загадочным мародером доктора Этриджа. Человек, убивший мисс Болем, все еще находился в здании, когда мы приехали. И мы разговаривали с ним.

В этот момент зазвонил телефон — зловещий резкий звук пронзил тишину квартиры.

Дэлглиш сказал:

— Я возьму трубку. Это доктор Китинг с результатами вскрытия. Я попросил его позвонить сюда, если он успеет закончить с ним.

Он вернулся к Мартину через две минуты. Доклад оказался кратким. Дэлглиш заметил:

— Ничего удивительного. Она была здоровой женщиной. Умерла от проникающего ранения в сердце, нанесенного после того, как ее оглушили, это мы и сами предполагали, и была virgo intacta,[21] в чем тоже не было причин сомневаться. Что у тебя здесь?

— Это ее фотоальбом, сэр. В основном снимки из лагерей гайдов. Похоже, она каждый год выезжала с девушками.

Вероятно, так проходил ее ежегодный отпуск, подумал Дэлглиш. Он испытывал уважение, граничащее с удивлением, по отношению к людям, которые добровольно отказывались от свободного времени ради чужих детей. Он был не из тех, кто любит детей, и их общество всегда быстро начинало тяготить его. Он взял альбом у сержанта Мартина. Фотографии были небольшими и совсем неинтересными с технической точки зрения, очевидно, их снимали при помощи маленького фотоаппарата. Но они были заботливо расположены на странице, каждая имела подпись на чистом белом поле. Там можно было увидеть гайдов в пеших путешествиях, гайдов, занятых приготовлением еды на примусах, установкой палаток, гайдов, закутанных в одеяла у походного костра, построившихся в ряд для проверки инвентаря. На многих снимках мелькала фигура их предводительницы, полной, по-матерински нежной, улыбающейся. С трудом удавалось связать образ этой полногрудой счастливой экстравертки с жалким трупом на полуподвальном этаже или с властной заведующей, как описывали ее сотрудники клиники. Комментарии под некоторыми фотографиями были лишь тщетной попыткой воскресить в памяти пережитое счастье:

«Суоллоу накрывают на стол. Ширли следит за пудингом».

«Валери „вылетает“ из Брауни-гайдов».

«Кингфишеры управляются с мытьем посуды. Фото Сьюзан».

«Капитан нагоняет прилив! Фото Джин».

На последнем снимке мисс Болем стояла в волнах, обнажавших ее полные плечи, в окружении полудюжины своих девочек. Ее волосы свисали вниз плоскими прядями, слипшимися и мокрыми, как водоросли, обрамляя ее счастливое лицо. Два детектива молча разглядывали фотографию. Потом Дэлглиш сказал:

— Не так уж много пока было пролито по ней слез, верно? Только ее кузина не сдержалась, да и то скорее от шока, чем от горя. Интересно, будут ли рыдать по ней сестры Суоллоу или Кингфишер?

Они закрыли альбом и возобновили поиски. Обнаружить им удалось лишь один интересный предмет, зато он был в высшей степени достоин внимания. Это была копия письма, сделанная на пишущей машинке через копирку, от мисс Болем ее солиситору, где она просила его о встрече «в связи с предполагаемыми изменениями в ее завещании, которые они кратко обсудили по телефону вчера вечером».

После визита в Баллантайн-Мэншнз в расследовании открылась зияющая пропасть — одна из непредвиденных задержек, с которыми Дэлглиш так никогда и не научился мириться. Он всегда использовал факторы скорости. Его репутация зависела от темпа, так же как и успешное решение его дел. Он не предавался слишком глубоким раздумьям о последствиях необходимости продолжать выполнять свою работу. Ему достаточно было просто знать, что промедление раздражает его гораздо больше, чем других.

Однако этой приостановки, возможно, и стоило ожидать. Вероятность, что лондонский солиситор окажется на работе в субботу после полудня, была ничтожно мала. Еще более удручающим оказался разговор по телефону, из которого стало ясно, что мистер Бэбкок из конторы «Бэбкок и Ханиуэлл» в пятницу во второй половине дня улетел с женой в Женеву на похороны друга и не вернется в офис в Сити до следующего вторника. Мистер Ханиуэлл в конторе больше вообще не работал, но главный клерк мистера Бэбкока придет в офис утром в понедельник и постарается помочь суперинтенданту. Все это сообщил сторож. Дэлглиш не был уверен в том, насколько ему может помочь главный клерк. Он предпочитал встретиться с мистером Бэбкоком. Солиситор скорее всего предоставит ему массу ценной информации о семье мисс Болем, как и о ее финансовых делах, но получит ее Дэлглиш, вероятно, только после традиционного спектакля с изображением сопротивления со стороны юриста и проявления максимального такта со стороны полиции. Было бы недальновидно подвергать опасности успех всего дела, согласившись на предварительную встречу с клерком.

До тех пор пока не станут известны подробности завещания, не было смысла повторно встречаться с сестрой Болем. Разочарованный провалом своих ближайших планов, Дэлглиш ехал на машине к Питеру Нейглу, на этот раз без сержанта. У него не было четкой цели, но это не особенно его волновало. Время не будет потрачено даром. Следствию больше всего пользы порой приносили такие незапланированные, почти случайные, встречи, когда Дэлглиш говорил, слушал, наблюдал, изучал подозреваемого в его собственном доме или собирал информацию по крупицам из неосмотрительно оброненных фраз о той самой личности, которая является центральной для любого расследования, — о личности жертвы.

Нейгл жил в Пимлико на пятом этаже большого белого оштукатуренного дома в викторианском стиле рядом с Экклстон-сквер. В последний раз Дэлглиш был на этой улице три года назад, когда она, казалось, пришла в состояние необратимой запущенности и упадка.

Но все изменилось. Волна моды и популярности, которая растекается по Лондону самыми непостижимыми путями, огибая один район и бурей проносясь по другому, порой ближайшему, омыла широкую улицу и оставила после себя порядок и процветание. Судя по количеству вывесок контор по недвижимости, перекупщики собственности, которые, как всегда, первыми улавливают ветер перемен, пожинали свою обычную прибыль. Дом на углу казался свежеокрашенным. Тяжелая парадная дверь была открыта. Внутри на доске были указаны имена жильцов, но кнопок звонков не было. Дэлглиш заключил, что квартиры были изолированными и что где-то должен сидеть консьерж, который открывает главную дверь, если в нее позвонят ночью, когда она заперта. Лифта он не увидел, поэтому ему пришлось преодолеть четыре лестничных пролета, чтобы добраться до квартиры Нейгла.

Это был светлый и просторный дом, и очень тихий. Дэлглиш не мог заметить никаких признаков жизни, пока не поднялся на четвертый этаж и не услышал, как кто-то играет на пианино, причем играет хорошо; возможно, это даже был профессиональный музыкант, который решил поупражняться. Каскад дискантовых звуков обрушился на Дэлглиша и постепенно затих, когда он дошел до пятого этажа. Здесь он увидел самую обычную деревянную дверь с тяжелым медным дверным кольцом и прикрепленной над ней карточкой, на которой было всего одно слово — «Нейгл». Он постучал и тут же услышал голос Нейгла, который крикнул: «Войдите!»

Квартира удивила Дэлглиша. Едва ли он догадывался, что предстанет его взгляду, но уж точно не рассчитывал попасть в огромную, просторную, поражающую воображение студию. Она тянулась вдоль всей задней стены дома, а из огромного окна, выходившего на север, открывался панорамный вид на изогнутые дымовые трубы и неправильной формы крыши со скатами. Нейгл был не один. Он сидел, раздвинув колени, на узкой постели, которая стояла на высокой платформе в восточной части комнаты. Напротив него, облаченная лишь в один халат, свернулась Дженнифер Придди. Они пили чай из голубых кружек; поднос с чайником и бутылкой молока покоился на маленьком столике рядом с ними. Картина, над которой недавно работал Нейгл, стояла на мольберте в середине комнаты.

Девушка нисколько не смутилась, увидев Дэлглиша, однако спустила ноги с кровати и одарила его улыбкой, которая казалась счастливой, почти радушной, и, уж конечно, в ней не было ни грана кокетства.