Читаем без скачивания Музыка грязи - Тим Уинтон

В Микатарре земля красная. Она пятнает гудронированные улицы, машины и дома вдоль улиц. Ржавый заворачивает на станцию техобслуживания и выжидательно смотрит на Фокса. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, что тот хочет денег.

– Ты заплатишь за бак, а я – за завтрак.

– Я поел, – говорит Фокс, хотя его чай из котелка и плитка мюсли давно забыты.

Ржавый берет у него три двадцатки и хромает внутрь, пока Фокс накачивает полный бак. В Ржавом есть что-то странное. Он смотрит, как Ржавый хромает из ресторана к туалетам. По пути обратно к стеклянной двери его походка становится мягче. Вернувшись, он протягивает Фоксу гамбургер и пакет с плохо прожаренной картошкой и роняет на сиденье коробку с похожими деликатесами. Фокс отмечает звяканье голени Ржавого, когда тот залезает в машину. Ржавый смотрит на него с неожиданной яростью.

– Искусственная, ясно? Я чертов калека с деревянной ногой.

– Ах вот как!

– Да, вот так, вот так, черт побери!

Ржавый достает из кармана чудовищную самокрутку, косяк размером с какашку. Он закуривает и выруливает на улицу.

– Какой-то осел на своем «Рейнджровере» вписался в меня сзади, – говорит Ржавый. – Прямо перед таверной «Маргарет-Ривер». Я сижу себе спокойно в своей машине. Он разворачивается и дает мне под коленку – в общем, мать его, врезается и разбивает его ко всем чертям. Какой-то богатенький адвокат из Катслоу, в дорогих штанах.

– Я думал, ты катался на доске на Маргарет-Ривер.

– Больше не катаюсь. И этот хрен подряжает себе кучу таких вот умных дружков, и они делают так, что мне вроде бы как не полагается никаких приличных выплат.

На шоссе Ржавый разоткровенничался, и трансмиссия «Бедфорда» захлебывается.

– Автоматическая, – говорит он. – Настоящий друг калеки.

Грузовик набирает такую скорость, что почти парит, и кажется, что он, как гидроплан, скользит по водяным миражам на дороге.

– Когда-нибудь чувствовал себя хреново? – спрашивает Ржавый, не замечая, что Фокс вырубил стерео. – Ты выглядишь вполне довольным.

– Вот-вот.

Фокс наблюдает, как он затягивается косяком со всем удовольствием человека, откачивающего бензин из чужой машины. Грузовичок наполняется дымом, но снаружи слишком жарко, чтобы высунуться в окно. Докурив почти до конца, он предлагает бычок Фоксу, но тот отказывается.

– Кинь мне тот пакет из «Вулвортса» из-за сиденья, а?

Фокс поворачивается и ставит пакет на сиденье между ними.

– Заимел отличную фигню в Джеральдтоне.

Фокс кивает.

– Ну-ка взгляни.

Он открывает пакет и видит гору тюбиков, бутылочек, целлофановых пакетиков. Там коробочки с лекарствами, которые выдаются только по рецепту, и несколько шприцев.

– Собираешься открыть аптеку? – говорит Фокс.

– В точку.

Весь день Ржавый едет, вцепившись в руль, но его поступь переменчива. Утреннее лихачество уступает место припадочным порывам и затишьям к середине дня. Тут и там они тормозят, чтобы он смог уколоться морфином. Днем Фокс предлагает сменить его у руля, но его отвергают, и Ржавый ведет грузовичок так медленно, что трехчастные автомобильные поезда воют сигналами, обгоняя их в клубах пара, которые почти отбрасывают «Бедфорд» на обочину.

Почти не замечая этой перемены, Фокс видит, что местность стала живой, яркой, эффектной. Средний Запад остался позади. Это Пилбара. Все выглядит очень большим и очень ярким, как в цветном кино. Впереди громадные железные гряды. Снова появляются деревья. Эта земля кажется фантастической, волевой, могущественной, вымечтанной.

– Епт, – говорит Ржавый вроде бы ни к чему.

В Ньюмене они едут, на какое-то время заблудившись, через большие кривые улицы шахтерского города. Здесь есть сочные газоны и цветы, туманы разбрызгиваемой воды, которые смягчают очертания аккуратных бунгало и магазинов. На одном углу над пригородами возвышается громадный грузовик. Вода, железная руда, деньги.

Наконец Фокс заставляет Ржавого повернуть на шоссе, которое забирается в гряду Офтальмия: ее обрывы, пики и столовые горы поднимаются в безоблачное небо – алые, черные, малиновые, терракотовые, оранжевые. Там пурпурные тени от вымоин, и неровные слои железа лежат испятнанные зеленоватой пылью пырея. Можно учуять спрятавшиеся реки. В ушах звенит от высоты. Ближе к дороге, на каменистых склонах цвета запекшейся крови, гладкие белые стволы камедных деревьев поддерживают кроны, такие зеленые, что это даже пугает. Толпы белых какаду спархивают со своих сучьев. Цвета горят в его голове. Широкие повороты дороги открывают местность, оставшуюся позади, потемневшую от предзакатных теней. Фокс чувствует, как его голова откидывается на шее. Он родом из низких, сухих, суровых мест: известняк, песок и желтосмолки. Дома единственные величественные элементы ландшафта – это море и лепные дюны. Даже изящные эвкалипты здесь кажутся убогими.

– Господи, я все, – говорит Ржавый, выворачивая на обочину, где колючие камедные деревья и несколько пятен низкой поросли отмечают собой какую-то наблюдательную точку.

Фокс понимает, что спустились сумерки. Он немного оцепенел от дыма в кабине. Небо красновато-коричневое; пики и утесы железных гряд чернеют на его фоне.

Ржавый вырубает мотор, нараспашку открывает дверь, и горячий, чистый воздух врывается в кабину. Он кажется бархатистым. Ржавый мочится в грязь.

Фокс вылезает наружу, в тихую жару вечера.

Они ломают поваленные деревья, чтобы разжечь костер, и к наступлению темноты котелок уже кипит. Фокс бросает заварку в воду, но оставляет ее настаиваться так долго, что Ржавый забирает котелок с собой в грузовичок, где они оставили кружки. Фокс устал и не хочет ничего делать; ему все равно.

– Ты что, хочешь, чтобы я еще и готовил, а? – кричит ему Ржавый.

– Мне все равно.

– Хочешь взбодриться?

– Глоточек. А потом, может, еще и пива.

– Нет проблем!

Когда Ржавый приносит чай, у того оказывается медный привкус.

– Вот, – говорит Ржавый почти игриво. Он наливает капельку «Саузерн комфорт»[19] в каждую кружку. – Ржавый знает, как взбодриться.

Фокс потягивает свой горький чай и, не мигая, смотрит на танец огня. Гул дороги, кажется, все еще вибрирует в нем. Ночь тяжела и толста, как одеяло.

– Почему Уитнум? – спрашивает Ржавый.

Фокс рассказывает ему о своем старике и асбестовых копях. О мезотелиоме и о монументальном ублюдочничестве, с которым тот все это скрывал.

– Там была «Полуночная Песня Нефти», правда?

Фокс кивает. Он не говорит об умирании, о том, как он ушел на самом деле. О желтых глазах, как у животного на бойне, об ужасном распухающем теле. Об обмороках и о поносе. И об отчаянном потении. В конце всего этого была больница. И он лежал там, как человек, которого держат в ванне. Он напрягал шею, будто бы мог высунуть голову из-под воды и вздохнуть свободно, если бы только ему удалось собраться с силами. Но он все равно тонул. И Фокс сидел у его постели, он был слишком молод, чтобы водить машину самому. Негра и Сэл ждали на стоянке.

– Из мести, – говорит Ржавый, – это я могу понять. Но я слышал, что там никого нет, никогошеньки.

Ржавый, кажется, давно уже отъехал.

– Он говорил, что здесь земля Господня, – говорит Фокс. – И я все равно направлялся на север…

– Что, еще дальше на север?

– Да, до самого конца.

– Довезу тебя до Брума, если будешь платить за выпивку.

Фокс пожимает плечами.

– Ладно, – бормочет он. – Наверное, это придаст поездке какую-то оформленность.

– Оформленность. Да. Именно за этим-то я и гонюсь. Я оформлюсь прямо в Бруме.

– Да? Как это?

Ржавый начинает жарить пару отбивных на косточке на старом поддоне от холодильника. Фоксу кажется, как будто он смотрит на него с другого конца водосточной трубы. За пределами огня – только чернота.

– Мой парень с «Рейнджровера». Он в Бруме в этом месяце.

– Откуда ты знаешь?

– Заплатил кое-кому.

– Черт.

– Приятель, – заговорщически мурлычет он. – Я подготовился. Собираюсь придать его поездке новую форму.

– У меня губы онемели, – говорит Фокс в ту же секунду, как начинает это чувствовать.

Ржавый тихо хихикает.

– Ты что-то подмешал в чай.

– Расслабься.

– Черт!

Фокс прислушивается к тысяче тихих звуков шипящего жира, пульсирующих углей, расширяющихся и трескающихся от жара говяжьих костей.

– Вот.

Неожиданно перед Фоксом появляется горячая отбивная на разорванном куске картонной коробки. Его нога горит. Он чувствует, чувствует.

Обглоданная кость Ржавого летит в костер еще до того, как Фокс принимается за свою. Когда он приступает к еде, на него оседает туча пепла.

Доев, он поворачивается и видит Ржавого у открытой дверцы «Бедфорда» – джинсы спущены до колен, и игла втыкается ему в бедро.

– Я сиротинушка из-за морфина, – говорит Ржавый. – А ты почему?